– Я тебе жизнь доверила – что еще надо, чтобы доказать?
– Я клянусь, что никогда с тобой не случится ничего, пока я рядом с тобой, моя девочка…
И Марину уже не раздражало, что он называет ее словом, которое всегда раньше ассоциировалось только с Малышом.
Странно, она почти перестала вспоминать его, то ли некогда было, то ли действительно все проходит… И по ночам он больше не снился, не донимал кошмарами. "И эта любовь пройдет…" – так, кажется, в какой-то песне? Ну, вот и прошла она, даже следов почти не оставила, только кольцо на пальце, которое Коваль почему-то так и не могла снять.
Прошел месяц, и в конце июня Марина повезла Хохла на последний осмотр к Кулику. Она сразу после похорон Розана забрала Женьку из больницы домой, заплатив Валерке за то, что он приезжал раз-два в неделю и осматривал рану. На этом настояли Сева с Геной, прекрасно понимая, что хозяйка не оставит любовника одного, будет торчать в больнице, а обеспечить ей адекватную охрану там представлялось весьма сложным. Коваль подчинилась.
Она почти все время была дома с Женькой, отлучаясь только по совсем уж неотложным делам – пару раз к следователю в прокуратуру, на девять дней к Розану, потом в офис, чтобы там все разобрать с Бароном.
И еще – ей поступило очень заманчивое предложение, над которым Коваль теперь раздумывала. Один небедный господин из московских собрался выкупить контрольный пакет акций "МБК" и сумму назвал такую, что голова кругом пошла – на эти деньги Марина могла жить припеваючи всю оставшуюся жизнь и ни в чем себе вообще не отказывать. В конце концов дела в корпорации шли весьма средне, налоги сжирали почти всю прибыль, Коваль не разбиралась в этом бизнесе абсолютно и тащила эту ношу, как упрямый ослик, только потому, что это была компания Малыша. Но кто теперь ей был Малыш?
И Марина решила согласиться, о чем и сообщила Хохлу сегодня, уже сидя в машине:
– Жень, я "МБК" продаю.
– Кому? – Женька выглядел уставшим, что и немудрено – больше месяца без свежего воздуха, в душной комнате.
– Москвичу какому-то. Деньжищи огромные подниму! – Она сладко потянулась всем телом, и Хохол, чуть улыбнувшись, притянул ее к себе.
– Правду хочешь? Мне это не нравится.
– Это почему еще?
– А зачем тебе это надо? Ведь это не твоя корпорация, она Малышу принадлежит.
– Фигня это все, и ты сам прекрасно знаешь. Малыш отдал ее мне.
– Поступай как знаешь, но мне кажется, что здесь что-то не так, – упрямо сказал Хохол.
– Ой, не грузи ты меня! Продам – и гора с плеч, я устала уже перед всеми на брюхе ползать, чтобы заказы набирать! – отмахнулась Коваль, вытаскивая сигареты. – Эй, куда? Тебе теперь нельзя! – хлопнула она по руке Женьку, тоже собравшегося закурить.
Хохол недовольно сморщился – курить хотелось сильно, но и ругаться с Мариной с утра не стоило.
– Тем, кто много и долго курил, наоборот, советуют не бросать, – выручил его Сева, повернувшись с переднего сиденья.
– Самому-то не смешно? – осведомилась Марина, недовольно глядя на телохранителя. – Я все же врач по образованию.
– А мне военный хирург рассказывал, что нельзя бросать курить, если с легкими что-то, – не отступал Сева под одобрительный смех Хохла, и она сдалась:
– Да идите вы оба к черту! На, обкурись! – она бросила Женьке отобранную было пачку и отвернулась.
– Ладно, не сердись – я одну только, – примирительно попросил Хохол. – Ох, как на зоне, когда в БУРе сидишь, а тебе сигарету передадут! – с наслаждением затянувшись, проговорил он. – Киска, ну, ты чего, моя родная? Сердишься?
– Нет.
– А я вижу – сердишься. Не надо, киска.
– Да отвали ты! – Коваль вдруг разозлилась не на шутку, даже сама испугалась – на ровном вроде месте, ничего не произошло такого, а у нее внутри все ходуном ходило.
Дома она сразу ушла к себе и закрылась в кабинете, достала из бара бутылку текилы и напилась до полубессознательного состояния. Даже того, как добралась до постели, утром не помнила, держась за раскалывающуюся голову. Глянула на себя в зеркало – форменная шалава, такие у гостиниц болтаются. Кошмар! Охая и проклиная все на свете, Марина пошла в ванную, завалилась там в джакузи и долго лежала в пузырьках и пене, пытаясь прийти в норму. Разумеется, побыть в одиночестве не дали – Хохол пришел, сел на бортик и, поддерживая загипсованную руку, спросил:
– Ну, и кому что доказала вчера?
– Я ничего и не доказывала – просто напилась, и все, имею право.
– Имеешь, – согласно кивнул он. – И теперь кому хуже?
– Ой, отстань, мне и так невыносимо! – застонала она, опускаясь в воду с головой.
– Вылезай, хватит уже.
Правой рукой Женька подал полотенце, и Марина вылезла из воды, заворачиваясь в мягкую ткань.
– Погоди… – глаза у Женьки вспыхнули. – Дай я посмотрю на тебя – ведь давно не видел вот так, всю… – Он сбросил с нее полотенце и застонал: – Боже мой… идем ко мне…
– Обалдел? У меня похмелье! – возмутилась Коваль, дотягиваясь до махрового халата. И Хохлу осталось только облизнуться…
…Переговоры по продаже "МБК" состоялись через три дня после выписки Хохла, Марина оставила его дома, хотя он рвался с ней и был недоволен ее решением.
Сидя в конференц-зале корпорации и ожидая прибытия покупателя, Коваль вспомнила, как впервые попала сюда – на пресс-конференцию, устроенную Малышом перед тем, как отказаться от участия в выборах на пост мэра. И потом, когда пыталась уговорить его тогдашних компаньонов помочь вытащить его самого у похитителей. А совсем рядом с этим залом находился бывший кабинет Егора, тот самый кабинет…
Там все было так, как при нем, Марина ничего не поменяла, даже свои фотографии не убрала, хотя своим количеством они ее раздражали. На столе по-прежнему стоит его любимая чашка на квадратном блюдце с углублением для сигареты. Его пепельница в виде полуобнаженной женщины, лежащей на боку с поджатыми ногами. Его "Паркер" в футляре… И теперь все это перейдет в руки какого-то чужого человека, и он все здесь переделает посвоему… Да и черт с ним! Нельзя постоянно цепляться за воспоминания, нельзя жить в прошлом, как бы прекрасно оно ни было.
От этих размышлений ее и оторвал вошедший покупатель:
– Здравствуйте, Марина Викторовна!
– О, Иван Васильевич, проходите. Я немного задумалась, – встрепенулась Марина, вставая и протягивая руку блондину в строгом синем костюме.
– К сожалению, это наша последняя встреча с вами – все формальности соблюдены… – Он поцеловал протянутую руку, чуть задержавшись взглядом на тонком обручальном кольце.
Марине его сожаление по этому поводу было вообще непонятно, но спорить она не стала. Кроме того, ее раздражала манера москвича постоянно прикасаться пальцами к переносице, словно проверяя, не открылся ли там еще один глаз. Это выглядело неприятно и отвлекало от разговора.
– Что, последний автограф? – Коваль попыталась улыбнуться и взяла в руки папку с документами, на которых не было только ее подписи, и, чтобы не затягивать, быстро все подмахнула. – Вот и все, Иван Васильевич!
– Вы торопитесь куда-то, Марина Викторовна? – удивился он, наблюдая, как Марина встает из-за стола. – Я хотел пригласить вас на ужин с моим компаньоном и его невестой, если вы не против.
– Не против, – Коваль пожала плечами – ей было абсолютно все равно, вдруг навалилась такая пустота, словно только что похоронила кого-то близкого.
– Тогда в девять часов в "Самоваре".
– Вы меня извините, конечно, Иван Васильевич, но вы человек нездешний, потому не знаете, что я имею узкий круг заведений, в которых появляюсь, и "Самовар" в их число не входит.
Не могла же она сказать ему, что хозяин "Самовара" платит за "крышу" Ворону, и появление там Коваль вызовет переполох и ненужные проблемы!
– О!.. – растерялся покупатель, и Марина предложила:
– Давайте сделаем так – я приглашаю вас и вашего компаньона к себе, идет? В конце концов, это я в прибыли!
– Ну что ж…
– Предупреждаю – кухня японская.
– И прекрасно! – обрадовался он.
– Тогда в десять в "Стеклянном шаре".
Марина давно уже не ужинала с кем-то посторонним, если не считать Беса, периодически приглашавшего ее то туда, то сюда. Но это было совсем другое – Бес приказывал, и она ехала, а сегодня предстоял ужин с нормальными людьми (в кои-то веки!). Женька, сидящий на кровати, ревниво наблюдал, как Марина собирается, что надевает, как укладывает волосы, какие украшения надевает к черному шелковому платью с длинной прямой юбкой до щиколоток. Его взгляд и настроение не укрылись от Марины.
– Ну ты чего? – Она подошла и положила руки на Женькины плечи.
– Сама ведь знаешь, – угрюмо пробормотал он, уткнувшись лицом в ее живот. – Я не могу даже думать о том, что кто-то будет тебя касаться руками, смотреть на тебя…
– Это маразм, дорогой, – тогда просто закрой меня в комнате с решетками и привяжи к кровати, – спокойно посоветовала она, целуя его в макушку.
– Но ты отгрызешь руку и уйдешь, я это помню, – усмехнулся он грустно. – Ты будь осторожна, киска, ладно?
– Не волнуйся, я же не на войну – на ужин!
– Ага, там, где ты, обычно легко организовать военные действия!
– Не каркай, чудовище! – засмеялась Коваль, поворачиваясь на невысоких каблуках туфель и беря с зеркального столика флакон духов.
Женька проводил ее до "Хаммера", наказав охране быть все время начеку.
– Ты позвони мне, как приедешь в ресторан, ладно? – целуя ее руку, попросил он.
– Прекрати! Это уже вообще ни в какие ворота!
– Все, родная, не буду.
Было такое чувство, что он не хочет отпускать, боится, что тогда Коваль не вернется, сбежит, исчезнет…
Возле "Шара" было полно машин, но у Марининого джипа имелось свое место, на которое никто не покушался – могло плохо закончиться. В сопровождении охраны она вошла в ресторан, и Кирилыч, бросившись навстречу, сообщил, что гости уже в татами-рум.
"Елки, некрасиво – опоздала…"
В татами-рум сидели трое – Иван Васильевич, девушка лет двадцати пяти, блондинка с длинными волосами, небрежно скрученными в узел, чуть полноватая, но миловидная, и еще один мужчина, спиной к Марине. И когда он повернулся, земля из-под ног ушла – на нее смотрел Егор…