— И на кой вот эта вэшчь? — спросил он.
— Расшиватель. Скрепки выдергивать. — Верещагин бросил в его сторону быстрый взгляд и снова уставился в окно.
— С ума сойти. Только для этого? И больше ни для чего? Что, ножиком скрепку нельзя отогнуть?
— Можно, Глеб. Но нужны рабочие места, нужно что-то делать из отходов пластика и стали, нужно давать работу куче рекламных агентств… Здесь масса народу занята тем, что придумывает, как бы что получше сделать, а потом получше продать. Конечно, можно скрепки вытягивать ножом, можно ножницами, можно ногтями или зубами. Можно пиво разливать в канистры, а пирожки заворачивать в газеты, а пластиковые пакетики стирать и сушить на прищепке. Но это — общество потребления, и они ни за что не откажутся от вот таких штучек. Покупай больше, работай меньше, жри слаще. Вот такая у них философия.
— Слушай, ты! — Глеб смял в руке пластиковый стаканчик. — Ты, конечно, великий специалист по «их нравам». Прям-таки наш замполит Захаров. Я понимаю — заграночки, разведка, то да се… Но скажи — неужели это нормально, что я, офицер Советской Армии, сыну своему кроссовки купить не могу? Что, так трудно выпуск кроссовок в стране наладить? Ладно, «жрите больше» — это философия глупая и неправильная, я согласен. Но почему нельзя жрать столько, сколько надо, не больше и не меньше? Почему у нас только Москва жрет от пуза, а в глубинке — шаром покати? Почему они при своей отсталой системе так с жиру бесятся, что придумали машинку для выдергивания скрепок, а мы со своей передовой системой сидим голые и босые? Давайте мы немного поживем в обществе потребления, а там уж сами решим, хорошо это или плохо.
— Глеб, ну вот если я тебе скажу, что хрен редьки не слаще — поверишь?
— Да чем, чем плохо, скажи мне?
— Да тем, что никто уже не хочет ни за что бороться. И когда приходит хана — в лице нас с тобой, Глеб! — все сидят, сложив ручки на животе, и ждут, что кто-то их выручит. И я не буду их за это осуждать. Понимаешь, трудно человеку подыхать с оружием в руках за то, чтобы кто-то через год купил себе новый автомобиль.
— Да что ты такое городишь, Артем! Ты вспомни, за что воевали наши отцы — за то, чтобы мы пожили наконец-то по-человечески! Ты никогда такого от своего отца не слышал, Верещагин?
— Нет, Асмоловский. Никогда.
— По-твоему, подыхать, чтобы дети жили по-людски, глупо? А подыхать непонятно вообще ради чего — не глупо? Зная, что ни тебе, ни твоим близким от твоей победы ни холодно ни жарко, и кто от нее выиграет — так это бровеносец наш, который очередную цацку на грудь себе повесит. Вот я думаю, что ты не прав. Они тут очень быстро взялись защищать свое общество потребления. А мне ради чужого ордена погибать офигенно не хочется.
Верещагин пожал плечами и вышел из кабинета, направляясь в аппаратную.
Командир 1-го горноегерского батальона капитан Карташов слегка разозлился. Красных пропустили к Гурзуфу, а он этого не хотел. Сидеть в зарослях и скалах над дорогой и обстреливать идущие по дороге машины было гораздо удобнее, чем вести ночной бой на улицах съежившегося от страха ялтинского пригорода. Однако, судя по всему, красные не собирались удерживать Гурзуф. Они прорывались к Никитскому перевалу, к дороге на Симфи.
Карташов хотел послать на Никитский перевал отряд и уже отдал такой приказ, когда связист позвал его к командно-штабной машине.
— Jasper-4? — голос в наушнике безошибочно назвал позывной. — Мах?
— Here, — сдержанно отозвался Карташов, с удивлением отметив, что помехи в эфире временно прекратились, по меньшей мере, на крымских частотах.
— Ты послал людей к Никитскому перевалу? — Голос, говорящий по-английски бегло, но с неистребимым русским акцентом, был капитану знаком.
— Кто вы?
— Макс, Е — это функция от D или от t?
— Арт? — радостно удивился Карташов. Где-то поблизости, в пределах досягаемости армейской рации, находился старый товарищ по Карасу-Базару, Верещагин. Надо думать, не один, а со своей ротой.
— Ты послал людей к перевалу? Если послал — отзови немедленно: от Гурзуфского Седла движется рота советских десантников. Их разведчик связался с разведчиком того батальона, который готовится прорываться через перевал, вы окажетесь между ними как котлета в сэндвиче.
— Твою мать, — сказал Карташов. — Ты где и что?
— Долго объяснять. Пропусти их через перевал, а сам посылай людей в обход, через Гурзуф, к Изобильному — мы закроем им обратный путь, а вы их раздавите.
— Где вы? Сколько вас?
— Мало! Не рассчитывай на меня: я взорву мост через Альму, когда они пройдут, и буду сообщать тебе об их перемещениях, но мне некого послать на помощь. Все, не могу говорить — связь через полчаса.
Карташов положил наушник. На миг мелькнуло подозрение — а не ловушка ли это? Но, будь это ловушка, кто бы дал Верещагину говорить под дулом по-английски?
— Дай мне Петренко, — сказал он радисту.
— Яшма-4 вызывает Яшму-12, — забубнил радист в микрофон. — Яшма-4 вызывает Яшму-12…
Почему все пошло криво?
Майор Лебедь снова и снова задавал себе этот вопрос и не мог найти ответа.
Единственной воинской частью, контролирующей район Ялтинско-Алуштинской агломерации, был его батальон — если не считать комендантской роты генерала Драчева, надумавшего оставить на один вечер свой штаб в Симферополе и развлечься в благодатной Ялте.
Городской голова (сам он предпочитал называться мэром и по-русски почти не говорил) был в восторге от Общей Судьбы и закатил офицерам банкет. В момент начала военных действий генерал Драчев сидел с городским начальством за ужином в ресторане «Невский проспект», и ел устрицы с лимонным соком. Буржуйские разносолы, надо сказать, ему впрок не пошли. Когда в десять вечера половина персонала ресторана и гостиницы ворвалась в банкетный зал, одетая в камуфляж и с оружием в руках, устрицы внутри генерала настойчиво запросились обратно.
Пьяную комендантскую роту застали врасплох, а комдива едва не взяли в плен. И если бы не ребята из батальона Лебедя, то Драчеву показали бы, почем фунт гороху.
Но майор взял дело в свои руки. Резервисты были выбиты из «Невского проспекта» после чего батальон начал отступать из города. Одно было плохо: упустили пленных. Нужно было сделать ноги быстрее, чем эти пленные разберут оружие и соберутся в погоню.
Через Ялту до Массандры они прошли, как пьеса Софронова через цензуру — почти без потерь. Видно было, что крымцы не хотят начинать драку в городе. Но погоня следовала за ними по пятам. Арьергард отстреливался почти непрерывно. Самое обидное — насколько майор заметил, эти нападающие были просто бандой вахлаков. Правда, очень большой бандой. И очень хорошо знающей эти места бандой. Они следовали за батальоном на своих вислозадых машинах, находили какие-то грунтовые дороги в горах, где БМД проехать не могли, выезжали на трассу впереди батальона и устраивали засады. Нанеся быстрый удар, снова исчезали, а десантникам оставалось только подсчитывать раненых и убитых. На рожон эти гады не лезли, предпочитали нападать из-за угла, и майор, скрипя зубами, признавал, что эта тактика принесет им успех, если десантники не покинут как можно скорее трижды проклятую курортную зону, перевалив через Никитский перевал и рванув на всех парах к Симферополю, как уже сделал генерал Драчев.
Возник один неприятный вопрос: кто должен остаться в арьергарде, дав товарищу генералу и своим боевым друзьям возможность добраться до Симферополя?
Очередная засада была устроена по дороге к Никите. Сукины дети со снайперскими винтовками заняли десятка два точек и планомерно расстреливали всех, кто высовывался. Дураков было мало, и тогда гады палили просто по БМД, и винтовочные пули пробивали-таки алюминиевую броню и иногда в кого-то попадали. У гадов не иначе как были приборы ночного видения. У гадов было до хрена — и больше! — патронов. У гадов была связь.
Если бы у майора была хотя бы связь! Если бы он мог хотя бы нормально командовать своим батальоном! Но все частоты — две основные, две резервные — были забиты помехами. Дорога от Ялты до Никиты, которую крымский водитель промахивает за двадцать минут с учетом автомобильных пробок, заняла у батальона шесть часов. За это время Лебедь потерял еще четверть личного состава.
Поэтому, когда его еще и на Никитском перевале встретили огнем, подбив из гранатометов два БМД, он был готов лично рвать на куски сволочей-белогвардейцев. Он приказал вычистить весь склон над дорогой. Ребята выскочили из БМД и кинулись наверх пешим строем. Поднявшись метров на сто, они угодили под ураганный автоматный огонь. Несмотря на достаточно ясную лунную ночь потребовалось некоторое время, чтобы разобрать, что свои лупят по своим: роту капитана Деева принял за авангард наступающих беляков взвод лейтенанта Васюка из роты капитана Асмоловского. Пятеро погибли, четверо было ранено. Майору Лебедю в этот день положительно не везло.
Он наскочил было на Глеба с матюками, но скоро понял, что поступает как сволочь: все-таки Асмоловский шел не куда-нибудь, а к нему на выручку, и не его вина, что разведчики с обеих сторон напутали, приняли своих за врагов, и части схлобыстнулись в темноте.
Он извинился, после чего они начали думать.
Позиция сейчас у батальона была, в общем-то, хорошей. Если бы беляки взялись сейчас штурмовать Никитский перевал, они оказались бы ровно в том же положении, что и десантники два часа назад. Поэтому майор подозревал, что штурмовать Никитский перевал они не будут. Дурных нема.
— Как там этот твой? Верещагин? — спросил он.
— Ему как днем дали приказ не покидать вышку — так и не отменили.
— А насчет поперек приказа пойти он как — не такой?
Глеб решительно покачал головой — не такой.
— Это хорошо. Значит, он нас и прикроет.
— Ну, это нужно еще у него спросить, — вставил Говоров. — Это еще неизвестно.
— У него всего восемь человек, — сказал Глеб.