Мадам Ритц очень мудро улыбнулась и ничего не сказала. Когда Клод повернулся, чтобы уйти, он подумал, что порой женщины становятся источником проблем, а не наслаждений.
Но только порой.
Бланш была в восторге от смежных комнат, которые они превратили в люкс, обставив его дополнительной мебелью и перенеся из кладовки на чердаке ковры. Номера выходили окнами на узкую улицу Камбон; попасть в них можно было, поднявшись по лестнице из небольшого вестибюля, который примыкал к бару и дамскому салону. Бланш перенесла в люкс большую часть своей одежды и несколько картин. Вскоре оказалось, что Аузелло проводят здесь больше времени, чем в собственной квартире. Это было очень умное решение, с печальным восхищением думал Клод.
Теперь Бланш никогда не придется готовить.
В «Ритце» у Бланш были любимые места. Например, диван в большом холле, с которого открывался прекрасный вид на лестницу – местный подиум, по которому дефилировали королевские особы, киноактрисы и жены миллионеров, стараясь перещеголять друг друга пышностью платьев, размером и количеством драгоценностей, висевших на шее и пальцах. В «Ритц» их привлекала не только роскошь, но и возможность быть замеченными, стать темой для сплетен или попасть в объективы фотокамер. Снаружи, на Вандомской площади всегда толпились журналисты, работа которых заключалась в том, чтобы писать о богатых и знаменитых.
Еще у Бланш было специальное кресло в дамском салоне, где она играла в бридж с обделенными вниманием женами миллионеров, попутно собирая сведения, которые могли пригодиться кому-то из ее бедных друзей. Она узнавала о матери семейства из Огайо, нуждающейся в горничной, или о герцогине, ищущей попутчицу, и… вуаля! Некоторые из киношных друзей Бланш получали неплохую работу.
Раз в неделю Бланш пила чай с самой мадам Ритц, которая наслаждалась ее болтовней и отменным чувством юмора. Со временем Клод начал ценить усилия Бланш; жена приносила пользу его карьере. Благодаря играм в бридж и расширяющемуся кругу друзей, как богатых, так и бедных, она привлекала в «Ритц» новых клиентов, убеждая людей устраивать вечеринки здесь, а не дома, как это было до войны. Она даже подружилась с Барбарой Хаттон, застенчивой наследницей огромного состояния, которая, возможно, не сделала бы императорские апартаменты своей официальной парижской резиденцией, если бы не приятное общество Бланш.
Его жена стала таким ценным приобретением, что Клод смог немного расслабиться. Его брак во многом отличался от брака его друзей: большинство мужчин уходили от своих жен утром и возвращались только вечером, в то время как Бланш и Клод были вместе почти постоянно. Их разговоры в постели всегда касались «Ритца», его служащих и гостей. Пока у пары не было детей, которые могли бы помешать таким беседам… Но кое в чем, решил он, его брак будет похож на брак его родителей и его друзей. Кое в чем очень важном. Очень французском.
Клоду еще предстояло узнать, как по-разному французы и американцы оценивают некоторые ситуации.
И американская жена никогда не стеснялась продемонстрировать ему, как она относится к этим различиям.
Глава 7Бланш
Весна 1941 года
Где Лили?
Столько людей исчезло в хаосе оккупации… Женщина, которая делала Бланш прическу; маленькая старушка, у которой она всегда покупала кружева (витрина ее магазина была заставлена фигурками кошек); целая семья, которая жила в особняке рядом с «Ритцем». Официанты, горничные, повара. Кладовщик. Парфюмер. Прогуливаясь по улицам, Бланш невольно замечает витрины с выбитыми стеклами и мусор, скопившийся на тротуарах. Цветы, засыхающие на подоконниках. Запустение. Париж за пределами «Ритца» теперь выглядит заброшенным. Она всегда восхищалась тем, что каждый узенький переулок и внутренний дворик этого города казался готовым к визиту короля: цветы всегда цвели, ухоженные и политые; никакого мусора, никакой грязи; перила выкрашены в черный цвет и отполированы; булыжники мостовой вымыты так, что блестят.
Теперь в этих крошечных переулках и двориках царит атмосфера скорбного запустения. А население, судя по всему, сократилось наполовину; так, по крайней мере, кажется Бланш.
Хотя… нет, не сократилось. Ведь на место пропавших парижан пришли Гансы, Фрицы и Клаусы в униформе цвета фасоли. И они, кажется, даже не замечают, что их широкие немецкие задницы занимают чужие кресла в кафе, чужие места на экскурсионных катерах и в ресторанах, включая ресторан «Ритца».
Первые недели оккупации пролетели быстро; за это время парижане успели освоить новые правила игры. Сначала они неуклюже спотыкались и моргали, с недоверием всматриваясь в этот странный мир, куда, как и всех новорожденных, их втолкнули так стремительно и грубо. А потом научились не вступать с немцами в зрительный контакт и отвечать осторожной улыбкой, когда те смотрели на них. Научились молчать, пока к ним не обратятся. Научились не впадать в ступор при виде немецких солдат, радостно скупающих товары, которые невозможно достать (если только вы не живете в «Ритце»), в то время как простым горожанам приходилось стоять в длинных очередях, чтобы получить паршивую буханку хлеба.
О, на первый взгляд жизнь здесь, в «Ритце», идет как обычно: роскошь и изобилие, изысканные манеры, праздные и не очень праздные разговоры. Но все не так, как обычно, все совсем не так… Да, утренняя газета Бланш по-прежнему разглажена и сложена так, что о ее острые края можно порезаться; газету кладут на серебряный поднос и преподносят вместе с одной розой в вазе. Но сама газета – это немецкая пропаганда, замаскированная под новости, с заголовками, кричащими о победах Германии в Северной Африке, и фотографиями жизнерадостного Гитлера, якобы случайно сделанными в его замке в Альпах. На них фюрер словно позирует для журнала мод. На следующей странице публике услужливо предлагают его любимый рецепт штруделя.
Правда, в «Ритце» по-прежнему всюду растут цветы (похоже, навоз и грязь – единственное, что в наши дни не реквизируют на нужды немецкой армии), но их пышные лепестки и влажные стебли не могут скрыть нацистские флаги. Тихая камерная музыка, всегда звучащая в отеле, не может заглушить резкие немецкие голоса.
Разве что в баре… Бар – это пульсирующее сердце отеля «Ритц». А Фрэнк Мейер – его главная артерия.
Фрэнк был одним из первых, с кем познакомилась Бланш, когда Клод представил ее – зардевшуюся от смущения невесту – своим новым коллегам в далеком 1923 году. Их неожиданная помолвка совпала с тем, что Клод получил работу своей мечты – стал управляющим парижского отеля «Ритц». И когда Клод привел ее сюда, гордый, как индюк, – хотя, честно говоря, она не знала да и до сих пор не знает, чем он больше гордился: своей невестой или отелем, – Фрэнк был там, где всегда, где и должен был быть: за полированной эбонитовой стойкой бара, с шейкером в громадной лапе.
Фрэнк Мейер похож на грузчика: рубленые черты лица, огромные руки, короткая толстая шея. Его волосы всегда как следует смазаны маслом и разделены посередине пробором. За стойкой бара, готовя невероятные опьяняющие смеси, он чувствует себя как дома, но и за его пределами Фрэнк ведет себя так же непринужденно: приветствует своих любимых гостей, как лучших друзей, даже помогает отнести в номера их багаж.
Но Бланш знает истинную причину гостеприимства Фрэнка: этот парень держит игорный клуб за пределами отеля. Гораздо проще принимать ставки подальше от сплетников и пьяниц.
– Так ты и есть его нареченная, – сказал Фрэнк своим громовым голосом, целуя Бланш в щеку, когда Клод представил их друг другу. – Поздравляю! Могу я налить тебе шампанского?
– Можешь! Клянусь твоей сладкой задницей, можешь! – ответила Бланш; она была уже на полпути к бару, когда Клод и Фрэнк остановили ее.
– Ты не можешь войти туда, Бланшетт, – сказал Клод, строго качая головой.
– А почему бы и нет? – Она улыбнулась. Это ведь была просто шутка? «Ритц» уже успел соблазнить ее.
Как он соблазняет всех. Он ласково шепчет твое имя; он показывает тебе невероятные сокровища – гобелены со стен «Ритца» должны храниться в музее! Даже если у тебя нет ни гроша в кармане, он заставляет тебя верить, что, дыша одним воздухом с баронами и герцогинями, кинозвездами и наследницами, которые летят по залам на крыльях удачи, ты становишься особенным. Но в тот день, когда Бланш сказали, что женщинам вход в бар запрещен, чары немного рассеялись.
– Что ты имеешь в виду? – удивилась Бланш. Ведь она только что прибыла из свободного Нью-Йорка, где эмансипированные девушки закатывали чулки, засовывали за подвязки фляжки с джином и стучались в двери кабаков. В Манхэттене не было ни одной забегаловки, куда бы не пускали женщин. В конце концов, они только что получили право голоса!
Но в Париже в 1923 году все было иначе. В 1923 году в Париже замужние женщины не могли открыть банковский счет и должны были отдавать все деньги мужьям. В 1923 году в Париже женщин – замужних или нет – не пускали в бар отеля «Ритц».
– Да, это так, – сказал ее жених, пожимая плечами (жест, который Бланш уже слишком хорошо знала). – Так было всегда. Дамы ждут в салоне. Фрэнк будет счастлив принести тебе туда бокал шампанского. Верно, Фрэнк?
Фрэнк – его внимательные глаза изучали лицо Бланш, проникая под маску макияжа, – кивнул.
В тот день – потому и только потому, что Бланш все еще хотела стать хорошей женой для своего галльского рыцаря в сверкающих доспехах, а он вот-вот должен был приступить к работе в этом отеле, – она позволила проводить себя в душный, маленький, обшитый деревянными панелями дамский салон, где матроны с тявкающими собаками сидели, потягивая чай или самое крепкое, то самое шампанское (со свежей розой в бокале), обсуждая новые платья. За платье от Вионне можно умереть! А вы видели платья молодой мадемуазель Шанель, которая живет ниже по улице? Они шокируют, просто шокируют!
С нетерпением дожидаясь шампанского (хотя на самом деле Бланш мечтала о мартини), она случайно подслушала разговор двух пышнотелых дам, сидевших неподалеку. Они были одеты в облегающие крепдешиновые платья и до бровей закутаны в меха, но на ногах у них были очень скучные, очень практичные черные туфли на шнуровке. Они говорили по-немецки – на языке детства Бланш.