неизвестный художник»), вместо безликой аббревиатуры явлен Че-ло-век!» — «Образ Лидии Николаевны был бы другим без (имя-отчество). Официальным, что ли. Холодным, что ли». — «Я отдавал себе отчет, что не сравняюсь (имя-отчество), но планка задана, значит, есть самоосознание, к чему стремиться…» и т.п. В союзниках у Димочки не только джин (давно в моем желудке и перекрещен, по слову Митьки, в можжевеловую), но вся «Gula» («Чревоугодие») — вы бы устояли перед куропатками в вине, тушеным зайцем, бадьей кавьяра, олениной под лесными ягодами? — «Перед Олéниной сам Саша Пушкин не устоял», — Пташинский; а Кудрявцев наобещал в следующее обща сразить домостроевским рецептом — «губами лося» — дамы выкрикнули коллективный протест, Лена глянула — поперхнешься. И я (не тиран какой) черкнул Наседкину (фамилией бог метит шельму) телефон Бориса Ионовича и пароль изустный. Все развеселели (т.е. я, значит, все). «Знаешь, какой у тебя главный грех? — нетрезвая Раппопорт почти лобызала мне козелок. — Знаешь? — она не служит на Лубянке, паузу не длит. — Невнимание к ближней даме. Предложи даме алкоголесодержащего… И намекни, будь милосерд, дурачку, что твой секрет не Kulturkampf, а Krampus (дружественно-демонически), кто из богомазов лучше физию козла запечатлел?»
В давние времена Вернье тестировал: «Девушка по имени Ira?» Он, белозубая змея, был вглядчивый (Ira — «гнев», если не закончили царскую гимназию с золотой медалью, можно без золотой), изучил вашего покорного слугу. Помню пьянку у скульптора (опять долдонить того самого?), производителя нетленки, он делился методой покорения столицы (сам из Тифлиса): бюстики космонавтов, но главное — для них же, узников науки, прогресса, спорта, питания, врачебного присмотра, процедур, а также жен-дур, — борделёк. Какой год? 1988-й, юбилейный. (Самое «заведение» как минимум с 79-го, близ Плющихи). Виртуоз бронзы и бе (забыл вписать баранину — в палисаднике мангал) не разумел, что в бронзах я маракую. Главное в спиче вашего слуги (пересказ Вернье — заботливая Ira не стенографирует ее пленнику подробности о пароксизмах), который штурмовал высоты духа и градуса, был не эпитет «фригидный» («фридидное искусство», «фригидные упражнения», да коротко — «фригидчики»), тем более не тост-пожелание «творческих узбеков» (тост не авторский, признаю), а «изумление, как возможно куда-то лезть, если белые боги воскресли вместе с Афродитой Хвощинского» (бедняга-ваятель не знал Хвощинского Афродита и тушил бычки в банке томатных бычков — студенческое приношение, которое поначалу требовал выкинуть, съел на нервах, и вообще про «белых богов» цитата). Бе могли бы сгладить, но бюджет не тот. Были и другие случаи. Другие бе.
Из Истры, с «Праздника Грехов», я уезжал не в одиночестве, Ira и «гнильца» со мной. Следует, однако, иметь ввиду: чтó брякнул этот — вроде параграфов Эрфуртской программы (для Слуха, помнится, признак свободомыслия, о, бедный). И прежде примечал медвежий взгляд и многоглаголанье об «экспериментальной фотографии» (быть миллионером и страдать, что не фрилансер), не говоря о курьезах, когда официант склонялся ко мне, выжидая заказ (Ленка первая обратила внимание — со смешком, у Кудрявцева, ясно, ума хватало не придавать значения, но, между тем, платил-то всегда он), а еще глупо допытывал (по дружбе, по пьяни), в чем фокус моей памяти — у него (буль-буль-буль) память молодца (ты бы вот столбики финансовые в мозжечке удержал? — центнеровое самодовольство), но все же, все же… «Мнемоника» не вдохновила (ну не чертить же таблицу врожденных дарований? или, хуже, теорему, что интеллигенция слеплена из недотыкомок, убежденных: «изящные искусства» — материя доступная, а нейрохирургия, к примеру, нет). Зато я нахваливал его витальную силу (по-моему, он тужился распознать подвох). Почти уверен, «гнильцу» легко произнесет в моем присутствии: гнильца — не гниль, в самом деле. И я не из тех, кто умеет отослать к прабабушке. Но сколько раз Лена наслаждалась этим и подобным? «Он тебя так ценит».
Может, не пренебрегать паллиативной медициной судьбы? У Annette по крайней мере нет балласта в виде Кудрявцева (детей не трогать, я к персонажам Босха из-за шкапа внимательней, чем кажется, а пароход Маленькой О. отплыл с нашим общим пассажиром, видеть нельзя, вспомоществование приветствуется, пока я числюсь в без вести пропавших — старомодный, но предсказуемый для нее прием). До свадьбы я не докачусь (до венчания?). В XIX добродетельном веке так делали, дабы упростить свидания с той, которая измучила (речь не о супруге, — барон Жорж-Шарль пользовал сию методу). Мы с Ленкой склабились, когда Хатько демонстрировала видеохронику с венчания подруги (мерси, не «вечной памяти»). Но «свой кадр» увидеть разве сложно — «Рада за тебя» (какой ты, Лена, будешь после «рада»?) Пока что моя донжуанистая доблесть — подать тебе пальто (плечи, завитки затылка). Работа твоей сердечной мышцы нерушима. Встречались ли среди Сатиров выкресты? (нет, это не был тест; сочли за шуточку, тем более вторую строчку оставил про запас — А кастраты среди Сатиров? — судя по глазам Раппопорт, масштабного воображения не треба, чтобы продолжить). Знаю консерватóрку, которая при фразе «музыкальный язык Верди…» горит упитанным обводом декольте. Мы, чай, не в Индии, — говаривал Вернье, — Нимфы и Сатиры причинные места поотбивали, плутая в бетонных блоках спальных районов, где спят без воображения. Танька-мышь придерживается версии, что у Андрея с Муриной случилось, когда подвисли в фуникулере канатной дороги на Чегет (к ночи, форс-мажор, близость предопределена — Танька, понятно, восседала на Эльбрусе — трусы с начесом, подзорная труба, мерзавчик для святого сердца, два фривольных анекдота на случай встречи со своей судьбой, контрацептивы).
У царя Мидаса ослиные уши! у царя уши! (спасибо, не ослиные рога — мало ли, какие причуды эволюции — притом и царь, и раб мечтают о влагожизнесодержательном насосе, как у осла, и, чур, не вянуть). Вам знакомы приступы атавизма, когда нестерпимо жужжит вопрос — и не из тех, какие принято задавать в приличном обществе? Таньку-мышь, к примеру, изжужжило, сколько Кудрявцев наколачивает в месяц (правильнее, в день), следует помочь: г-н Мешок не осведомлен. Хатько: «жизнь сделала меня вумной» — и обшаривает меня глазами — «взрослые отличаются от детей только специализацией игрушек» — Танька-мышь белосердечно — «Ты об автомобилях?». Я-то знаю, о чем она: помню или не помню? Хатьке не уразуметь, что есть натуры, видите ли, тонкие — и поцелуйчик, как из хлебопечки (на даче у Вернье, за лодочным сараем, после купания), я не позабыл, и пятнышко соска под мокрым сарафаном, и счастливое прокрадывание к спальне, ей отведенной, где из-за двери был слышен мясной пыхтеж двух дебютантов, и голос — не из компании (имя называть?) — «ноги подними». У Лены не рискну угадывать: не Сфинкс, а Галатея молчалива, и механический голос гундосит в трубку «пожалуйста, оставайтесь на линии или перезвоните позже, в настоящий момент абонент разговаривает».
Мидас мне подсказал: не преть в такси с Муриной зазря, а спросить — «бывали на Чегете?» (прозвучит убедительней, если прикуснуть, допустим, за ушко). Пока что она сама допрашивает (таксисту не впервой ночь прокуковать): «Вы не помните, дарила вам свою статью, сказали, что прочтете обязательно»… Мычу профессорски. Легко ли отыскать статью в хороводе тигресс, фригидчиков, кабардинской топонимики, витальных сил, хитростей с манто, мук мигрени, стыдных ласк, седмижды семидесяти грехов (что-то размахнул), к тому же дщери Евы подразделимы на две группы: одни чуть наклоняют голову к плечу, другие — праведницы на аллее монументализма. В журналах для девочек (в óно время Пташинский цвел там с материалами «Любовный этикет эскимосок», «Макияж в Месопотамии» и т.п.) разбор: приглашает к флирту (!), доверяет (?), древний жест, как у собак, — приоткрыта сонная артерия — «вас не боюсь» (а зря), «теряет голову» (было бы неплохо), какой-то остроумец в журналах для мальчиков написал, что жестикулируют головой за неимением хвоста (фи), не имею представления, какую версию избрала бы бабушка Annette (м.б., неизлечимый сколиоз — мзда за «отличницу»?).
Какая ты, Annette, без ничего? У, например, Николая Феофилактова (тебе не требуется напоминать забытый массой русский вариант Обри Бердслея) есть офорт: перед книжным шкапом нагая дива взошла на лествицу, чтоб выбрать фолиант, а ее пушок так же непринужден, как челочка у институтки. Не каждая ведь сможет, согласись, разгуливая по ковру с единственным аксессуаром — самокруткой, мыслить вслух о худсовете. А Маленькая О., вообрази, могла. Если, конечно, не травмировать орально-нравственно, прислушивалась к мнению московского коллеги, т.е. меня, который, однако, не поспешал, а длил мгновенье, длил — «цитатни несмышленышам из письма Тураева от 1912 года — божбой божусь, год точный…» — но, честно говоря, припомнить нелегко авторитетный текст, тем более когда конь дыбом, — «Маньяк!», удар подушкой, шепот стыдливки «без слюней» — как это не вспомнить? (а Лена, молвлю на духу, тогда конвейерно рожала). Итак, Annette, что думаешь об адамитах? Что тебе ближе: разметать прическу или (нотка педантизма) в пучок? Может, так не терпится, что кофе опрокидываешь на взволнованные гостя штаны? Болящая мама, надеюсь, не повод губить оду к радости — зов всея земли… «…бедный-бедный, почему вы сразу не сказали про мигрень? У нас должен быть суматриптан. Бабушка не доверяет новым лекарствам, но теперь пьет, пожалуйста: она и ее физик». Междометия благодарности: поздно уже, поздно. Что ж (выдох не такой, чтобы трагический): «Дайте знать, как доберетесь». Женским рукопожатием дорожу всегда — это возраст, друже, ползет, — завизировал как-то Пташинский. Следующий этап — на лавочке в парке, когда мимо бедром качнут, — выдохнуть счастьем, но не больше секунд десяти, иначе перебой миокарда, здесь пока не финал — провидение предусмотрело в качестве компенсации касания пальчиками твоей попó — как иным маниром вкатить укол? — медицинской сестричке скажи, не манкируй советом, — для тебя в попó, а не в стариковские вены, но и это не всё — двинешь к праотцам, плача, рыдая, посмотришь в последний разок на лежащую в деревянном ящике свою красоту, будет сладкое — целование диаконисы (справка об институте диаконис, упраздненном в VIII в. по Р.Х., цитации из Никейского собора, Халкидонского собора, особый акцент на кодексе Влакоса, главное, к тому моменту, когда окочурится ваш покорный слуга, институт диаконис расцветет, так что не будь ослом — подольше копти).