Меланта сделала последнее отчаянное усилие устоять, но не удержалась и полетела сверху на рыцаря.
От падения у нее перехватило дыхание. Она широко раскрыла глаза, стараясь приподняться и опираясь на плечи Рука.
Он лежал под ней, совершенно не двигаясь, словно окаменев. Его лицо находилось совсем рядом, и на нем не было видно никакого отклика на ее ребяческое веселье. Она чувствовала, как поднималась и опускалась под ней его грудь. Грязные пятна от песка покрывали его щеки и лоб. Он устремил свой взгляд куда-то в небо, сжал рот и выглядел так, словно она была его злейшим врагом, готовившимся убить его.
И вдруг весь мир отступил куда-то. В безвоздушном пространстве, в которое она вдруг опустилась, в котором не было ни времени, ни забот прошлого, она могла делать все, что только ей приходило в голову. Ей не надо было сдерживаться, не нужно было лгать…
Она наклонила голову и поцеловала его в губы. Страстная и хищная, как Гринголет, бездумная и яростная, как Аллегрето в припадке бешенства. Он издал какой-то звук отчаяния, попытался повернуть голову, но она повернулась вслед за ней, перестав опираться своими руками и полностью легла на него.
Он ответил ей и стал бешено целовать ее, в то же время пытаясь отстраниться, как бы противясь своим собственным желаниям. Конечно, в нормальном состоянии он мог стряхнуть ее с себя одним легким движением, ведь сейчас она удерживала его, лишь слегка прикасаясь кончиками пальцев, которые запустила в его волосы.
Ее поцелуи стали менее порывистыми, почти нежными. Она теперь целовала его подбородок, щеки, шею, кожа которой отдавала слабым вкусом крови от пореза во время бритья. Он не двигался, подчиняясь ее воле.
Она слегка отстранилась. Его рот снова напряженно застыл, глаза подернулись влагой. Он поднял руку, скинул ее капюшон и дотронулся до волос. Очень легкое, осторожное прикосновение, и его рука отдернулась и упала.
— Умоляю тебя, — проговорил он глухим голосом, который, казалось, вырывался у него прямо из груди. — Умоляю тебя, моя госпожа. Пощади.
— Уговор, — ответила она. — Один твой поцелуй, и я отпущу тебя.
— Нет, — он облизнул губы. — Я не умею играть как придворный. — Он старался теперь не смотреть на нее. — Ради всего святого. Я так не могу.
— Почему же, рыцарь-монах? Потому, что ты мне слуга? Тогда, я повелеваю тебе — один поцелуй.
— Один! — он горько рассмеялся, затем закинул голову, зажмурился и обнажил зубы, словно испытывая приступ боли. Из краешка глаза по его виску потекла слезинка.
— Убей меня, моя госпожа. Пусть я попаду в ад, но и тогда мне будет лучше.
Она оттолнулась от него и села. Он сразу же откатился вбок и поднялся на ноги. Не глядя на нее, он подошел к импровизированной постели Меланты, вынул оттуда свое седло, водрузил его на плечи и понес к коню.
Меланта посмотрела на свои ладони. Они все еще были в песке, песок был и во рту, чувствовался на языке и напоминал о его поцелуях. Рядом с ней в песке оставались отпечатки его доспехов.
Ей стало жарко.
Она бросалась в него песком, прижималась к нему, целовала в губы — все это вдруг показалось ей ужасным, и осознание этого потрясло ее.
Пустынная местность стала вдруг для нее враждебной, а она ощутила себя еще более одинокой и покинутой.
Она ясно осознавала, что он желал ее. Это было очень легко распознать и не было чем-то новым для нее. Этого желало не менее сотни мужчин. И она вполне умела обходиться с ними. Она кокетничала с ними, забавляясь этим. Ей отпускалось множество утонченных комплиментов, восхваляющих ее красоту, превозносящих ее добродетели. Ее волосы, губы — обожались, глаза сравнивались со звездами и драгоценными камнями. Ей предлагались все видимые и невидимые щедроты в виде ценностей и мужской добродетели, рисовались ужасные последствия, вплоть до самоубийства, в случае, если эти щедроты не будут приняты, а ее внимание не удостоит страждущих соискателей. Она играла ими, улыбалась, отказывала, держа их все время около себя на коротком шелковом поводке.
Но она боялась смотреть на свое отражение в зеркале. Она никогда не могла поверить, что на самом деле сама по себе была такой обольстительной, и подозревала, что прельщает всех своим могуществом, богатством и властью.
Теперь, когда она посмотрела в это своеобразное зеркало — его лицо, — она поняла, что все до сих пор было только тенью настоящих чувств и настоящей страсти.
Она поднялась, испытывая потрясение и стыд. Он не глядел на нее, занимаясь своим делом так целеустремленно, словно оно требовало от него полного внимания.
Меланта стряхнула песок с накидки и зашагала к зарослям высокого тростника, чтобы поскорее укрыться в нем.
Рук замер, слыша ее удаляющиеся шаги. Сейчас он сидел на корточках около ее мехов, собираясь сложить их.
Он был подавлен и потрясен. Шутя и смеясь, она одним легким усилием разнесла в щепки его «оборонительные сооружение», над созданием которого он так долго и упорно трудился. Она лежала на нем, игривая и беззаботная, как ребенок, и безрассудная, как потаскушка.
Он дотронулся до того места на подбородке, которого касались ее губы, а затем стал разглядывать свои пальцы.
До тех пор, пока она держится на расстоянии от него и презирает его, он находится в безопасности. Ее настроение и высокомерие служили для него своеобразной защитой, а ее высокое положение создавало между ними непреодолимую стену даже здесь, когда они были одни в этой глуши. В те моменты, когда воля его ослабевала и желания грозили слишком сильно захватить его, ему лишь достаточно было вспомнить ее слова о том, как она презирала и не любила грубых простых людей.
Но уже ничто не могло спасти и остановить его, если она вздумает обрушить на него свое очарование смеха. Вот где таилась ее настоящая власть — совсем не в ее красивой внешности или ее положении. Она смеялась над Ланкастером, и сын короля оказался перед нею на коленях. Теперь она рассмеялась снова, и Рук сразу же был сражен, побежден, и оказался совсем беспомощным, как один из зверей Цирцеи.
И еще он понял, что страстно желал своего поражения. Боль в пустом желудке, да что там — боль от пронизывающего копья была бы ничем в сравнении со сладостной болью желания, горячей волной растекавшегося по его телу.
Он закрыл глаза. Он дал клятву верности дочери дьявола. Это было как раз тринадцать лет назад — несчастливое и роковое число. Вот она и пришла за ним!
Глава 10
Птицу надо накормить. Это было ясно без слов. Все камни на рукавице и приманке принцессы, все камни, которые остались в брошенных ими сундуках, все ее меховые одежды и украшенные жемчугом платья не стоили и половины того, во что оценивался этот белый сокол. Испытываемый самим Руком голод, чувство опасности, неловкость, возникшая между ними — все это отступило на задний план теперь, когда встал вопрос о питании сокола.
Гринголет не ел уже два дня. Он был возбужден, рвался на охоту, расправляя крылья и выпуская когти. Принцесса готовилась к охоте, заменяя путцы и осматривая должник и клобучок.
Огромные стаи птиц, которые опускались на реку утром на рассвете, уже исчезли. Теперь пролетали лишь редкие и одиночные птицы. Несмотря на то умение, которое продемонстрировала принцесса Меланта, когда она обращалась с приманкой, Рук совсем не был уверен в ее мастерстве как охотника. А сегодняшнее ее ребячество утром тем более не укрепляло его во мнении, что она может участвовать в этом сложнейшем виде охоты. Сам он совсем не умел охотиться с соколами. Предстоящая охота рядом с широким руслом реки все более внушала ему опасения — преследуемая птица обязательно ринется дальше от берега и, значит, атака произойдет над водой.
Однажды он был при дворе, когда Ланкастер и его брат, принц, возвращались с соколиной, охоты. У них тогда было что-то около полу десятка хорошо обученных соколов, охотившихся на журавлей и цапель. Он помнит, как среди большой и яркой процессии было множество слуг в мокрой одежде, промокших придворных и собак с влажной шкурой. Тогда витал всеобщий дух оживления — день был не очень холодным, и замок с теплым очагом совсем близко.
Здесь не было ни собак, ни слуг, на случай, если сокол выпустит свою жертву под водой. А единственным придворным был сам Рук.
Может быть у нее есть какое-то колдовство завораживать жертву. По крайней мере, все ее движения были уверенными. Сейчас она шла впереди него, пробираясь сквозь высокий тростник и неся сокола. Камни сверкали из-под ее развевающейся накидки. Сейчас она походила на валькирию из древних приданий, молчаливую деву-воина, идущую на битву. Рук тихо следовал за ней. Он снял свои шпоры, а также все металлические части доспехов, из которых теперь на нем осталась только кожаная куртка. В руках он нес меч.
На покрытом густыми зарослями берегу она остановилась. Футах в пятидесяти от берега Рук увидел пару диких уток — крякв. Но на то, что, взлетев, они полетят в нужном направлении, надежды не было.
— Эти подойдут, — пробормотала она так тихо, что он едва расслышал ее. Она искоса взглянула на него. — Ты должен зайти туда — в дальний тростник, и ждать моего сигнала. Надо будет вспугнуть дичь, пока он не поднялся очень высоко. Не так высоко, как в прошлый раз.
Он осмотрел тростник, стараясь выбрать наилучший путь.
— Какой знак следует мне ожидать?
— Крика черного дрозда.
— Госпожа, — чуть слышно произнес он. — Нет ли у вас знаний о колдовских заклинаниях, чтобы направить их сюда?
Искоса она так взглянула на него, что он смешался и быстро добавил:
— Если мне придется плыть, я могу утонуть или занемочь от простуды, оставив мою госпожу совсем без защиты.
Взгляд ее сиреневых глаз, казалось, прожжет дыру в его теле.
— Так ты боишься промокнуть? — насмешливым тоном произнесла она.
Ему это, однако, не показалось смешным.
— На мне моя единственная одежда, моя госпожа. Я не смогу сменить ее.
Она презрительно сложила губы.