всё закоплонисто» — Пташинский дразнит Таньку). Можно подумать, Вернье виноват, что у него тот самый отец, та самая мать, тот самый дедушка (Лена). Вот именно! — зачем ты (снова Танька сверлит плешь Пейцверу) расписывал жизнь Анны Дмитриевой, «той самой»? Ты пишешь о Вернье или о ком? (Пейцвер девичий отлуп легко переносил, но, кажется, одна была обида — за слова примазываешься к гению — потому что фото тиснул, где оба — Вернье и Пейцвер — пьют брудершафт с выражением глаз идентичным и которое среди наших именовалось «милыймой» — Раппопортиха после всем истолковала, кроме Таньки, понятно, что тут всего лишь ревность, ведь с Мышью он не лобызался даже датый). Уимблдон! Ролан Гаррос! Чемпионка Москвы в шестнадцать лет! Свеча в обороне! Тебе надо самому жаропонижающие свечи вставлять! («Брейк!» — Раппопорт) Мало ли кто с кем играл, кто кого учил! У моей мамы, например, не было денег на теннисную ракетку, да! (Социальная солидарность с Каплонь?) Женечка Черничилова тоже на корте юбочкой плиссе вертела, с этого ведь все началось, шушукала вся школа. А этот гоготун (на Пташинского, он счастлив и такому признанью своей незаурядности), я помню, он, Витечка, подсовывал тебе остротку — напиши, что Вернье выигрывал «с полулета», «с руки», а главное, у него отменный «твинер между ног» — вам сколько лет? (тут точно солидарность, но не социальная, а половая со всеми одиночками земли) — который «предопределил судьбу»! «Мы “между ног” убрали, кх, звучит двусмысленно». Какая разница! Вы должны были знать, ктó прочитает! («Головастик из грязи прочитает», — Раппопорт; просит зажигалку, благодарит, за эти бейрутские глаза многое можно простить). Зачем, балда (Танька к Пейцверу по-своему неравнодушна), всунул пошлятину, еще и приписав Андрюше?! «Это об чём?» («Еврей — кремень», — Пташинский ставит на Пейцвера). Ты хочешь (Танька ползет пятнами), чтобы я произнесла?! Андрей был («Красавица на пороге слез», — Раппопорт по-медицински) чистый человек, или вы не счухали? «Ты, что ли, про “Прогулки в кустах”? хуа, хуа! Вспомнила бабушка… Это другой материал, бабушка. Кто виноват, что Каплонища раскопает. И потом там ясно сказано, что “Вульвы” — монолог соседа по плацкарту, когда ехали “Москва — Обдорск”, запямятовала, Мышь?» Сомневаюсь (последний Танькин козырь), что кто-то из вас станет декламировать сей опус своим дочкам. (Вообще-то не должно сложиться впечатление, что Танька — королева ханжества, ей, например, не чужда лингвистическая смелость — спутник старых дев — «Скажи, — любит меня допрашивать, — почему все искусствоведы гомики?» Обычно отвечаю: «Не гомозись»).
Я академически взбормотнул об «Индексе запрещенных книг» (первое издание 1564 года — моя мания грандиоза, увы, лишь в сокровенных снах, зато 1948-й добыл и ласкаю, как правнучку первой дамы, прекрасной, но с температурой абсолютного нуля — не уверен, что Таньке по нраву это мо, но Лена посмеялась, конечно), в «Индексе», высокое собранье, все запрещено — словесность, простите, светская — сплошные шашни — в салонах мадам де Помпадур, на полях Нормандии, в кусточках по пути в Обдорск, в дорожном дилижансе или бричке (говорят, Лев Николаич овладел Софьей Андревной после венчания, до дома не дотерпев, — впрочем, в прозе сей опыт нравоучительно не отражал). Но представим: субъект (хотел сказать «без ятр», сказал «великопостный»), кантуясь на вокзале, почитывает Канта, как знать, что будет с ним, ведь человек — созданье уязвимое, его не кантовать. И, без иронии, если Канта поместили в «Индекс», не есть ли это попечение о перегреве головы? Напомню, в списке сожительствуют (иногда я не прочь щегольнуть памятью размером с каталожный шкап) Дюма (отец и сын), Бодлер, Бальзак, Дефо (как видите, двигаюсь не по алфавиту), Декарт (девочки и так не пыжатся над ним, но у королевы Христины иное мнение), Гюго, Флобер, Гейне, Лафонтен (не дедушка Крылов, но несомненный дедушка Крылова), Руссо (уд можно демонстрировать? — нет, не говорил), Ричардсон (старушка Ларина с ним грешила), Стерн (не дожил и не повеселился), Жорж Санд (любить, однако, семерых — я не осчитался? — ей не запретили), Монтень (без комментариев), Паскаль (аналогично), Вольтер (тут без вопросов), Рабле (уф), Стендаль (баф), Свифт (его не удивишь), Спиноза (одинаково свезло что среди иудеев, что среди христиан), свободомыслящие мужи науки мне, без обид, по барабану — Галилей и, конечно, Дарвин (знаем, что от обезьяны, но не признаемся — в приличном обществе не испускают ветры вслух? — Пташинский аплодирует — пусть павианы являют миру алый каминг-аут), Джордано Бруно (тому, кого сожгли, как понимаете, от списка ни горячо, тем более ни холодно). Вам довесить авторов четыре тысячи?
«Ты разве левый?» (Танька примиренно). «Просто модератор» (что я еще могу сказать?). «Люблю (“люблю” здесь у Лены чисто функционально, без галлюцинаций, но слышу только я), когда ты говоришь». (Парировал, что «сухо в горле», — всегда, кажется, на подобные уловки она ответит не образцово-вежливо, а, наоборот, вроде «придушить тебя хочу»). Сошлись на том (даже Танька проголосовала), что Римма Каплонь — сбесившаяся феминистка (чего стоит резюме — «Женщины для господина Вернье — секс-машины, не более» — «Надеюсь, наши милые, — Пташинский обороты головой, — не подхватили американское расстройство?»). Давайте перейдем к чему-то более гигиеничному — Кудрявцев, например, задумал корт (торт?), корт! (Аню Дмитриеву ангажировал?) А церковь ты, Кудрявцев, восстановил? Кто-то (мое имя) обещал нам выставку Nōka Ō ? Или болтал? Что, кстати, означает имечко? Пришлось откликнуться — «Царь и Земледелец». Жил когда? Сто лет тому… У китайцев, память нам не изменяет, имератор пропахивал первую борозду? А у япошат? Тут Танька вновь берет бразды. Необходимо (мое имя), чтобы ты щелкнул Каплонь по носу. Не за вот этих олухов небесных, вот этих (Пейцвер и Пташинский наедине с коктейлем), за Андрюшу… Пожалуй, мысль не так чтобы… Повод продемонстрировать — наши представления о культуре опримитивели. Начну, допустим, с рецепции «Царя Никиты» (коль скоро мы о царях). Что, что еще Риммочка навешала? (небрежный жест с газетой) — «мажоры издеваются над слабаками»? (Уверен, все покаятельно — встречалось такое словечко у Вернье — подумали о Славике). Насколько помнится, толченое стекло глотать не заставляли (смех несколько садистский). В бассейне плавки не одергивали до стрючка (сказал? сказал — судя по Ленкиным очкам). Нам шьют операции с валютой — «не удивлюсь, если финансовое благополучие “лучшей в мире компании” подкреплялось подпольным жонглированием валютой — в нынешних реалиях скорее плюс, чем минус». Бу-бу (бегаю по столбцам), бу-бу — «программа национального спасения» — бу-бу — «воздух времени» — бу-бу, а, здесь раскадровка — «ароматный букет которого безопасней обонять через противогаз» — я рефлекторно рассмеялся — «Высоцкий-правдолюб как антипод» — бу-бу — «с золотой ложкой во рту» (ох, рты, ох, ложки) — бу-бу — «деревенщики ограничены, но интуитивно» — бу-бу — «Веня Ерофеев — это вам не китч» — бу-бу — «а если на его месте (это об Андрюше) представить кого-то с фамилией Иванов» — бу-бу — «многое расскажет о семье публичный отказ матери от сына — сюжет на телевидении был в жанре римлянок, которые не считали рабов за людей и обнажались при них будто при собаках или кошках» — между прочим, намек на ремесло дедушки, предчувствую, что Машка скажет в суд подать, но разве мы сутяги? — бу-бу, жаль, меня не пнула, моя мужская гордость, нет, пожалуйте — «прикормленные олигархами искусствоведы» — Кудрявцев, это о тебе, гордись и корми получше — бу-бу — «чувство превосходства»… Хо. Вы, Риммочка, попались. (Фото нет? Никак красотка? С Вернье не путешествовала? Нет, промолчал. Хотя версия об алиментщике все объясняет. Уверен, глаза — как иглы для инъекций. Все же латентная влюбленность не исключена.) Жаль, Витька, ты не вспомнил в «Портрете Вернье» его любимое — «чувство превосходства, быть может, мнимого». Тест на интеллигентность длиною в век, вернее, в два. Пчик-пчик (прищелкнув, даю газете вольную), кто, было бы интересно, по памяти цитатнет? Декламирую (мой родитель на небеси ставит «превосходно»): «Avouer avec la même indifference les bonnes comme les mauvaise actions, suite d’un sentiment de supériorité, peut-être imaginaire» («Признаваться с равнодушием как в добрых, так и дурных поступках — следствие чувства превосходства, быть может, мнимого» — ради Пейцвера пришлось переводить, не франкофон). И ради Золотой кошки (Лене играть в покровительство до пенсиона не надоест — спасибо, хоть без Муриной — обойдемся без очных ставок, но Лена, разумеется, не предполагала, что станем обсуждать «дела семейные»), Кошки, которая умудрить спросилась (тоже из наследия Вернье) — чья цитата? Пушкина! (хор, — кажется, только Раппопорт разглядывает цветов южнобережных маникюр). Я чувствую литературоведческий подъем, но не припомню, что понаписали корифеи, — Пушкин в самом деле слямзил из частного письма или двести лет таскает за нос читателей, читательниц, читальтенков? — да велика ли важность, звучит умно и, быть может, не без инфернальности. До «Индекса» мусье Онегин не добрался из-за того, что почтовые лошади просвещения едва плелись. Но финал же утверждает?.. (Танька с неустойчивой надеждой.) Так говорят. Сошлись на том, что «роман в стихах» следует перечитывать почаще (лучше шпарить наизусть, как, помнится, Вернье, — фокус в экскурсионном бусе, а мог бы по шпаргалке; Лена магнетизирует — «Ты?» — я не столь прост, чтоб после триумфа с письмецом предъявлять провалы в памяти). К слову, для моей противокаплоньевской филиппики тоже созрел эпиграф — из инструментов римской курии — «Nihil obstat» — «Никаких препятствий», вполне корректно.
Начать, пожалуй, с этой фразы (Витечка, стенографируешь?): навязчивый поиск морали, как чирьев у подростков (неплохо? — «Не кокетничай», — Лене можно не произносить; когда не нравится, стекла очков чуть стынут, — «Происк морали напиши», — Пташинский).