Особенно во время войны.
Наблюдая за Лили – такой свирепой, такой усталой, такой грязной, – Клод принимает решение.
– Если ты поклянешься мне, что не выйдешь из этой комнаты, ни при каких обстоятельствах не снимешь трубку, не откроешь дверь, не раздвинешь шторы, ни о чем не попросишь – ты можешь остаться. И я вывезу его из страны, чтобы он поправился. Если ты считаешь, что ему это нужно. У меня есть… кое-какие связи.
Темные глаза Лили вспыхивают – от удивления, понимает Клод. Затем он наблюдает, как изумление расцветает на ее лице.
– Ты? Ты… Клод – ты? Я не могу… как… я никогда бы не догадалась!
Клод держится так, словно он гораздо выше ростом; он смотрит на Лили сверху вниз.
– В конце концов, я француз. Но ты не должна говорить Бланш! Ни слова. Она не должна знать, не должна ни о чем подозревать! Потому что нельзя подвергать ее опасности. Есть вещи… есть вещи, которых ты не знаешь о моей жене, поверь мне. Я думаю, вам с Лоренцо лучше уехать из страны, и, честно говоря, был бы рад, если бы вы это сделали, потому что не могу допустить, чтобы Бланш снова рисковала.
– Думаю, ты кое в чем ошибаешься, Клод Аузелло. Кое в чем, что имеет отношение к твоей жене. Но это не мое дело. Спасибо, но мы останемся в Париже, Лоренцо и я, пока проклятые нацисты здесь. У нас есть над чем поработать.
– Значит, три дня. И все, понимаешь? Я не могу держать его здесь дольше. Не могу подвергать опасности персонал. Но я могу устроить вас где-нибудь еще, неподалеку.
Она кивает и протягивает руку, чтобы убрать волосы Лоренцо с глаз. В этот момент Клод видит в Лили женщину, трепетную женщину. Он больше не презирает ее.
– Я пришлю вам поесть.
– Бланш уже прислала.
– Ну конечно. Не впутывай больше Бланш. Лили, ты меня понимаешь? Я не могу этого допустить.
– Не можешь этого допустить? – и снова она смотрит на него с удивлением, прищурившись. – Неужели?
– Да. А теперь делай, как я сказал.
Она кивает и начинает разворачивать чистую повязку. Клод собирается уходить.
– Ты хороший человек, Клод Аузелло, – говорит она.
Он открывает рот, чтобы ответить, но не находит слов. Клод молча выходит из номера; какое ему дело до того, что думает эта особа? Но на сердце вдруг становится тепло, и ему приходится признать, что мнение Лили имеет значение. Потому что он хочет, чтобы женщина снова восхищалась им.
Нет, не просто женщина. Клод хочет, чтобы его жена восхищалась им и смотрела на него так, как когда-то.
Он не может себе этого позволить по многим причинам. В том числе потому, что, как ни прискорбно, не доверяет жене. Поэтому он не скажет Бланш, что знает о ее причастности к происходящему. Пусть она думает, что смогла перехитрить мужа. Хотя бы один раз! Пусть веселится и, как маленький ребенок, наслаждается приключением. Она это заслужила. В конце концов, ей и правда должно быть скучно сейчас. Скучно просто ждать и бездельничать, даже в «Ритце».
Однако.
Как назло, пока Клод разговаривал с Лили и Лоренцо, в «Ритце» воцарился полный хаос. На этот раз виновницей суматохи стала сама Коко Шанель. Мадемуазель угораздило быть похищенной двумя членами Сопротивления. Их количество росло не по дням, а по часам, и Клод не мог не задаться вопросом, что растревожило это осиное гнездо.
Впрочем, «похищение» – слишком громкое слово для инцидента с Шанель. Двое диверсантов ждали ее в номере – никто не знал, как они туда попали, но у Клода были предположения. Они накинули Коко на голову сумку и отвели ее на заброшенный склад, где сказали, что знают о ее отношениях с фон Динклаге и заставят мадемуазель заплатить за это, когда закончится война.
Через два часа ее вернули. С Шанель все было в порядке; она даже не слишком громко ругалась. Естественно, Клод сразу зашел к ней, чтобы выразить соболезнования и принести извинения. А заодно пообещать разобраться в произошедшем, насколько это в его силах. Как такое могло случиться с мадемуазель Шанель! Да еще в «Ритце»! Уму непостижимо! Какой ужас!
(«Какая удача», думал Клод, продолжая возмущаться, клясться и успокаивать даму. Эта женщина была позором для своей страны, предательницей.)
Небольшое шоу в исполнении Клода успокаивает Шанель, но не фон Динклаге. Нацист в ярости. Он сообщает Клоду, что, по его мнению, два члена Сопротивления все еще находятся в отеле. Немцы планируют обыскать все номера в крыле, выходящем на улицу Камбон. Если Клод не будет сотрудничать, они выломают двери; естественно, «Ритц» будет нести расходы по их замене, а фамилия Аузелло появится в списке, в который Клод предпочел бы ее не включать.
Спатзи явно не удастся умилостивить напоминанием о кнелях.
Задумчиво кивая, Клод тянет время – он якобы не может найти ключи. Даже если в данный момент нацисты не ищут Лили и ее любовника, факт остается фактом: они здесь, и Лоренцо могут узнать. Лили известна как пьющая подруга Бланш, так что с ней, вероятно, все будет в порядке (впервые Клод ловит себя на мысли, что кутежи жены не лишены смысла, но быстро выкидывает из головы эту странную идею – сейчас у него есть заботы поважнее).
Наконец Клод «находит» ключи и в сопровождении четырех вооруженных немецких солдат выходит из своего кабинета. Пульс стучит у него в висках, руки дрожат так, что ключи мелодично звенят.
Он не может в это поверить, Клод просто не может в это поверить. Взведенные курки – в отеле «Ритц» на Вандомской площади! Впервые опасность, настоящая опасность, подобная той, что давно поселилась в других местах Парижа – в переулках, на заброшенных пустырях или темных ночных улицах, – проникла за священные стены дворца Сезара Ритца.
Наконец война пришла и в «Ритц». В самой глубине души – там, куда еще не проник парализующий страх, – Клод испытывает облегчение. Может, даже восторг. Потому что теперь они все в строю.
Потом страх берет верх. Никогда раньше Клоду не приходилось стучать в двери гостей и бесцеремонно звать их, не заботясь о том, чем они заняты.
Они начинают обход со второго этажа – на первом нет номеров. Клод стучит; дверь либо открывают, либо нет. Если не открывают, то он использует свой ключ, и немцы врываются внутрь. Заглядывают под кровати, за шторы, в шкафы и ванные комнаты, высовываются из окон (настоящих балконов в «Ритце» нет). Бесцеремонно роются в сундуках и ящиках; как мусор, швыряют на пол шелковые блузки, атласные пеньюары, пиджаки в клетку… Опрокидывают лампы. Грязными руками хватают полотенца и бросают их в раковину.
Клод ничего не может с собой поделать: он автоматически подсчитывает количество человеко-часов, которое потребуется для восстановления порядка. Но быстро сдается – ущерб слишком велик.
Если дверь открывают, его отталкивают в сторону; солдаты задают вопросы испуганным постояльцам, направив на них винтовки. Гости «Ритца», допрашиваемые под дулом пистолета. Клод закрывает глаза, радуясь, что Сезар Ритц не дожил до этого дня.
По мере того, как они переходят из комнаты в комнату, сопровождаемые угрозами и предупреждениями, которые то и дело выкрикивают нацисты (раньше они никогда не повышали голос в этих стенах), Клод чувствует, что вокруг что-то происходит. Он надеется, что немцы ничего не заметят; они слишком поглощены обысками и допросами. Краем глаза Клод видит молодого коридорного, члена Сопротивления (после всего этого его, конечно, придется уволить – или, наоборот, повысить; сейчас Клод не в состоянии принять решение), мечущегося туда-сюда. Слышит за спиной отчаянный шепот каждый раз, как он и его нацистские конвоиры сворачивают за угол. Как будто эта сторона отеля превратилась в муравейник, на который наступили. И вот муравьи суетятся, не зная, что делать.
Процессия приближается к люксу Аузелло, и Клод колеблется.
– Ваш номер? – спрашивает один из солдат. Клод кивает, но нацист все равно направляет на дверь винтовку.
– Мы должны его обыскать.
Клод стучит, и Бланш открывает, бледнея при виде солдат с оружием. Они безропотно позволяют этим мерзким тварям прочесать свои комнаты. Спокойным, будничным тоном Клод объясняет напряженной жене, что случилось с Шанель и почему обыск необходим. Она кивает. Придвигается к нему. Открывает рот, собираясь что-то прошептать. Рассказать о Лили и Лоренцо, понимает Клод. И вовремя качает головой.
– Я ненадолго, – говорит он, и его голос звучит выше обычного. – Почему бы тебе не остаться здесь, дорогая? А я вернусь, как только эти ребята закончат.
Бланш кивает, но ее кулаки крепко сжаты. Чтобы нацисты не видели ее такой, Клод обнимает жену. «Не беспокойся о своих друзьях», – шепчет он.
Бланш задыхается; она смотрит на него широко раскрытыми недоверчивыми глазами. Внезапно на них наворачиваются слезы.
– Клод…
Он качает головой, целует ее в лоб и выходит вслед за немцами, бросив последний взгляд на жену. Наконец-то она смотрит на него так, словно он ее достоин. Сейчас Клод точно знает, что сделает все, чтобы снова увидеть этот взгляд. Увидеть это вещественное доказательство любви, ее оружие, пронзающее сердце. Даже если для этого придется своим телом защищать Лили и Лоренцо от нацистских винтовок.
Хотя, конечно, он надеется, что до этого не дойдет. Он хочет еще раз насладиться любовью и восхищением жены, которые ласково омывают и очищают его, утоляют жажду, к которой он так привык, что не заметил, как душа сморщилась, пересохла. Чуть не умерла.
Наконец они добираются до номера 414.
– А, – медленно и громко произносит Клод, сверяясь со списком гостей. – Молодожены, проводят тут медовый месяц. Давайте оставим их в покое, а, ребята? – Клод подмигивает солдатам, молясь, чтобы они (у мужчин ведь так много общего!) отнеслись к похоти с уважением и ушли.
Но солдаты отрицательно качают головами.
Поэтому он стучит и, когда никто не отвечает, вставляет ключ в замок. Рука дрожит так сильно, что это удается ему не с первой попытки. Затаив дыхание и закрыв глаза, он распахивает дверь, готовясь к крикам, выстрелам и бог знает чему еще; они могут наставить на него оружие – и он никогда не вернется к Бланш.