ри такой-то я лезу, при такой-то, так и быть, остаюсь стариком). Зато к ночи пили дрянцо — только фуфлы пьют вина стоимостью (далее сумма в зависимости от инфляции) — твой девиз, а папиросы (как ты выяснила) у меня с ванилью («да ты сибарит!») Не только мания с субботинским характером, но мания возраста (пикировка вместо плацебо — «У снов не бывает возраста» — «А у меня бывает»). Я, в пандан, сам не без психических тревог: вдруг вызываешь меня на третий (четвертый?) раунд в качестве теста на сердечную мышцу, а не на сердечные чувства. Умудрился сказать в машине, по дороге в первопрестольную. Если признаться, что после твоего смеха до слез мы спрятались куда-то на не забытый богом любви проселок, не поверят. Дама снимает с себя мораль исключительно после платья — говорил Ларошфуко. Хорош французик! — тебе по вкусу, галльский юмор, тонко, с пониманием женщины, даже, в известном смысле, с уважением к женщине, феминистки беситься не должны, и звучит, как сейчас, нет разницы — куртуазный век или век пластиковой посуды, хотя сюда уместней пластиковые бюсты, но подзабыла, как в оригинале «исключительно», напомнишь? — конечно, тем более автор афоризма, пособившей тебе с выпрастыванием из морали, перед тобой. Раньше иногда задевали подобные шахматные ходы, известна была моя склонность выводить окружающих на ярмарку ослов (ослицами, само собой, не пренебрегая) — кстати, про ярмарку действительно галльская шуточка — но теперь ты только угрожала меня задушить, лучше, впрочем, зацеловать, чтоб сознался — это сказал duc de La Rochefoucaud, а не baron Vieux Ecurie (Старая Конюшня). В качестве оправдательного довода я сослался на знакомство с прапраправнуком (колена, душенька, сочти сама) Ларошфуко — экспертом Сотбис, миловидным болваном, но не в стиле Димочки Наседкина, у Лароша пятеро детей, жадная жена, и он заявил, что цитированный афоризм из его излюбленных. А давай смотаемся к нему! (Твой неожиданный прожект.) Заодно к Джеффу и Грейси, они почти нам шаферы. Лондон не весь доломали, а Оксфорд — игрушка. Тягомотина с визой? Ха! наймем бедолаг, отсидят очередь. Снова сыграл в «верю — не верю». Как тебе златой пачпорт? Извлек документ подданного Лихтенштейна (подарок Эдуарда Александровича, того самого, вспомоществование человеку искусства). Ну ловкий типус. Ограничились, однако, визитацией в Мемель (для тебя редкостные копчушки, для меня редкостная скучища конференции, смеялась, что я задержал взгляд на модераторе — балтийке со сливками — адрес помочь?)
После медовой поры ты несколько взголодала по привычной жизни (я-то думал, скрытая домоседка, а я-то думала — какая-то колкость — не вспомню). Еще не вспомню, какое бывало лицо, когда ты не в духе. У меня феноменальная зрительная память (подпорка профессии, само собой, а Пташинский приставал, чтобы меня предъявить, как опытный образчик, академику или полуакадемику по зрительной памяти), но почему-то не получается представить тебя, и не говорю Раппопорт, что не могу смотреть на твои фотографии, это ведь не ты, не ты, нет, не ты. Как увидеть ветер? Раппопортиха заикнулась про неизвестный фильм — делал не он, а Гришка из Вранова — я поблагодарил, всегда благодарю. Ты даже снишься редко, или зимняя темень (наша медвежья дачка?), или, наоборот, солнечный рай (поле клевера? кипрея?) — не рассмотреть тебя. Но ты — это ты, это так.
Когда ты говорила, что я «увел тебя в тень» и совсем уж нелепое «стесняюсь, что ли?», отвечал, что сторонник вдумчивого существования (ночью, застукав меня за просмотром голливудского мордобоя, сонно бахнула — «вдумчивое существование», заснуть снова, разумеется, не позволил). Вытаскивала меня в Большой (Валерий Авессаломович целует ручки — дивилась, что мы не знакомы, — шпильку «а Николай Максимович — ножки» одобрила). Имело смысл подремывать в бенуаре, чтобы между басом и меццо расслышать твое хулиганство: «Нравится, когда я… кричу?» Топ-менеджер (сосед справа) скраснел, жена сбелела. Женщина (твое якобы убеждение) не должна быть препятствием к успеху мужчины, мне следует восстанавливать статус звезды (я был звездой?). Землеройка сделал доклад на основе твоих концепций! Монгольская бо’одка включил тебя в совет оппозиции! Журналистка на «сис» разочаровалась в мужчинах после того, как ты ее отверг! Твоя идея воссоздать Музей нового западного искусства вызвала светопреставление! — Михаил Борисович с таблеткой под язык (ну я не такой садист), Ирина Александровна скакала на метле (перекрещусь). Зато я сопроводил свою милую на открытие собачьего приюта (оценила подвиг). Домашний концерт? Ваня Соколов, Боря Свиньин? Или сама? На Борю нет деньжат, а бесплатничать с Соколовым неприлично (разумеется, знала, не возьму твоих денег, как-то тебя на секунду озадачил мистический факт преображения внутри кошелька банковских карт в банковские купюры, — конечно, рассмеялась, всем известно, что я предпочитаю наличность, я ведь немец, я ведь русский домостроевец). Хорошо-с. Подумаем. Как тебе мегавыставка «Свет с Востока»? Рукоплескала. На мое счастье, тебя отвлекли не одни собаки, но и друзья. Пейцвер-безнадега нашел женщину, которая им восхищается («Витя — редкий человек! У него даже корни зубов мудрости не как у всех, а спутанные!») Ты подарила им «дом на колесах» — ума не приложу, с чего ты взяла, что им это необходимо (Витечка перепродал, просил не трепать, у него мечта — японский ресторан — может, я напишу ему вкусный — в литературном и кулинарном смысле — проспект?) Золотая кошка оказалась идеальной женой («не смотрю на сторону от слова совсем»), матерью («он пипикает, как ангелочек», «он кряхтит на горшке, как ангелочек»), ты нашла ей работу, после того как шеф, который домогался, выставил вон. Танька (о, Танька) наконец-то сменяла Капотню на Ходынское Поле, дом 1950-х (потолки, лепнина, альков, дергалка в ватерклозете с цепочкой, восторг), и глаза, как говорит Раппопорт, больше не черные мыши, а звезды, хотя мышей боится по-прежнему, потому что первый этаж, впрочем, свой палисадник с мальвами, и главное — летчик, вдовец, отставник, правительственные награды — «всегда знала, так и будет» — Хатько шипела, что эти слова Танька втюхивает летчику каждое утро, шалея от «ранверсмана», «ракетоносцев» и «летим, куда требует родина». На «семейном совете подытожили» (тоже из лексикона летчика), что надо взять дитенка из детского дома. Нашли мальчишку (который, вот судьба, на Таньку как две капли), комиссия поначалу Танькину кандидатуру забраковала (а орденоносец отсутствовал, в ночь вызвали туда, просил без подробностей), ты помогла с усыновлением — только взглянула (захлебывалась Танька), и бюрократам баста!
Собственно, ты и раньше подлавливала меня на непоследовательности. Мог глаголать о христианской любви, вдохновенно (не без помощи градуса, признаю) цитировать Павла, а после стать Савлом или вовсе Тиранозавром («Мама галит, что ты тиланозал. Потему?» — любознательная Дашенька). Изобличу социум филистеров (аудитория из филистеров негодует на филистеров, аплодисменты), а час спустя ты свидетель, как филистероборец собачится по телефону с Тебенько из-за гонорарной ставки (самое глупое, что фразу, которую я шепчу тебе — «на парфюм и на педикюр наскребет из своих, все равно конечности птеродактиля» — слышит, похоже, и Тебенько, потому что сатанеет в квадрате). Тебя удивляет не столько юмор мужлана (я проповедую рыцарство), сколько мизерная сумма. Тогда я опрометчиво толкую, что не позволю нулям… «Я знала, что у тебя мания грандиоза, но не знала, что так запущена» — баптистские поучения.
Вспоминаю чепуху, чтоб было ясно: поднаврал, говоря, что рад заботам о друзьях. Все эти дружбы попросту трата времени. Ты могла вместе с Танькой на трибуне махать в поддержку школы почти олимпийского резерва (прыжки в воду ее шестилетнего сорви-головы), а после дуться, что я не выбил в камне твои слова — «молодая пятидесятилетняя мать горда собой — ей удался прыжок». Вызванивать врача соседу (по Староконюшенному!), хотя тебя не просили. Чокнутых собаководов (или собакопасов?) тащить на кухню (чай, вприкуску обмен опытом, спасибо, без четвероногих) — «мой муж не жалует собак, но это единственный его недостаток» — отмечу, что у чокнутых с умишком слабо, — как правило, мрачнели. На них находилось время, дни, часы, а когда я предложил смотаться в Клязьму, там церковь 1913-го, юбилейного и рокового года, изразцы, то нет, не сегодня, завтра тоже дела, и бок болит (не лопай виноград с косточками). Так и не съездили. Да вы, господин хороший, ревнивец тот еще (хоть в голосе нотки — да их не определишь — нотки только для совершеннолетних). Якобы я бесился, когда ты поминала (избранным дозволено предстать в Староконюшенном, даже Раппопортиха не спортит борозды), как Вернье запускал бумажных голубей с крыши зала Чайковского (а еще шлендрал на концерты через чердачное окно), но главное — ему море по колено, и в доказательство полез в канаву (водоотводный канал рядом с Домом на набережной), и вы, мальчики, все, да, все до одного скиксовали (как ты смеялась, золотая любимая злюка), а блюститель беспорядка танцевал вкруг нас, играя на свистке и кружась упитанным телом. Пейцвер (не все ж ему облизываться на будущую кухмистерскую) продемонстрировал, что читает книжки, стал излагать доктрину пифагорейцев — мизансцена с купанием повторится точь-в-точь через миллион лет или в раю, тогда раньше. Нет, Витечка, повторится, но другая. Когда все выкатились, нас — так говорит молодое поколенье? — накрыло. «Помогаютебесамосовершенствоваться», — проговорила в полусне (от женщины с обнаженной грудью можно выслушать).
Но днем рекомендации чуть выбивали. «Матисс всем надоел, делай ставку на Берту Моризо» (что значит надоел? что значит ставку?) «Вообще тема “Женщины в искусстве” выстрелит» (выстрелит? мы в тире?). Сплести советую про керамические фигурки у Троеручицы (болгарское подворье), раньше плохо представляла Таганку, церковь — обалдеть (пожалуй, догадался, зачем туда моталась: хочешь знакомить с вдовой Солжа? — почему нет, если ты патриотичен — ты патриотичен?) И вообще, когда пишешь, не забывай формулу чтения по Терруанэ (бог мой, мне либо вызвать его на дуэль, либо стать святым — улыбка из вежливости не лучший вариант твоей улыбки), да, формулу: кресло, плед, чуть простуда, только ты и книга. Ну я не шаман, простуду, а также холеру и сибирскую язву не могу наслать. Бинго! можешь! Вспомните, фон Альцгеймер, как мы решили прошвырнуться пешком после того, как Пташинский купал ланей, а Землеройка выклевал тебе мозг (зачем притворялся, что впервые видишь, сноб?), ты еще сказал, что у меня глаза печальное небо — ничего себе! — подумала я, но это он пьян — а потом потерял ботинок, и мы искали — и нашли обувь, как ты сказал, доисторического человека, всю в жирной глине, я неделю валялась с бронхитом — правда, забыл? — ты еще в поле разглагольствовал, что время течет не вперед, а назад (до сих пор не понимаю), что времени вообще как бы нет, а Гипнос, бог сна, брат-близнец Танатоса, заведующего, так и сказал «заведующего», смертью, у них промеж собой вась-вась, — у тебя, типус, всегда — сначала попугать, потом всем весело. Я тоже умею загнуть, чтоб ты знал. Но я все-таки не такая, как ты, алкоголичка, и поэтому не говорила, раз времени нет, мы будем с тобой идти, идти, идти, и