– Он просто появился у моей двери, – говорит кузен, потирая лицо ладонью. – Я ни в чем не виноват!
– Здравствуйте! – обращается Бланш к юноше по-английски; он тут же заливается слезами. Старик и его двоюродный брат смотрят друг на друга с тревогой.
– О господи, простите меня! – Солдат, всхлипывая, вытирает глаза. – Просто, черт возьми, я так давно не слышал своего родного языка.
– Ты англичанин? Что случилось? Как ты сюда попал? – Бланш садится и берет у старика бокал красного вина, жалея, что не может выпить чего-нибудь покрепче.
– Меня сбили много месяцев назад; с тех пор я прячусь от фрицев и пытаюсь вернуться домой. Меня переправляют с места на место, как посылку. Вчера вечером я разминулся со своим связным и постучал в дверь этого парня, – он показывает на кузена, который угрюмо качает головой, сожалея о своем невезении. – Не думаю, что он этому рад.
– Не рад. – Бланш смотрит на двух других мужчин, нервных, возбужденных, готовых вскипеть, как масло на раскаленной сковороде.
– Ты поможешь? Заберешь его? – спрашивает кузен по-французски.
– Прямо сейчас? – в отчаянии добавляет старик.
– Что я могу сделать? – Бланш задает этот вопрос дважды, по-английски и по-французски, но никто не может ей ответить ни на одном, ни на другом языке. Поэтому она встает, делает несколько шагов к двери и останавливается, чтобы рассмотреть летчика. Еще совсем мальчишка; хотя он не брился уже несколько дней, на его худых щеках почти нет щетины, и это придает им детскую мягкость. Такой молодой.
Он мог бы быть ее сыном.
– Хорошо, – говорит она, беря инициативу в свои руки. Как только Бланш принимает решение, она чувствует прилив энергии и эмоциональный подъем, хоть и не сомневается, что впереди ее поджидают опасности.
Наконец-то она приносит пользу! Наконец-то она действует! Не проходит мимо раненых, украдкой вкладывая деньги в их ослабевшие ладони. Не прижимается к стене, молча наблюдая, как рушатся семьи. На этот раз она делает что-то… что-то…
Тут Бланш осознает, что она понятия не имеет, что делать дальше. Но есть кое-кто, кто сможет ей помочь.
– Можно мне позвонить?
– Если вы считаете, что это разумно. – Старик указывает на старомодный телефон на шатком столике. Набрав номер «Ритца», Бланш представляется новому оператору коммутатора (естественно, немке) и просит соединить ее с баром. Нужно быть очень осторожной, Клод предупреждал, что немцы прослушивают все разговоры.
– Фрэнк? Фрэнк, это ты?
– Бланш? – На заднем плане слышен шум, но, главное, она узнает голос Фрэнка Мейера. Фрэнка, который может помочь.
Чем-нибудь.
– Фрэнк, у меня… ко мне приехал гость. Неожиданно. Ты же знаешь, как сейчас работает почта. Он написал письмо, но оно так и не дошло. Дело в том, что у меня нет… у меня нет места для него, и я подумала, что ты, возможно, знаешь кого-то, кто знает…
Повисает пауза; она слышит звон бокалов, разговоры нацистов, заливистый смех Спатзи.
– А где этот гость?
– Мы как раз покупаем ему шоколад. Улица Клеман Моро, дом семь? – Бланш смотрит на старика, который кивает с широкой улыбкой облегчения на обветренном лице.
– Сидите тихо, – отвечает Фрэнк и вешает трубку.
Плюхнувшись обратно на стул (от пота блузка прилипла к груди, поэтому Бланш встряхивает ее и просит еще бокал вина), она смотрит на часы. В течение нескольких мучительно долгих минут никто не произносит ни слова; молодой летчик опускает голову на руки и начинает храпеть; два француза изумленно смотрят друг на друга. Потом звенит колокольчик. Старик вскакивает, сердце Бланш колотится, но вскоре она успокаивается. Это всего лишь клиент, женщина, покупающая засахаренные апельсиновые корки за рейхсмарки с черного рынка. Бланш слышит, как старик обслуживает ее; затем его неровные шаги приближаются к кладовой.
Она вскакивает, от облегчения опрокидывая стул. Потому что рядом со стариком – Грипп. Он смотрит на Бланш, потом на летчика, который поднимает голову, еще не до конца проснувшись, и кивает.
– Так… Займемся делом.
– Что ты имеешь в виду?
– Есть одно место. Баржа на Сене. Если он доберется туда, то с Божьей помощью вернется домой. Я могу его отвести.
– Ты? – Бланш удивленно смотрит на него. Грипп выглядит как… ну… как Грипп. Она знает его почти двадцать лет, этого маленького угловатого фокусника. Это один из «друзей» Фрэнка Мейера, знаток утраченного искусства (по крайней мере, так он говорит, печально качая головой) подделки документов, последний в своем роде. Вам нужно свидетельство о смерти, но вы не хотите связываться с властями? Грипп предоставит. Вам нужно свидетельство о браке, чтобы незаконно получать пенсию вдовы? Грипп предоставит. Может быть, вам нужен новый паспорт, с другим именем, другим местом рождения, другой религией?
Грипп предоставит и это. За плату.
Грипп ухмыляется, как всегда раздражительный; он кофеиновый наркоман родом из Турции? Кто знает… Как и Лили, Грипп не любит говорить о прошлом. Бланш впервые осознает, что у нее есть что-то общее с таинственными неряшливыми беженцами, к которым ее так тянет в последнее время. Она замечает чернильные пятна на указательном и большом пальцах правой руки Гриппа и невольно улыбается. Впрочем, его опыт подделки документов сейчас вряд ли пригодится.
– Ты уже делал это раньше? – с сомнением спрашивает Бланш. – Уже помогал так кому-нибудь?
– Один раз. Другу.
– Где он сейчас?
– Спроси у бошей. Я не видел его с тех пор, как его схватили. – Грипп хохочет, как будто это очень остроумная шутка. От смеха на глазах выступают слезы, он вытирает их рукавом и говорит чуть серьезнее: – По пути есть немецкие посты, нам надо идти скорее, пока не стемнело. Днем часовые останавливают редко.
– Что бы ты сделал, если бы тебя остановили?
Удивленное пожатие плечами.
– Постарался бы сбежать!
Молодой летчик, хоть и не понимает по-французски, выглядит встревоженным; его глаза, большие, блестящие и испуганные, устремлены на Бланш.
– Нет. – Она мгновенно принимает решение. – Нет, с ним пойду я.
– Ты?? – Ей кажется, что четверо мужчин произносят это одновременно, на одном языке.
– Да. Я говорю по-немецки. Кто-нибудь еще говорит?
Никто не отвечает.
– Так я и думала. – Бланш осматривает свою одежду; ничего особенного: простые юбка и блузка, удобные туфли. Сойдет. Мальчик… Сейчас не получится достать для него немецкую солдатскую униформу, хотя она уверена, что Фрэнк Мейер мог бы все устроить. Но и в этом наряде, который свисает с его костлявой фигуры, молодой британец сойдет за инвалида. Он очень бледен; Бланш задается вопросом, когда он в последний раз видел солнце.
– Это выздоравливающий немецкий солдат, – объясняет она Гриппу и двум другим. – Я веду его на прогулку. Если боши зададут какие-то вопросы, я отвечу; они подумают, что я его немецкая сиделка. Вид у него подходящий.
Она оценивающе смотрит на молодого человека; его взгляд выражает абсолютное доверие. Доверие, которое Бланш еще не заслужила и, учитывая обстоятельства, может не заслужить. Впереди столько препятствий и опасностей – не сосчитать. Но она – единственная надежда этого мальчика. И у него нет другого выбора, кроме как убедить себя, что она справится.
У нее тоже нет другого выбора.
– Скажи мне еще раз, куда его вести.
– На баржу. Убежище покалеченных голубей. Ты его сразу увидишь. Под Аустерлицким мостом.
– Так далеко? – Бланш не знает, сколько еще протянет парнишка. Он уже прошел через ад и вряд ли сможет блефовать, чтобы выкрутиться из трудной ситуации.
Грипп пожимает плечами.
– Уж как есть…
– Ладно. – Она подзывает мальчика и объясняет все по-английски: – Я твоя немецкая медсестра. Ты раненый немецкий солдат, которого выводят на ежедневную прогулку. Если кто-нибудь заговорит с тобой, просто скажи: «Jawohl!» Слышишь? Больше ничего. Ни слова. Можешь кивнуть, можешь покачать головой, можешь чихнуть или кашлянуть. Но что бы ни случилось: на тебя наставят пистолет, я буду стоять на голове или нести какую-то тарабарщину, – не беги, слышишь? И ты не понимаешь по-английски!
– Не уверен, что у меня получится, – тихо говорит он. Его глаза наполняются слезами. Господи, ему же не больше девятнадцати-двадцати лет! Мысль о том, через что приходится проходить таким парням в этом гребаном мире, наполняет Бланш яростью.
– Получится! Ты сидел в самолете и стрелял по этим ублюдкам. Теперь ты можешь пройти сквозь них. А говорить буду я. – Она кладет руку ему на плечо; он дрожит. – Доверься мне.
Когда Бланш произносит это, ее переполняет неизъяснимое спокойствие. Она никогда не испытывала ничего подобного; если бы она была другим человеком, то предположила бы, что ее направляет дух предков. Или, может быть, дух Лили.
– Так… Нам пора выдвигаться.
Грипп прав. Не стоит выходить на улицу, когда садится солнце. Бланш берет за руку своего юного подопечного, кивает Гриппу и напоминает ему:
– Если я не вернусь в «Ритц» до полуночи, скажи Клоду. – Она машет на прощание двум французам, которые прижимаются друг к другу и плачут от облегчения, видя, что их тяжелую ношу так быстро забирают.
Уже на пороге она кое-что вспоминает.
– Я возьму ее! – Вернувшись в кладовую, Бланш берет коробку шоколадных конфет, которыми старик заманил ее сюда давным-давно (на самом деле с тех пор, как она покинула квартиру, прошло всего сорок пять минут).
– В конце концов, ты мне их подарил. Я вернусь за шляпной коробкой.
Сунув конфеты в сумочку, она выводит молодого летчика за дверь. Увидев солнечный свет, он щурится, глаза начинают слезиться. Наверное, все эти месяцы он жил в темноте. Американка Бланш гуляет по оккупированному немцами Парижу с британским летчиком, и их обоих могут расстрелять без суда и следствия… Но солнце светит; деревья с красными и золотыми прядями так прекрасны. Листья хрустят под ногами, на углах продают теплые каштаны, в садах играют дети. «Сегодня такой чудесный день!» – чуть не говорит она по-английски, но, слава богу, вовремя прикусывает язык. Бланш чувствует вкус крови во рту; это напоминает ей, что плоть слаба: кости можно сломать, вены перерезать. Прах к праху. Тлен к тлену.