— Всех попрошу на площадку! — скомандовал Быков, три раза хлопнув в ладоши.
Затем он дождался, когда Филиппов займёт место за письменным директорским столом и выдал стандартную киношную фразу:
— Тишина в студии! Камера! Мотор! Запись.
Главный оператор кивнул технику, чтобы тот медленно покатил тележку с камерой по рельсам и взял в кадр хамоватого директора театра, в котором работал гримёр Зайчик. Леонид Быков вошёл в кабинет директора и тот моментально на него зашипел:
— Вы что-то в моём кабинете забыли, товарищ Кроликов?
— Я не Кроликов, я — Зайчик, — сказал Быков, медленно продвигаясь к директорскому столу.
— Да знаю, я знаю, что вы не Кроликов, а Зайчиков! — рявкнул Филиппов. — Старик Станиславский в таких случаях говорил так: «Закройте дверь с той стороны и не мешайте работать!».
— А Немирович-Данченко учил, что играть хорошо можно только в хорошем настроении, — на этих словах главный герой в исполнении Быкова сел на стул напротив директора.
— Ты мне старика Немировича не тронь! — постучал себя в грудь директор Филиппов.
— А давайте разберёмся спокойно, почему вы на всех кричите? — с мягкой открытой улыбкой спросил наш главный герой и режиссёр.
– Что с вами, Зайчик, вы больной? — уже не так уверенно ответил директор, и в этот момент даже глаза Филиппова немного странно и испуганно забегали.
— Я — спокойный, уравновешенный и легко возбуждаюсь. Галлюцинаторно-бредовой синдром, а вы кричите, — произнёс шёпотом Зайчик.
— Просто у меня голос такой! — попытался урезонить подчинённого директор.
— У меня тоже голос! Но я же на вас не ору, — слово «голос» Быков почти выкрикнул, а остальные тихо прошептал.
— Чёрт знает что такое! — теряя уверенность, прошипел директор Филиппов.
— Вот, опять кричите. А я — министр культуры, — снова прошептал Зайчик.
— Вы — министр? Хе-хе.
— Ну, предположим. Тогда бы вы на меня не кричали?
— Ты мне нашего министра культуры не тронь, — так же шёпотом ответил подчинённому директор Филиппов, тихонечко постучав себя в грудь, и скосив глаза в потолок.
— Вот, я и говорю, что людей надо уважать независимо от их должности. Больших должностей на всех не хватает. Вам нервы лечить надо, понимаете? — эти слова главный герой произнес, немного привстав со стула и нависнув над директором театра.
И это была финальная фраза в сцене, поэтому ещё пять секунд вся съёмочная бригада сидела, затаив дыхание.
— Стоп! Снято! — устало улыбнулся главный режиссёр Быков и, словно ему не хватает воздуха, расстегнул ворот рубашки.
— Ну как, будем переснимать? — тут же спросил Сергей Филиппов.
— Гениально, Сергей Николаевич. Восхитительно! — прокричал наш режиссёр под аплодисменты всей съёмочной бригады. — Как у тебя, Василич? — спросил он у оператора.
— Уложились с плёнкой тютелька в тютельку. Сняли с одного дубля, шикарно! — захохотал главный оператор Иванов.
— Серёженька, ты у меня просто гений! — всплакнув, выбежала на съёмочную площадку жена комика Барабулька.
— Да, ладно, ерунда, — отмахнулся от подруги дней суровых Филиппов и, чмокнув её в макушку, подошёл ко мне.
— Слышь, Феллини, ты меня извини, если что, — очень тихо произнёс он.
— Считайте, что уже извинил. Только вы с выпивоном поаккуратней. Вам ещё столько ролей сыграть придётся, берегите себя, Сергей Николаевич, — устало улыбнулся я, пожав руку мастеру комедийного жанра.
Глава 6
И только я решил расслабиться после записи кинопробы с Сергеем Филипповым, сходить домой, как следует выспаться, познакомиться, наконец, с соседями по коммуналке, как тут же меня припахали к воссозданию в съёмочном павильоне квартиры главной героини кинокомедии «Зайчик». По сценарию выходило так, что все служащие выдуманного авторами Среднего драматического театра проживали в одном доме и имели в своём распоряжении индивидуальные благоустроенные квартиры. В частности у рядовой актрисы Наташи только одна прихожая была размером с мою реальную комнату, что для 1964 года являлось чем-то фантастическим. Однако если вспомнить сериалы из нулевых годов, в которых простая учительница проживала в многоэтажном коттедже, а обычный «опер» катался на внедорожнике премиум класса, то советский в кавычках реализм был ещё ничего, вполне терпим. Кстати, Гайдай в своих фильмах квартирный вопрос благоразумно старался обходить стороной, чтобы не злить роскошью простого трудового человека, подчас живущего в жуткой тесноте.
— Шкаф тащи туда! Двигай смелее! — командовал главный оператор Сергей Иванов, которому помогала гонять меня и двух ленфильмовских рабочих художница Белла Маневич-Каплан. — Кресло в тот угол! Давай, Феллини, не фелонь. Здесь тебе не Италия!
— Нам обязательно нужен журнальный столик и тумба с цветами, — приговаривала Белла Семёновна.
— Сделаем, а по переднему плану пустим полки со всякой всячиной, будет хорошо, — не унимался главный оператор.
— А куда будем ставить джакузи? — поинтересовался я, когда задвинул кресло. — А то с вашими фантазиями место в квартире совсем не осталось.
— Какой такой джакузи? — заулыбалась художница-постановщица. — Это проигрыватель пластинок что ли?
— Можно сказать, что проигрыватель, — усмехнулся я, — но скорее это такая большая ванная с гидромассажем. Я вижу это так: заходит в гости наш Зайчик, как всегда мнётся, трётся, а тут такая Наташа без неуместной одежды нежится в джакузи, в руках у неё напиток смузи, а камеру мы поставим на кран, чтобы сделать красивый наезд сверху. Как вам такая идея?
— Нормально, — высказался один из рабочих, — хе-хе.
Однако главный оператор сначала покраснел, затем побагровел и, схватив с пола, молоток закричал:
— Чтобы я, лауреат сталинской премии, снимал под старость лет голую жопу⁈ Да я тебя, Феллини, сейчас покалечу!
— А народу нравится, — кивнул я в сторону гогочущих рабочих.
И тут же рванул по павильону от бросившегося в погоню, словно бандит за неуловимым мстителем, главного оператора. А между тем Василич так размахивал молотком, как будто ещё вчера жил в пещере и подобным образом охотился на мамонта. Поэтому я задорно носился по кругу между прихожей и комнатой, у которой отсутствовала передняя стена, мешающая съёмочному процессу, и старался не угодить под горячую руку лауреата сталинской премии. «Покалечу, стажёр!», — ревел он, пытаясь достать меня инструментом для забивания гвоздей. Я же со своей стороны выкрикивал: «без джакузи и вина, нет хорошего кина», и выжидал, когда закончиться «порох в пороховницах».
— Ой! — не то на третьем, не то на четвёртом кругу крякнул главный оператор и, выронив молоток и схватившись за поясницу, прохрипел, — уйди, Феллини, покалечу.
— Так бы сразу и сказали, — пробурчал я, помогая Василичу сесть на притащенное мной кресло. — Согласен, джакузи из сценария вычёркиваем. Старшее поколение может не дотянуть до финальных титров.
— Уйди, — ещё раз прохрипел он, — скройся с глаз.
— А я сразу говорил, что мне вечером ехать в Москву, — хмыкнул я. — Костюмчик надо почистить, брючки погладить, в магазин за бутербродами сходить.
— Пошёл вон, — просипел Василич.
— Белла Семёновна, оставляю вас за старшего! — крикнул я художнице, радостно выбегая из павильона.
Однако далеко уйти мне не удалось. Около самой проходной мою мятежную фигуру перехватил главный режиссёр Леонид Быков и со словами: «вот ты-то мне и нужен», потащил в свой персональный кабинет. О том, что уже вечером я должен пить чай в плацкартном вагоне «Красной стрелы», Леонид Фёдорович слышать не хотел.
Кстати, в рабочем кабинете нашего режиссёра царил форменный беспорядок. Было заметно, что кроме пахоты на съёмочной площадке, он теперь стал активно переделывать сценарий, поэтому отдельные листки с диалогами лежали практически повсюду. «Это какое же надо иметь здоровье, чтобы тянуть лямку и главного режиссёра, и исполнять главную роль? — подумал я, усевшись на диванчик. — Гайдай и Рязанов так над собой не измывались. В лучшем случае играли в эпизодах, но не более».
— Ким Рыжов с Андреем Петровым написали песню для картины, послушай, — сказал Леонид Фёдорович и, взяв в руки гитару, приятным голосом запел:
Гаснут на земле волны без следа,
Ветер без следа улетает.
Разве человек может навсегда
Так уйти, как облако тает…
— Что не нравится? — спросил он, заметив грустную мину на моём усталом лице.
— Если ты, человек, так бесследно уйдешь, для чего ты живешь? — пожал я плечами. — Рифмовать глаголы — дурной тон, да и ветер с волнами могут таких дров наломать, что мама не горюй. Неудачная аллегория. Однако в нашей комедии эта песня звучит тогда, когда главный герой, узнав, что ему осталось жить всего несколько дней, гуляет по городу, так?
— Как ты это узнал? Я ведь это только что придумал? — удивился Леонид Быков, кивнув на сценарий со своими пометками.
— Догадался, — буркнул я. — С одной стороны — эта песня в тему, а с другой — это не хит. Стихи слабые, музыка банальная. Большие режиссёры если вставляют музыкальную композицию в кинокартину, то выбирают что-то очень сильное и эмоциональное. Одним словом — супер хит. Песня должна быть такая, чтобы её назавтра пела вся страна. Например, в «Человеке-амфибия» спели «Эй моряк», и вся страна подхватила: «ты слишком долго плавал, я тебя успела утопить». Между прочим, иногда только музыка и остаётся, а кино как облако тает.
— Значит, песня тебе не понравилась? — набычился режиссёр.
— Если мы снимаем среднее кино, со средним сценарием, со средними диалогами, со средней главной героиней, то пойдёт. Можно инструмент? — я протянул руку к гитаре, которую в гробовой тишине протянул мне Леонид Фёдорович. — Внутренний перелом в душе главного героя легко решается и иным способом, — я провёл по струнам, вспоминая какую-нибудь душевную лирическую тему. — Вот наш Зайчик с тяжёлым сердцем бредёт по опустевшему городу, идёт по набережной, и тут мы за кадром включаем красивую лиричную оркестровую мелодию и перебиваем путешествие главного героя флешбэками.