– Нет. Просто я ведь сказал, что хотел к тебе поближе, ну, не с английским же паспортом сюда ехать! Купил документы через знакомого, так что теперь снова русский.
– А дамочкой в дороге обзавелся?
– Нет, дамочка, можно сказать, экспортная – я ее в Англии склеил. О, не смотри так! – предупредил Егор, видя, как жена закусила губу. – Это ничего для меня не значит. Я встречался с ней до того, как забрать тебя в Англию, потом решил расстаться, и мне удалось. А когда вышло то, что вышло, снова позвонил…
– И она намертво прилипла! – с сарказмом произнесла Марина, поправляя чулок. – Да еще так продуктивно.
– Детка, ты злая.
– Жизнь такая! А как ты втерся к этому Ивану за столь короткое время?
– Ну, ты меня удивляешь! Не знаешь, как делается? Нашел некрупную фирму и предложил ей стать крупной, вложив деньги, – усмехнулся Егор.
– А подвох в чем? – не поняла Коваль, никогда раньше не слышавшая о такой схеме.
– А нет подвоха – все честно. Я предложил Ивану купить крупную корпорацию за Уралом, мол, в Москве смысла нет бизнес делать, там все пироги уже порезаны, только крошки остались, а здесь – море перспектив. Я хотел, чтобы ты перестала тащить на себе то, что повисло бременем, и только чувство долга тебе не дает бросить. Вот так. Теперь Иван уедет, а я останусь, – Егор не отрывал взгляда от дороги, а Марина не могла заставить себя поднять глаза и посмотреть на него. Опять он пытался ей помочь, облегчить жизнь…
– Егор, я ее почти развалила, корпорацию твою… – со вздохом призналась Марина, глядя на дорогу.
– Детка, да гори она синим огнем, эта чертова корпорация! Мне не это важно. Я хочу, чтобы ты перестала чувствовать себя виноватой передо мной, чтобы жила спокойно, понимаешь? – Егор остановил машину и повернулся к жене. – Детка, нельзя навешивать на себя все и самой везти, ты надорвешься, понимаешь? У тебя и так здоровье не очень, и нервы совсем ни к черту, ты скоро сорвешься и в больницу угодишь, ну, пожалей ты меня или хоть Хохла своего, раз уж себя не хочешь!
– Егор, это напрасный разговор, ты ведь знаешь, – устало сказала она, уронив голову на скрещенные на бардачке руки.
– Знаю, – вздохнул он, обнимая ее и дыша в шею. – Девочка ты моя бедная, как же достается тебе в жизни…
– Не жалей меня, ладно? – Марина повернула к нему лицо и поцеловала в губы, обвивая его шею руками. – Я так тебя люблю, родной мой, если бы ты мог почувствовать… Я соглашусь на все, чего ты от меня потребуешь, лишь бы только быть с тобой хоть иногда…
– Не плачь, детка моя, не заставляй меня жалеть о моем приезде. Я и так ругаю себя за вчерашнее, за то, что не смог удержаться от соблазна и заставил тебя пойти на безумство… Родная моя, успокойся… – Поцелуи стали чаще и жарче, Коваль поняла, что сейчас произойдет, и была даже рада этому… и Егор не разочаровал, как всегда.
…Домой она попала только часа в четыре, там уже полным ходом развернулась паника, озверевший Хохол орал на телохранителей так, что даже Марине стало страшновато. Сева и Гена, опустив глаза, стояли посреди двора, а разъяренный Женька, поддерживая загипсованную руку, метался мимо них взад-вперед, изрыгая матерную брань. Судя по стоящим во дворе машинам, до крыш заляпанным грязью, охрана только что вернулась откуда-то. Не приходилось сомневаться, что взбешенный отсутствием Коваль Хохол всю ночь гонял проштрафившихся пацанов по городу, заставив обшарить все.
– Что за шум? – поинтересовалась Марина, привалившись боком к воротам, открытым настежь, и Хохол, резко обернувшись на голос, даже в лице изменился:
– Ты… где ты была всю ночь?!
– А тебе не все равно? – холодно спросила Коваль, отделившись кое-как от столба и направляясь в дом. Женька рванул следом, перехватив ее здоровой рукой уже в прихожей и прижимая к стене:
– Ты что?! Посмотри, на кого ты похожа!
– Забылся? Убери руки, иначе пожалеешь, – прошипела Коваль, понимая, что не может, просто не может сказать ему, с кем и где была всю ночь и полдня.
– Я чуть с ума не сошел, ну почему ты такая жестокая? Ведь позвонить могла, сказать, что не приедешь, я бы и молчал…
Ей стало стыдно за свое нежелание думать о ком-то, кроме себя.
– Жень, прости… я совсем забыла… – пробормотала она, раскаиваясь, и ткнулась лбом в грудь Женьке. – Не сердись на меня…
– Иди поспи, ведь еле шевелишься… нагулялась… – в голосе Хохла уже не было злобы, скорее обида.
Она с трудом приняла душ, смыв с себя запах Малыша, его прикосновения, его поцелуи. Завалившись на постель в чем мать родила, Коваль с наслаждением растянулась на прохладном шелковом покрывале и мечтательно уставилась в потолок. В такой позе ее и застал Хохол, замкнул дверь и начал раздеваться.
– Ты чего? – удивилась она, наблюдая за ним.
– А ничего, – процедил он. – Помоги мне, рука застряла.
Марина стянула с него майку и бросила на пол.
– И дальше что?
– Не знаешь?
– Ну почему, догадываюсь, конечно, просто как-то странно…
– Странно, говоришь? А валиться в койку с первым встречным не странно?
– Откуда такая информация? – спокойно поинтересовалась она, подвигаясь и давая ему возможность лечь рядом.
– Сорока принесла, – процедил он.
Марина легла на него сверху и заглянула в глаза:
– Ты злишься?
– Да! Я злюсь, я не просто злюсь – я убить тебя готов, сучка! Ты не понимаешь, да?!
– Жень, ты можешь делать со мной все что хочешь, если тебе от этого полегчает.
– Вот ты всегда так – хвостом повертишь где-то, а потом подставляешься, вину пытаешься загладить, – с досадой сказал Женька. – Ты хоть раз обо мне подумала? Думаешь, я не понимаю, что ты меня не любишь? Понимаю, не совсем ведь дурак, но не могу, пойми, не могу от тебя отказаться, нет у меня ничего в жизни, кроме этой любви…
– Женя, не надо… – Эта фраза всегда напоминала ей о другом человеке, давно исчезнувшем из ее жизни, но оставившем в ней глубокий след, как ожог. О Нисевиче.
– Что – не надо? Не надо было впускать тебя в свою жизнь тогда, в Египте! Не надо было вестись на твои… – Она закрыла ему рот поцелуем, чтобы прекратить этот разговор, который обязательно привел бы к ссоре.
– Но ведь ты повелся? Так будь последовательным… – прошептала Марина, спускаясь по его груди губами и лаская языком едва затянувшийся послеоперационный шрам. – Ну, что же ты тормозишь? Как ты хочешь меня? Скажи, я сделаю все, ты же знаешь…
Он вымещал свою злость на ней почти до вечера, пока она не взмолилась, прося прекратить:
– Женя, я уже вообще ничего не чувствую…
Это еще повезло, что на Хохла иногда нападала нежность, прорывалось что-то, похожее на жалость, иначе было бы очень неприятно… Вот и сейчас он по первому требованию выпустил Марину из рук, вернее – из одной только правой, и предложил:
– В сауну хочешь?
– Не помешает.
В сауне она провалялась около часа, расслабившись и вдоволь надышавшись египетским маслом, даже волосы им пахли, пропитались тягучим восточным ароматом, который сейчас как нельзя лучше подходил ей. Говорят, он возбуждает, но с Мариной всегда происходило обратное – она расслаблялась и впадала в нирвану, мечтая только об одном – чтобы не трогали, оставили в покое.
Хохол ждал в каминной, на столике стоял коричневый чайник с зеленым чаем, ее любимая чашка и пепельница.
– Отдохнула?
– О, я просто на небесах! – Коваль опустилась в кресло и налила чай. – Жень, ты не сердись на меня, знаешь ведь, что я никогда ни о ком не думаю, кроме себя, любимой, это ужасно, но сделать ничего уже невозможно – я всю жизнь именно так и поступала.
– Да понимаю я все, – отмахнулся он. – Просто испугался, что с тобой что-то случилось. Пацаны сказали, что ты их отослала, а сама осталась с какими-то мужиками и девицей.
– А ты, конечно, сразу определился, куда и зачем я отправлюсь дальше, – с иронией сказала Марина, отпивая горьковатую жидкость и морщась: – Женька, это ведь не чифир, а зеленый чай, к тому же безумно дорогой! Его же такой крепости не заваривают!
– Я задумался, наверное, вот лишнего и насыпал, – виновато ответил он. – Что, совсем невыносимо? Давай я новый заварю.
– Не надо, этот разбавлю. Слушай, мне все время не дает покоя мысль о том, что суд скоро. А вдруг их не посадят? Тогда мне точно придется отсюда валить.
– А следак что говорит?
– Ничего он не говорит, – вздохнула она. – Мне почемуто кажется, что он мне не верит, хотя мы с ним знакомы, и Егора он хорошо знал. Он смотрит на меня все время с подозрением, словно я стараюсь что-то скрыть или приукрасить. Я уже жалею, что согласилась тогда на эту авантюру, не надо было…
– Зато отец твой объявился, киска, разве это плохо? – Хохол закурил, откинувшись на спинку кресла. – Ты теперь не одна.
– А я и так не была одна – у меня есть ты.
У него было такое лицо, словно Марина назначила его президентом или, на худой конец, мэром. За эти слова он мог простить ей все, что угодно, ему только это и было важно – что он нужен, что она сама об этом сказала. Где-то Марина вычитала, что есть люди-кошки и люди-собаки, так вот Хохол – типичная "собака", готовый пожертвовать собой ради нее.
– Женька, я вот подумала – а если со мной что-то случится, ты куда пойдешь?
– За тобой, – не раздумывая, ответил он. – И прекрати эти идиотские разговоры, ничего с тобой не случится, я ведь рядом.
– Прости. Иногда вылезает стервозное нутро – так хочется почувствовать себя единственной и неповторимой! – рассмеялась Коваль, в душе не сомневавшаяся в его ответе.
– Ты и так единственная – куда дальше-то?
Вечер плавно приближался к закату, из окна каминной было хорошо видно, как садится солнце, проваливаясь в облака. Небо красное – ветер будет завтра, опять нога заноет… "Тьфу, как старая кошелка – там ноет, там колет, тут на погоду реагирует!"
– Завтра футбол, между прочим, – напомнил Хохол, потягиваясь. – Поедем?
– Конечно, – встрепенулась Марина. – И так столько игр пропустила со своими заморочками!