Из города донесся колокольный звон. Я решила, что до половины четвертого переживать не стоит; ведь могла случиться любая ерунда, например, перед отелем не было машин, а Л. такой маленький; разумеется, будить никого не станешь, просто дождешься, пока вернется ночное такси; возможно, кто-нибудь поехал в Ф., это может занять больше часа, а заказать поездку заранее Михаэль, конечно, не мог – если бы им позвонили домой и уточнили, действительно ли господину Шеферу нужно подать машину без четверти три ночи к отелю «Драй Кайзер», разразилась бы катастрофа.
Но если мужчина уходит от жены и детей туманной ночью – разве это уже не катастрофа? Я рассказала ему о своем письме, желая подбодрить; но заметила, что немного напугала его, может, даже шокировала; он спросил, почему я не хочу обсудить все с Эрнстом лично. Это бессмысленно, ответила я; ничего уже не изменишь, я только наговорю лишнего и расстрою Эрнста еще сильнее, он захочет узнать подробности, о которых потом уже не сможет забыть; возможно, начнет уговаривать меня остаться, и ему будет еще тяжелее, ведь переубедить меня не получится. Я уже все решила; зачем его мучить, если никакие слова и поступки, ничто в мире не сможет меня вернуть?
Через два дня в газете написали, что у полиции появилась новая версия. «Не исключено, что это было умышленное убийство». По их словам, погибший имел связи с борделями, насколько это возможно в Л. Обстоятельства происшествия – объездная дорога на окраине города, темнота, отсутствие интенсивного движения – вполне допускают, что водитель скрылся с места убийства не случайно. Главным образом об умысле говорит следующая деталь: на погибшего был совершен наезд на большой скорости, следов торможения не обнаружено. Если водитель не находился в состоянии тяжелого опьянения – а подтверждений этому факту нет, напротив, по следам шин можно сказать об уверенном управлении автомобилем, – как можно было задавить пешехода прямо под горящим фонарем? Значит, это было сделано умышленно.
Четверть четвертого. Пепельница переполнилась; я положила в рот мятный леденец, еще раз напудрила нос и тщательно накрасила губы. Закричала сова. Слабо освещенная парковка хорошо просматривалась, но пешком ему в любом случае было идти слишком далеко, тем более с чемоданом. У нас не было времени оговаривать такие детали, но я предполагала, что он, как и я, соберет лишь самое необходимое; возможно, возьмет только маленький чемодан, который на всякий случай держал в бюро. Я не знала, бывал ли он в Венеции – возможно, моя идея показалась ему абсолютно дурацкой, но он тактично промолчал? Но это не могло помешать ему прийти, ведь он мог переубедить меня, и я поехала бы с ним в Хельсинки или в Варшаву. Если бы мы оказались у нас дома, я бы показала ему на глобусе, где уже успела побывать: в М. и Ф., на юге Испании и на Майорке, в Копенгагене (с кегельным клубом) и Будапеште (с кегельным клубом), в Шварцвальде, в Лондоне (с кегельным клубом) и в Праге, и еще в Альпах. Мы постоянно ездили в одни и те же места, потому что Ирми предпочитала знакомую обстановку, Эрнст тоже, а мне было все равно. Даниэла всегда была трудным и молчаливым ребенком; невозможно было понять, что доставляет ей радость, это могла оказаться корова на лугу или Карнаби-стрит, причем чаще всего на Карнаби-стрит ей был нужен луг, и наоборот. Все знакомые мне точки на глобусе находились совсем близко друг от друга, но мне опять же было все равно, потому что мне было все равно почти всегда. Я не знала, какие точки показал бы мне Михаэль, какой бы у него сложился узор. Бывал ли он в Париже? Конечно! В Лондоне, Нью-Йорке, Риме и Вене? Я предполагала, что да; возможно, он доехал и до Австралии, может, путешествовал в молодости по миру. Я представила его в Бельгии, на каком-нибудь маленьком вокзале. Были ли у него усы? Ездил ли он в Индию, куда сейчас стремятся многие студенты, интересовала ли его бедность, переселение душ, опиум? Я о нем почти ничего не знала. Я даже не взяла с собой ни одной собственной фотографии; я хранила их в дубовом сундуке в прихожей, в картонной коробке – в том числе фотографии моей матери в молодости и мои детские снимки; позднее – карточки с помолвки и свадьбы и, наконец, с рождения Даниэлы. Потом добавились семейные моментальные фото, которые задумывались как милые, но получались бездушными: люди с тортом во рту или сосиской в руке, с пятнами солнцезащитного крема на носу или спящие в тени, моющие машину, меняющие пеленки или пекущие пирог. Иногда – воспоминания о днях рождения или особых поводах, но вовсе не такие тщательные и достойные, как снимки моей мамы: прислонившейся к комоду, в лучшем костюме, на скамейке под виноградной лозой, с моим папой на помолвке, перед церковью и, наконец, на серебряную свадьбу.
И я никак не могла представить – теперь, почти в половине четвертого утра, – как выглядел в детстве Михаэль; возможно, хотя бы он захватит коробку, которая должна быть у каждого человека: с первыми ботиночками и молочными зубами, самыми важными фотографиями, письмами от первой любви, первой сберкнижкой и, возможно, гороскопом. Я многое забыла или потеряла, кое-что уничтожила, но большинство вещей просто недостаточно ценила, чтобы хранить. Последние двадцать лет казались мне лишь жалким подобием жизни, словно прошли без моего участия. Я никогда еще не проводила с мужчиной в постели весь день и всю ночь с единственной целью – разговаривать и любить друг друга. Никогда еще не сидела за кухонным столом с распухшими от поцелуев губами, с бокалом вина в руке и перед тарелкой супа, который не могла есть от переполнявшей меня любви. Никогда не танцевала с мужчиной в гостиной вальс, никогда не парковалась на обочине, чтобы исчезнуть с ним в лесу, никогда еще не покупала летнее платье, чтобы снять его перед возлюбленным в свете солнца, никогда не ездила с мужчиной в спальном вагоне, чтобы пить там вместе шампанское, я никогда еще не показывала мужчине свой дневник, никогда не принимала с мужчиной ванну, никогда не встречала вдвоем с мужчиной Рождество, никогда не была в ночном баре, никогда не ездила вдвоем с мужчиной на море, не лежала голой в траве, никогда еще не засыпала в его объятьях под открытым небом, никогда не писала настоящего любовного письма, никогда не отдавала мужчине все свои деньги, никогда не ездила с любимым мужчиной в метро или на такси, никогда не просила его перевести мне меню, никогда еще не ела с ним креветок, я никого еще не любила и не должна была смотреть на часы. А было уже больше половины четвертого.
Я точно помню, что пронеслось у меня в голове в те секунды, когда все случилось; я увидела всю свою предыдущую жизнь и то, что ждет меня впереди, я прекрасно осознавала все причины моей ненависти, остроконечной, словно металлический забор; я была собранна и абсолютно разумна; было бы большой ложью утверждать, будто я вышла из себя. Я знала, что делаю, и точно знала почему; я не хотела ничего менять и совершенно не торопилась, хотя у меня было всего несколько секунд. Все произошло неожиданно; да, я мечтала иногда встретить его одиноким и беспомощным, но в действительности все случилось совсем иначе: темнота и дождь, пустынная улица, и я в своей машине на 100 ЛС, и рядом никого, кто бы мог меня удержать. Судьба улыбнулась мне, второго шанса не будет, и у меня было всего несколько секунд.
Я совершенно не помню, как прошло время после половины четвертого, пока я сидела в машине и ждала его. Стояла ясная ночь; я видела в небе несколько звезд, но никак не могла вспомнить их названия, хотя всего лишь пять недель назад мы рассказывали друг другу про Млечный Путь; но он знал немногим больше моего, и мы оба немного бахвалились, когда говорили о Большой и Малой Медведицах, о вечерней звезде и об Орионе. Я включила и выключила фары, потому что уже не помнила, выключены они или включены. Отсчитала по часам две минуты, чтобы успокоить нервы и чем-то себя занять, но была слишком взволнована. Меня немного трясло от холода; я сделала несколько шагов от машины и оцепенела, когда что-то пробежало у меня по ногам; я не была готова к встрече с живой природой. Сразу вспомнился Эдуард Циммерманн, я увидела его круглое лицо, он строго качал головой и медленно, педантично говорил: «Непонятно, что делала женщина в половине четвертого ночи на парковке перед автобаном на выезде из Л.; вероятно, она была одна и вышла из автомобиля, хотя мы и не можем найти этому объяснение». Я села обратно в машину и закрыла окно; включила радио. Ведущий с приятным голосом и своеобразным голландским акцентом все еще ставил – в такое-то время! – песни по заявкам слушателей; видимо, это были в основном дальнобойщики, судя по именам, приветствиям и песням: Роуди передает Бадди привет и песню «В долгом пути», Хельмут передает Бигги привет и песню «Когда я далеко, я думаю о тебе». Я ничего не имею против музыки кантри, но однообразный ритм нагонял уныние. Я бы с удовольствием выпила бокальчик вина, но это было невозможно; я выкурила несколько сигарет и включила вентиляцию, которая заглушила радио. Примерно в четверть пятого я впервые подумала, что, возможно, он не приедет, и как школьница перепроверила договоренность: время, место, дата, могла ли возникнуть ошибка? Вытащила из сумки календарик и посмотрела на дату, потом вспомнила нашу последнюю встречу. Но фразы расплывались; я видела себя яснее, чем его, слышала свои слова, но не его ответы. Я вспомнила его лицо, как он прижал меня к себе, вспомнила его голос, как он сказал: «Мы сделаем, как ты хочешь», – или он сказал что-то другое? Но когда мы вышли из дома, вместе, и пошли к своим машинам, по-прежнему крепко обнявшись, я прошептала: «В среду, в три часа», а он ответил: «Я буду там», тут никакой ошибки быть не могло. Нет, ошибка невозможна, ведь мы так прижимались друг к другу, ведь он лежал на мне, тяжело дыша, ведь мы сливались воедино в последнюю ночь и во все предыдущие.
Не знаю точно, когда именно я почти сдалась. Я дрожала всем телом; я была скорее разбита, чем расстроена, и скорее разочарована, чем расстроена; я думала, мы друг друга не поняли. Потом я позвоню ему, и выяснится, что ему что-то помешало или он перепутал место встречи; возможно, он сидел на чемодане на другой парковке, совершенно растерянный. Я выехала обратно на улицу и проехалась по Л., медленно приблизилась ко второму выезду из города; там не было парковки, и я не увидела никаких стоявших людей, но подумала, ч