Без краг и без пистолета он напоминал отпускника, гостящего у родителей. Паренек все еще одет в форменные брюки, пропитавшиеся запахом казармы, и сохраняет в отчем доме замашки военного, однако ходит с непокрытой головой, в сандалиях на босу ногу и расстегнутой рубашке. Солдат появился на пороге, беззаботно размахивая кувшином с водой и жестяным ковшиком; прежде всего он закрыл оконные ставни. Потом снял с кувшина мокрую тряпку, напился и протянул ковшик девушке из Симадаса:
— Хочешь?
Флорипес не отказалась, надо было получше подготовиться к наступающей ночи, ведь ей предстояли серьезные испытания, борьба с жарой и усталостью, которая, судя по всему, скоро совсем овладеет ею. Она почти физически ощущала ничем не нарушаемое, глубокое спокойствие Поселка и, спрятав за спиной туфли, стоя ждала. В смежной комнате сержант Леандро то и дело снимал телефонную трубку:
— Алло. Леандро у телефона, сеньор лейтенант. Слушаю, сеньор лейтенант… Очень хорошо, сеньор лейтенант…
По отдельным, брошенным вскользь замечаниям девушка догадалась, что крестьянки из Симадаса давно покинули Поселок. Тогда она задала себе вопрос, зачем же ее, собственно, приволокли сюда и чего, в конце концов, от нее хотят. «Попугать меня им вздумалось? Или примерно наказать, чтобы впредь не повадно было?» И она посмотрела на молодого жандарма.
Но тот, казалось, не обращал на нее ни малейшего внимания. Он сидел за сосновым столом (разумеется, лицом к задержанной) и что-то писал в тетрадке для домашних заданий вечной ручкой, поминутно обмакивая ее в чернильницу. Ни голос Леандро, ни присутствие девушки из Симадаса не отвлекали его от занятий. В поисках ответов он листал учебник, покусывал кончик ручки и время от времени, задумавшись, говорил вслух.
— Греция, — растерянно прошептал жандарм. И взглянул на узницу таким отсутствующим взглядом, что той сразу стало ясно: мысли его витают далеко. Затем он принялся рыться в учебнике. — Столица Греции… столица Греции…
— Афины, — подсказала Флорипес. В семье Сота она единственная сдала экзамены за начальную школу и читала газеты.
Парень явно недоумевал и недоверчиво уставился на нее:
— Афины?
— Афины, сеньор. Столица Югославии Белград… Столица Болгарии София… Столица Греции Афины…
— Афины, — жандарм записал это в тетрадь для упражнений, — А-фи-ны. — И, снова приняв озабоченный вид, начал рассматривать перо. Внезапно он будто очнулся: — А реки? Реки ты тоже знаешь?
— Смотря какие, — ответила девушка, приближаясь к столу. — Что за река вам нужна?
— Мондего.
— Мондего? Мондего — самая большая река, которая берет начало в Португалии, она протекает в Коимбре и Монтеморе и впадает в океан около Фигейра да Фозы…
— Мне нужны притоки, — оборвал ее солдат. — Тут спрашивают только о притоках.
— Одну минуту. Протекает в Коимбре и Монтеморе и впадает в океан около Фигейра да Фозы… Основные притоки — Алва, Дао, Сейра… Вот так… — Она провела по карте пальцем: — Дао. Дао, Алва, Арука…
Головы пленницы и жандарма, склоненные над учебником, почти касались друг друга.
— Пишите. Сначала Дао, затем Алва, затем Арука…
— Кому все это нужно? — вполголоса протянул полицейский. — Столько мучений, чтобы сдать экзамен на чин капрала.
— На этот вопрос надо ответить: «Тежо».
— На какой?
— А вот: «Самая большая река Пиренейского полуострова…»
— Благодарю за сообщение. Но меня интересуют притоки и порты.
— Притоки Тежо?
— Нет, всех остальных рек. Про Тежо они никогда не спрашивают. Отправляйся-ка ты теперь на место. Ты прекрасно можешь отвечать на вопросы, находясь там, где положено.
Флорипес повиновалась. Незаметно, пока молодой жандарм писал и отыскивал ответы, она опустилась на краешек раскладушки, но, увидев, что он поднял голову, поспешно вскочила.
— Спрячь свои туфли, — посоветовал ей солдат. — Если наши заметят, что ты обута, тебе не разрешат больше разуться. — Он опять склонился над тетрадями и добавил: — Ведь простоять на ногах целую ночь не шутка…
VIII
Двое пожилых людей задумали отправиться в Поселок и теперь шли по дороге, озаренной светом луны; это были Казимира, всегдашняя опора семьи Сота, и Анибал, отец рекрута.
Он так объяснил цель своего похода:
— Я иду в Поселок, соседка, чтобы просить у властей разъяснения. Мне необходимо знать, имею ли я как близкий родственник военного право на пособие?
— Верьте им больше, этим прохвостам, верьте! — воскликнула Казимира. — Здорово они мне помогли, проклятые!
Однако старик стоял на своем:
— Здесь, с вашего позволения, вопрос особый. Существует специальный закон, согласно которому семьям, оставшимся без кормильца, когда сына забирают в армию, должны выплачивать пособие. Я вдовец, к тому же почти нетрудоспособный; если у меня поздно родился сын, это никого не касается. Закон есть закон, ему надо подчиняться.
Они шли напрямик, никуда не сворачивая, через мирно дремлющие поля. Временами в теплой, душной ночи раздавался хруст соломы под ногами животного или птичий крик; из болот, что неподалеку от рисовых полей, доносилось кваканье лягушек.
— Я иду в Поселок разузнать о пособии, — без конца твердил Анибал. — И коли они не смогут дать мне ответ, обращусь в Серкал Ново. Да, я и туда доберусь, и доберусь непременно. Как знать, может, по дороге и работенка подвернется.
— Какая там работенка при теперешнем недороде и голоде!
— Всякое в жизни бывает, соседка. Иной раз то, чего не хватает в одном месте, с избытком встречается в другом. Но я вам уже сказал, что конечная цель моего пути — Серкал Ново. Я заявлюсь туда и пристану к ним с ножом к горлу. Когда человек, подобно мне, отдает родине единственного сына, он заслуживает вознаграждения.
Старую Казимиру раздражали подобные разглагольствования. Она никак не могла взять в толк, на какое вознаграждение рассчитывает Анибал, и недоуменно спрашивала себя, что сталось бы с армией, если бы все семьи, имеющие сыновей на военной службе, начали бы вдруг требовать компенсации.
— Это совсем иное дело, — упорствовал старик. — В моем случае речь идет не о милости, а о материальной поддержке. Разбирается моя просьба, выносится решение комиссии, и — одно из двух: либо парень возвращается домой, либо мне назначают ежемесячное пособие. — И тут же шепотом добавлял: — Конечно, его не отпустят, я знаю. Такие парни, как мой Абилио, в любом полку нарасхват…
Всю дорогу Анибал не уставал повторять, как надлежало бы по справедливости обращаться с солдатами. Поскольку воин постоянно жертвует жизнью ради блага отчизны, следовало бы считать его желанным гостем всего народа и всей страны независимо от чина и рода войск. А значит, вопрос о пособиях семьям неимущих солдат должен решаться просто: офицеры представляют начальству рапорт, и дело с концом. Они-то уж непременно войдут в его, Анибала, положение — в свое время он был одним из самых работящих крестьян в Симадасе, а теперь остался один как перст, без сына. Анибал уверял, что существует некий старинный закон, разумеется еще действующий, ибо законы в армии, даже очень старые, сохраняются вечно, пусть к ним и добавляют из года в год новые, современные.
Эти законы продиктованы здравым смыслом и потому никогда не отомрут. По сей день мы пользуемся многими старыми декретами. И непонятно, чему тут удивляться.
В одном из таких декретов (или законов, все едино) должно обязательно упоминаться о денежном вспомоществовании близким военнослужащих, в прежние века португальцы без всякого сомнения издали такой декрет, когда государство нуждалось в многочисленном войске, чтобы открывать новые земли и вести борьбу с маврами.
— Только этим можно объяснить, — заключил Анибал, — пыл и самоотверженность, с которыми сражался тогда народ, а кому это не известно. «Впрочем, хоть и известно, а все равно достойно удивления: стоит только вспомнить, сколько убитых оставалось на поле брани после каждого побоища, — продолжал размышлять Анибал. — Но еще удивительнее то, что я нигде не читал о законе и тем не менее убежден в его существовании. Убежден? Нет, просто мне кажутся вескими основания для подобного закона, а их я вижу в неукротимом пылу сражающихся солдат…»
Двое пожилых людей брели по степи, иногда им вслед неслось уханье совы или стрекот кузнечиков, кишевших в траве. Они шагали и шагали, пока наконец не вышли на шоссе, недалеко от Поселка. Здесь картина неожиданно изменилась. У первого же поворота им повстречался конный патруль, впереди они заметили джип, до отказа набитый жандармами в стальных касках и с пулеметами.
— Ого-го! — Анибал коснулся руки Казимиры.
С этого момента они не обменялись ни единым словом. Едва им чудился вдалеке шум мотора, они вздрагивали, оборачивались назад, но все же продолжали свой путь к Поселку.
Казимира и Анибал даже не переглядывались, они не отрывали глаз от дороги, залитой лунным сиянием. Сопровождаемые звуком собственных шагов, отчетливо раздававшихся в молчании ночи, неподвижной, без малейшего дуновения ветерка, чужие друг другу и тем не менее тесно связанные общей судьбой, они напоминали уныло бредущую по жизни немолодую супружескую чету, которой уже нечего таить друг от друга, но и говорить тоже не о чем.
Внезапно мимо них на страшной скорости пронеслась черная машина. Она исчезла так же неожиданно, как и возникла. Казимира прижала руки к груди:
— Боже милостивый!
Завернув за поворот, они не на шутку испугались. Черный автомобиль стоял всего лишь в сотне метров от них. Непонятно почему, оба старика оторопели. Смутная тревога сжала им сердце, затруднила шаг. Они продолжали идти вперед все более медленно и робко, постепенно все более отчетливо различая то, что происходило у обочины. Там стоял мотоциклист с раскрытым чемоданом, а человек из автомобиля рассматривал его содержимое. У этого не известно откуда взявшегося молодчика в руках был карманный фонарик, и, склонившись над чемоданом, он направлял на него сноп света, перетряхивая то, что показывал владелец. Вероятно, полицейский. Анибал снова замедлил шаги. Или таможенный инспектор?