— Так я и знала! — с досадой охнула Клавдия. — Подождешь?
— Конечно.
— Я мигом. А ты можешь пока чайку попить, у меня сегодня пирожки с грибами — пальчики оближешь! Как-то удалось тесто в этот раз…
— Здравствуйте, Клавдия Васильевна, — выскочил навстречу из их кабинета Игорь.
— Здравствуй, Игорек. — Клавдия передала ему сумку. — Меня к Самохину…
— Пойти с вами? — привычно предложил Игорь.
И Клавдия уже хотела кивнуть, но вспомнила вчерашнее и сказала:
— Нет, Игорек, спасибо, я сама. А ты вот даму развлекай.
— Здравствуйте, Лина, — потухшим голосом сказал Игорь.
— Здравствуйте…
— А Чубаристова не видели? — сунулся в кабинет командированный из Саратова.
— Под стол спрятался, — одновременно сказали Игорь и Клавдия.
— Ну что, Дежкина, особенно хвалить тебя не буду — Зазнаешься, — игривым тоном начал Самохин, усадив Клавдию поближе к себе. — Звонили из Верховного суда — в пример тебя ставили.
— Меня? — удивилась Клавдия. — За что?
— За дело Гавендова. Вот так, сказали, все бы дела. Не подкопаешься, адвокаты только руками разводят. Ни одного прокола.
— Спасибо, — смутилась Клавдия. — Я не одна работала…
От сердца у нее отлегло — значит, пока не уволят.
— И я говорю — у нас вся прокуратура неплохо работает. Да и дельце-то было пустяковое, правда? — заговорщицки подмигнул Самохин.
— Всеволод Константинович, Лукарин на проводе, — сказал селектор голосом Люси.
— А-ага-га! — Самохин схватил трубку. — Добрый день, Петр Иваныч, как обживаетесь на новом месте?.. Понятно… Да-да-да… Ну и слава Богу… Слушаю вас… Разумеется, конечно… Ну, Филиппов был просто дилетант. Знаете, эти закидоны идеалистические — правовое государство, суд присяжных, адвокат на предварительном следствии… Ну конечно, это ж смешно. У нас же никаких традиций… И вообще — Россия не Америка, правильно? Я как раз сейчас с товарищами говорил — все дела доводить до суда, во что бы то ни стало… Правильно, правильно… Нет, честное слово, как я рад, что вся эта свистопляска кончилась… Обязательно. Доложу завтра же… Всего наилучшего, Петр Иваныч. Всего доброго…
Самохин осторожно положил трубку и уставился в окно.
— Хм-хм, — тихонько прокашлялась Клавдия, напоминая о своем присутствии.
— Да-да, я помню, — не поворачиваясь к ней, сказал Самохин. — Я все помню… Люсенька, с Пал Антонычем соедини меня.
Клавдии было жаль Самохина. Видный, неглупый мужчина суетился в своем кресле, как невеста на выданье. Нет, не позавидуешь.
— Вот так, — сказал наконец ей Самохин. — Во что бы то ни стало! Как у тебя там с Гавендо… А, да… — Самохин сунулся в стол, чтобы смазать свою неловкость. — Так вот, Клавдия Васильевна, подкинем тебе еще дельце. Хитрое такое дельце. Справишься?
— Еще одно?.. — растерянно пролепетала Клавдия. Оказывается, сон был все-таки в руку.
— Знаю-знаю, дел у тебя — завались, но у всех так. Держи, — и он снова пустил по столу папку. Хорошо, что Клавдия сидела рядом, сразу ухватила ее, не дала упасть на пол. — Хитрое дельце. Ну, там сама увидишь.
Клавдия глянула на обложку и ахнула:
— Так это Гаспаряна?..
— Ну, Гаспаряна, Гаспаряна, — раздраженно сказал Самохин. — Вернули на доследование. Вот так, понимаешь… Уже сколько тянется… А что у тебя с собачкой?..
— Всеволод Константинович, Павел Антонович.
— А! Ага-га! — Самохин схватил трубку и махнул Клавдии рукой — мол, иди-иди.
Хотела Клавдия остаться, надо было хоть о чем-то расспросить Самохина, но тот так подобострастно прилип к трубке, что неловко стало ей; не могла она смотреть, как мужики унижаются.
Вот ведь над ней — тоже увольнение висит, а унижаться она не станет, ни за что!
…Тогда об этом написали все газеты. Это действительно было громкое убийство. Шальнова знали все. Он возник на сереньком фоне эстрадного сладкоголосия, как кровавая комета, не пел, а исповедовался, надрывая голос хриплым наивным покаянием. Конечно, это был все-таки поп-певец, с не очень оригинальными мелодиями и часто банальными рифмами, но что-то настоящее, искреннее, живое прорывалось в его песнях, и Шальнова любили.
Наэлектризованная политикой страна хотела видеть в певце нового пророка, подобного Высоцкому, нового глашатая свободы, совесть народа. Шальнов ожиданий не обманул. У него была бешеная популярность.
Что там случилось в тот смертельный для певца день, разбирать пришлось долго-долго. Вкратце так: вышла какая-то ссора с певицей Хафизой, дошло сначала до скандала, а потом и до рукоприкладства. В запале шумной свары охранники Шальнова и Хафизы подоставали свои газовые пистолеты и стали палить друг в друга почем зря. Но среди неопасных выстрелов был один смертельный. И этот выстрел достался как раз Шальнову.
Дело раскручивали так подробно, что на это ушли годы. Оказалось в конце концов, что убил Шальнова (наверняка случайно) его же администратор Гольфман.
Но сам Гольфман, очевидно, свою невольную вину знал, потому что через какое-то время предусмотрительно уехал на постоянное место жительства в Израиль.
Следственные группы менялись раз пять. До Чубаристова дело дошло только сейчас, и он довольно быстро ухватил все ниточки, свел воедино свидетельские показания и доказал однозначно — надо арестовывать Гольфмана…
— Ну, госпожа следователь, что тебе привезти из земли обетованной?
Чубаристов действительно отправлялся в командировку в Израиль, а сейчас наскоро собирался, делал какие-то срочные звонки, выписывал нужные бумаги, но при этом ухитрялся оставаться веселым, даже немного вальяжным и чертовски симпатичным.
Клавдия, вернувшаяся от Самохина не в лучшем расположении духа, как-то приободрилась, заулыбалась, даже невольно поправила прическу.
— Да не надо, Виктор Сергеевич, занимайся там своими делами.
— Служба службой, а дружба дружбой. Я тебе привезу такую шапочку, знаешь, черненькую, маленькую, ермолку. Хотя, кажется, ее надевают только мужчины. Впрочем, у тебя профессия мужская, верно? А тебе, Игорек, что?
— Анекдоты, — тут же ответил Порогин.
— Ну! Это добро от нас надо везти. Хотя, знаете, никто лучше евреев еврейские анекдоты не рассказывает. Вот, кстати, свеженький. Старый еврей на таможне. Его спрашивают: наркотики, оружие, валюта? Нет-нет, спасибо, мне только чашечку кофе.
Клавдия рассмеялась, обернувшись к Лине, и вдруг увидела, что та не участвует в общем веселье, а как бы вообще отсутствует, смотрит в окно, а глаза грустные-грустные.
— Тебе, Игорек, я лучше привезу наборчик для обрезания, — вставил в общий хохот Чубаристов.
Игорь вспыхнул, стрельнув глазами по Клавдии.
— А ты что там делать собираешься? — побыстрее увела от скользкой темы Клавдия.
— Ну, поначалу я этого Гольфмана допрошу, а потом, если понадобится, арестую.
Клавдия секунду соображала.
— А тебе позволят? — удивилась она.
— Что значит — позволят? Он — преступник, я — следователь.
— Но он гражданин Израиля, а ты следователь России.
— Ай, брось, Дежкина! — отмахнулся Чубаристов. — Кого это волнует?
Клавдия пожала плечами. Перед авторитетом Чубаристова она, конечно, пасовала.
— Ну так, — поднялся Чубаристов. — Будем целоваться, обниматься и вообще говорить друг другу — гуд бай!
Чубаристов крепко пожал руку Игорю, чмокнул Клавдию в щеку, обернулся было к Лине, но тут в дверь влетел Левинсон.
— А-ага-га! Нет, я сейчас помру со смеху!.. — сразу затарахтел он.
— К сожалению, это случается редко, — язвительно вставил Чубаристов.
Левинсон не обиделся:
— Виктор Сергеевич, послушайте! Значит, так — сейчас бабка пробилась к Самохину (как удалось — загадка), требует у него, чтобы он подписал прошение. Знаете какое? Причислить Гайдара к лику святых.
— И что тут смешного? — строго спросил Чубаристов.
— А Ельцина предать анафеме! — с восторгом закончил Левинсон. — Представляете, как Самохин ее шуганул?!
— Представляю, — сказал Чубаристов, — потому что точно так же сейчас шугану тебя. Я уезжаю. Левинсон, дай нам попрощаться по-человечески.
— А-ага-га! Пардон, пардон, исчезаю…
— До свидания, — сказал Лине Чубаристов, когда Левинсон действительно исчез за дверью.
Клавдия успела заметить, как мелькнули в глазах Лины растерянные искорки, как тут же снова покрылись грустным налетом.
— Всего доброго, Виктор Сергеевич, — ровным голосом ответила Лина.
А когда Чубаристов уже дошел до двери, Клавдия вдруг вспомнила:
— Виктор, что там у тебя с этим свидетелем?
— С каким? — тут же остановился Чубаристов.
— Из Сибири, кажется.
— Да нет, ничего, пусто, — пожал плечами Чубаристов. — Ну, бывайте!
— Ой, Игорек, не сочти за труд, — сказала Клавдия, как только за Чубаристовым закрылась дверь, — я в приемной, кажется, свою папку забыла. Принеси, пожалуйста.
— Какую папку?
— Да синяя такая… Ну у Люси спроси…
— Но я хотел вам про салоны красоты…
— Потом-потом…
Игорь нехотя поднялся и вышел.
— Возьми себя в руки, Линочка, — без перехода начала Клавдия. — Ну нельзя же так! Ты красавица, умница, душа-человек…
— Господи, Клавдия Васильевна, ну что я могу с собой поделать! — чуть не застонала Лина. — И он же все знает, чувствует! Вот со всеми попрощался, кому что привезти спросил — а на меня ноль внимания.
— Ну… Он просто с тобой мало знаком… С нами он по-дружески…
— Он со мной мало знаком?! Он?! Со мной?! — Лина саркастически засмеялась.
— Ну, значит, не смог разобраться в своих чувствах. — Клавдия понимала, что говорит какие-то банальности, что утешить Лину у нее никак не получается. А ведь девушка именно за этим пришла. К ней! — Ой, Линочка, — приобняла девушку Клавдия. — Я и сама тебе поплакаться могу. На мои слезы никакой жилетки не хватит.
Лина внимательно посмотрела на Клавдию:
— Что? Тоже влюбились?
— Ох, если бы, — светло улыбнулась Клавдия. — У меня проблемы похуже. Сегодня нашла у Ленки под подушкой книгу — «Сто двадцать способов вызвать оргазм».