«Но, увы, – грустно подумала Мирослава, – бабушки с дедушкой больше нет на свете, а Виктор в какой-то горячей точке отстаивает, как принято считать, интересы родины». Родные даже не знали, где именно сейчас находится их сын, брат, племянник. Редкие и короткие весточки – это всё, на что они могли рассчитывать уже не один год. И тут Мирослава некстати вспомнила прошлогоднюю зиму и поёжилась – вот холодрыга-то была! Может быть, вместо всемирного потепления надвигается всемирная мерзлота? Думать об этом всерьёз не хотелось, и Волгина отправилась в библиотеку. Дон, высоко подняв свой пушистый хвост, зашагал следом за ней, стараясь ступать след в след. Хотя как это ему удавалось, оставалось загадкой даже для хозяйки. Ведь у кота было всё-таки четыре лапы, а не две ноги. Но кот на то и кот, чтобы совершать, казалось бы, невозможное.
В библиотеке Мирослава долго ходила вдоль полок, касаясь переплётов книг. Мысли её по-прежнему витали где-то далеко. Наконец она тряхнула головой, словно отгоняя от себя воспоминания, и выбрала несколько книг. Среди них, конечно, были и её любимые древнекитайские поэты, строки которых она никогда не уставала перечитывать.
Вот и на этот раз она открыла наугад томик китайской поэзии, в котором были лирические стихотворения двух авторов – Ли Бо и Ду Фу.
Она открыла книгу наугад. Это был Ли Бо:
Здесь обезьянки
В заводи речной, похожие
На белые снежинки…
Мирослава перевела взгляд на оконный проём – чуда не случилось, снега как не было, так и нет. Зато обезьянки сразу напомнили ей о проказах любимого друга детства Шуры Наполеонова.
Она закрыла книгу и открыла её снова, уже ближе к концу. Ну, вот и Ду Фу:
Всё замерло в доме,
Один среди множества книг.
Всю ночь до рассвета
Я думаю только о вас…
Мирослава захлопнула книгу, потому что мысли её унеслись к Морису Миндаугасу. А она вовсе не хотела думать о нём. Почему? На этот вопрос она не хотела отвечать и себе самой. Не хотела – и точка. Собираясь к родителям, Морис много раз звал её с собой, полушутя, полусерьёзно говоря о том, что родители имеют право знать в лицо его работодателя. И добавлял:
– А то подумают бог весть что.
– Пусть думают что хотят, – отвечала она делано равнодушно.
Он пожимал плечами и уезжал один. Но так случалось раз за разом, что хоть он и обещал вернуться только 6 января, всякий раз возвращался 31 декабря. Она была ему за это благодарна и даже не скрывала своей радости. Но дальше этого дело, к большому огорчению Миндаугаса, не шло.
В этом году она, как и в прошлые годы, поздравила с католическим Рождеством Яна и Ванду Белозёрских. Они сразу же стали зазывать её к себе в гости.
– Приходи! – гудел Ян.
– Ты не представляешь, как тебе будет рада Паулина! – вторила мужу Ванда. И в отдаление слышалось тихое ласковое рычание самой Паулины, которая была любвеобильной боксёрихой. Она готова была облобызать всякого переступившего порог дома Белозёрских. Вот только далеко не все гости, неизвестно почему, приходили в восторг от нежностей слюнявой собаки. Мирослава же с Паулиной подружилась почти что мгновенно. А чтобы не утонуть в её слюнях, всегда, собираясь к Белозёрским, прихватывала с собой слюнявчик в виде салфетки внушительных размеров. И обязательно лакомство! И Паулина на самом деле обожала Волгину, выделяя её среди других гостей.
На этот же раз Мирослава вежливо отказалась, проговорив в трубку:
– Всегда рада видеть и Паулинку, и вас, но как-нибудь в другой раз.
– Ладно, – согласился Ян, – приезжай, когда захочешь.
– Да, да, – вырвала трубку у мужа Ванда, – мы всегда тебе рады! Позвони и приезжай!
– Приеду, – пообещала Волгина.
– И Мориса прихвати, – отняв, в свою очередь, телефон у жены, добавил Ян.
– Пока, пока!
К Белозёрским Мирослава отказалась ехать, понимая, что на этот раз за рождественским столом соберутся люди близкие им не только по духу, но и по вере. Так что ей делать там однозначно нечего.
И она зачем-то поехала к католическому собору, который в городе известен как Польский костёл. Храм был старинным, строить его начала польская община ещё в конце девятнадцатого века. Сначала на собранные деньги построили деревянный костёл. А в самом начале двадцатого начали возводить здание из камня и за четыре года возвели собор и освятили его. Он благополучно действовал до 20-х годов двадцатого века, но уже в тридцатых был закрыт и разграблен. Потом здание отдали под краеведческий музей. И лишь после нового ползучего переворота в самом конце прошлого века его вернули католикам и отреставрировали, а в начале двадцать первого на шпили собора водрузили кресты. И теперь костёл не только благополучно действует, но и проводит под своей крышей концерты духовной и классической музыки, а также открыт для экскурсий. Жаль только, что утерян некогда звучавший в нём орган. И нового пока нет.
Зато орган есть в кирхе, которая строилась изначально как римско-католическая церковь, и деньги на неё в 1854 году выделил русский купец. Но после вспыхнувшего в этом же году польского восстания она была передана лютеранам и при содействии губернатора достроена на собранные народом деньги. При ней даже были детский сад и школа для немецких детей. В годы советской власти и сама кирха, и её прихожане хлебнули лиха вместе со всем остальным народом. Но в 1991 году кирху вернули лютеранам, а с 2003 года в ней работает механический орган.
Мирослава не относила себя ни к одной из существующих религий, но считала, что было бы здорово, если б орган зазвучал и в польском храме. Просто потому, что любила звучанье этого древнего инструмента. И не имело никакого значения, что до сих пор неизвестно, кто же первым изобрёл орган. Учёные в процессе спора отсылают друг друга то в Александрию египетскую, где якобы жил в 285–222 годах до н. э. изобретший его грек Ктесибий, то к волынкам Древнего Вавилона, а то и вовсе к флейте мифического Пана.
Вернувшись в спальню, Мирослава положила на столик стопку выбранных книг и сказала, обращаясь к коту:
– Этот Новый год мы с тобой, судя по всему, будем встречать вдвоём.
– Мр, – ответил кот, в смысле «ну и что же».
– Я тоже так думаю, – согласилась хозяйка. Она уже собралась с ногами забраться на кровать и начать читать, как зазвенел колокольчик, извещающий, что у ворот появился гость.
«Только не это!» – захотелось воскликнуть Мирославе, предположив, что её услуги частного детектива кому-то срочно понадобились и на праздники. Сначала она хотела воспользоваться методом страуса и просто не открывать дверь. Но потом всё-таки решила пойти посмотреть, кто сей нежданный гость.
Увидев расплачивавшегося с таксистом Мориса, Мирослава тотчас повеселела и нажала на устройство, отпирающее ворота. Она чуть было не бросилась в объятия вошедшему Миндаугасу. Но её опередил Дон, запрыгнувший ему на плечо и принявшийся ластиться так, словно они находились в разлуке долгие годы.
– Подлиза, – улыбнулась Мирослава.
– Ничего подобного, – встал на защиту кота Миндаугас. – Просто он не скрывает своих чувств, в отличие от некоторых.
И они оба рассмеялись.
– Судя по тому, что меня не встречает Шура и в доме не пахнет съестным, Наполеонов на работе.
– Ага, твоя мужская логика на этот раз сработала на совесть, трудится наш горемыка, – притворно вздохнула Мирослава.
– И когда освободится?
– Второго.
– Больше вы никого в гости не ждёте? – спросил Миндаугас.
– С ума сошёл! – возмутилась она его крамольному предположению. – Конечно, нет!
– Прекрасно, – улыбнулся Морис, – встретим этот Новый год как тихий семейный праздник. А пока нам придётся засучить рукава!
– Ну, нет! – попробовала запротестовать она.
– Да! Да! – сказал он. – Сейчас будем наряжать ёлку!
Мирослава вздохнула и отправилась доставать из кладовой коробки с игрушками. Морис вытащил их на улицу, и они довольно быстро вдвоём нарядили красавицу-ель, растущую недалеко от дома.
– Здорово! – сказала Мирослава, когда ель уже стояла во всей своей праздничной красе.
– Ну вот, а вы не хотели, – подмигнул ей Морис. – А теперь… – начал он.
– А теперь? – изобразила она ужас на лице.
– Теперь мы попьём чаю и приступим к приготовлению блюд для новогоднего стола.
– Ой! Я согласна обойтись тремя корочками хлеба! – завздыхала Мирослава.
– Вы может быть, – ответил он невозмутимо, – но я и Дон нет!
Кот поддержал его громким мяуканьем.
– К тому же не забывайте, что второго в наш дом ворвётся голодный Шура! И если не найдёт здесь еды, то нам всем не поздоровится.
– Не съест же он нас, – беззаботно отозвалась Мирослава.
– Не знаю, не знаю, – многозначительно возразил Морис.
– Ладно, – согласилась она, – только готовить будешь ты, а я только немного помогать тебе.
– Ну, это как всегда, – усмехнулся Миндаугас.
Они закусили холодной курицей, которую Мирослава отварила вчера из-за кота, решив больше ничего не готовить. И попили чай с пирожными, которые привёз с собой Морис.
– Какие они маленькие и миленькие, – проговорила Мирослава, с удовольствием рассматривая лакомство прежде, чем отправить его в рот. А попробовав, зажмурила глаза и сказала: – Вкусно! – Потом спросила: – Ты их в самолёте испёк?
– Нет, – развёл он руками, – их испекла моя мама.
– Правда? – почему-то удивилась Мирослава и, подумав, повторила свои прежние слова: – Очень красиво и вкусно.
– Парочку пирожных мы уберём в холодильник, – сказал Миндаугас.
– Это ещё зачем? – удивилась Мирослава.
Миндаугас посмотрел на неё укоризненно.
– Для Шуры!
– А они не испортятся?
– Нет.
– Жаль…
– Что жаль? – удивился он.
– Что не испортятся.
– Я что-то не понял.
– А что тут непонятного? Были бы они с минимальным сроком хранения, я бы их съела сама.