— Свят-свят, — запричитала бабуля. — Катенька, пошли быстренько домой! — окрикнула она свою внучку и сама же бросилась за девочкой.
— Скажешь тоже, картошку вынесут, — шепнул я Левону Кочаряну.
— Я тебе как бывший сотрудник МУРа гарантирую, что завтра после твоего спектакля здесь будет устроен поквартирный обход, — прошептал он. — И эта бабуля, во-первых, никого в дом не впустит, а во-вторых, ничего не скажет.
— Мы репетировать будем или как? — высунулся с водительского сиденья актёр Руслан Ахметов, которого многие любители кино запомнят по роли шофёра Эдика из «Кавказской пленницы».
Откровенно признаться, я всегда думал, что Ахметов был штатным сотрудником не то «Таджикфильма», не то «Узбекфильма», не то «Казахфильма». А оказалось, что Руслан был уроженцем Московской области и являлся актёром Московского театра-студии киноактёра. И на роль водителя нашей полуторки я выбрал его сам, потому что кроме гонорара ему можно было пообещать протекцию к самому Леониду Гайдаю.
— Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса! — загоготал я. — Давайте репетировать. Вы с Левоном едите на набережную, а я доберусь до неё своим ходом.
— А что это будет за кино? Вы мне так и не сказали, — смущённо пробормотал Руслан Ахметов.
— Фильм будет называться «Полуторка уходит от погони», — соврал я.
— Да-да, — закивал Кочарян, посеменив в кабину автомобиля. — Кино про разведку. Поехали.
И когда наша мосфильмовская полуторка затарахтела и стала разворачиваться, я разбежался, одной ногой опёрся на какой-то ящик, оттолкнулся и с помощью рук взобрался на ближайшую ко мне деревянную кладовку. К моему изумлению на крыше оказалась чья-то голубятня. Её сконструировали из разнокалиберных досок и сетки-рабицы. Самих голубей в этой самопальной конструкции уже не было.
«Голубятня — это хорошо, — подумал я, проходя мимо. — Есть возможность, где притаиться. Вдруг одного сотрудника пошлют сюда? Я бы, к примеру, именно так и поступил. И двор отсюда хорошо просматривается, и если клиенту, то есть мне, захочется побегать и попрыгать, то тут меня можно было бы и принять».
Я ещё раз окинул взглядом двор этих захудалых двухэтажных бараков и побежал трусцой в сторону Москвы реки. В одном месте зиял метровый просвет между крыш, и я его относительно легко перепрыгнул. А вот когда я подобрался к набережной и помахал своим коллегам рукой, чтобы те подъехали как можно ближе, то заметно оробел. Так как высота кладовки была примерно два с половиной метра, ширина тротуара два метра, а борт автомашины находился на высоте метр пятьдесят. Если чуть-чуть быстрее разбегусь и как можно сильнее оттолкнусь, то вылечу на проезжую часть с другой стороны. А если буду действовать вполсилы, то воткнусь в борт полуторки и рухну на тротуар, получив множество самых неприятных травм и повреждений.
«Ничего-ничего, — подбодрил я сам себя, сделав пять шагов назад, — Бог не выдаст, свинья не проглотит». А затем я мысленно перекрестился и, разбежавшись, прыгнул по невысокой дуге. И хоть на кучу старого тряпья и десяток таких же древних матрасов я попал точно, всё рано больно ударился плечом об деревянный борт машины.
— Чёрт, — просипел я и подумал, что в следующий раз, нужно этот дальний борт весь обложить чем-нибудь мягким.
— Живой? — высунулся из кабины Лёва Кочарян.
— Кости целы, остальное нарастёт, — простонал я, растирая плечо. — Поехали, пока на нас не обратили внимания товарищи из ГАИ.
— Да-да, поехали, — скомандовал он актёру из «Кавказской пленницы». — Завтра весь этот эпизод будем снимать скрытой камерой. И я скажу, что у нас получится замечательное кино, ха-ха.
Примерно в четыре часа дня из телефон-автомата недалеко от панорамного кинотеатра «Мир», который находился на Цветном бульваре рядом с Московским цирком, я позвонил председателю КГБ СССР. Людской шум и суета, царящая вокруг, нисколечко меня не смущали. Наоборот, чем я сильнее растворялся в толпе, тем сложнее меня можно было найти.
— Приёмная председателя КГБ СССР слушает, — ответил мне бойкий женский голосок.
— Добрый день, я хотел бы услышать товарища Владимира Ефимовича Семичастного, — так же бодро протараторил я.
— Он сейчас занят, — в женском голосе появились нотки презрения и недовольства. — Вы по какому вопросу звоните?
«По вопросу светлого будущего всего нашего многострадального союза», — хмыкнул я про себя и, кашлянув одни раз, с большим пафосом произнёс:
— Я — эмиссар американской разведки Генри Киссинджер. Готов сдать явки, пороли, двойных агентов и всю нашу агентурную сеть. Ради чего требую политического убежища и хочу прямо сейчас услышать товарища Семичастного.
После моих слов на том конце провода сначала что-то брякнуло, затем что-то звякнуло, и секретарша, буркнув что-то неразборчивое, куда-то немедленно понеслась, зацокав каблуками по паркету. И через десять секунд трубку взял сам председатель КГБ.
— Владимир Семичастный у аппарата, — пророкотал он. — Слушаю вас внимательно, Генри Киссинджер.
— Здравствуйте, Владимир Ефимович! — весело выкрикнул я. — Вот, пишу новый сценарий политического детектива, который называется «Ошибка резидента». Дай думаю, позвоню, проконсультируюсь. Как поживаете?
— Ну, здравствуй беглец, — произнёс Семичастный, чеканя каждое слово в отдельности. — Ты почему сбежал из Ленинграда? Я ведь тебе русскими буквами написал, чтоб ты сидел на попе ровно?
— Между прочим, ради вас стараюсь, — я тоже сменил дружеский тон на более деловой. — Потому что Леонид Брежнев не так прост, поверьте, он и вас, и товарища Шелепина переиграет как детей. Давайте завтра встретимся, и я вам такие «явки с паролями» расскажу, что вы на какое-то время потеряете дар русской речи.
— Хорошо, — тяжело вздохнул Владимир Семичастный. — Во сколько и где?
— Завтра в 9 часов вечера у подъезда двухэтажного деревянного барка, который стоит аккурат за гостиницей «Украиной», — протараторил я. — Адрес назвать затрудняюсь, это строение под снос. Надеюсь, поговорим спокойно и без свидетелей. И всех вам благ, Владимир Ефимович, — добавил я, положив трубку на рычаг телефон-автомата.
— Ну, как? — нетерпеливо спросил меня Левон Кочарян, когда я вышел из телефонной будки.
— Встречу товарищу Семичастному я назначил, — кивнул я. — Далее работаем по заранее утверждённому плану. Только мне потребуется пистолет с одним холостым патроном.
— Какой такой пистолет? — зашептал Кочарян. — Совсем сбрендил? А если они в ответ начнут палить из табельного и совсем не холостыми?
— Не начнут, — усмехнулся я, — есть у меня одна весёлая идея. И потом я дам один выстрел в воздух, чтобы водитель знал, когда подогнать машину.
— Идеи твои, вот у меня где? — прошипел Левон Кочарян, постучав себя по горлу. — Ладно, я возьму с собой ручную кинокамеру, если всё пойдёт не по плану, попробуем как-нибудь отбрехаться.
— Правильно, — согласился я. — А ещё мне нужна плечевая кобура и одежда попроще. А то в джинсах и свитере много не побегаешь.
— Кабура-шмабура, — заворчал Левон Суренович. — Будет тебе и кобура.
В среду 16-го сентября к назначенному месту встречи я приехал примерно за три часа. В темноте забрался на вчерашнюю кладовку, затем согнувшись пополам, пробежался к старой голубятне, где и благополучно спрятался. Вероятность того, что группа захвата от товарища Семичастного прибудет раньше срока, была стопроцентной. Вопрос заключался только в одном — насколько раньше здесь появятся бравые парни из КГБ. Я предполагал, что они примчатся сюда где-то за час до «долгожданной встречи» и первым делом полностью исследуют двухэтажный барак, что находился от этих кладовок и гаражей в тридцати метрах. Поэтому Левон Кочарян и актёр Руслан Ахметов на полуторке должны были появиться на набережной к восьми часам утра.
«Лишь бы эти бравые парни сюда не попёрлись», — подумал я, зябко поёжившись. А затем вытащил из наплечной кобуры настоящий чёрный пистолет ТТ. Это оружие являлось главным отечественным пистолетом в годы Второй мировой войны, и теперь подобными тульскими самозарядными «шпалерами» конструктора Фёдора Токарева были обеспечены все киностудии Советского союза. Я потёр рукавом пиджака стальной бок пистолета и тяжело вздохнул. Нервное напряжение последних дней сильно сказывалось на моём общем физическом состоянии. И этой ночью, ворочаясь с боку на бок, и забываясь короткими отрезками сна, я думал только об одном: «Быстрее бы всё это закончилось. Надоело бегать, прятаться и скрываться». Потом я вложил пистолет обратно в кобуру и, оперевшись головой в тонкую дощатую стенку голубятни, неожиданно для себя заснул.
Пробуждение моё вышло резким и внезапным. Я почувствовал, что кто-то тихо шагает по этой крыше. И посмотрев в маленькую щелочку между досок, увидел бравого парня из комитета госбезопасности. Двигался он вполне профессионально, пригнувшись и озираясь по сторонам. Я быстро глянул на часы, отметил про себя, что проспал почти два с половиной часа, и что сейчас уже 8 часов и 25 минут. После чего медленно из наплечной кобуры вытащил пистолет ТТ. А вот бравый парень, который стоял в пяти метрах от меня, заметно оплошал. Вместо того чтобы осмотреть старую заброшенную голубятню, он проследовал на край крыши и стал всматриваться в двухэтажный барак. Затем он кому-то махнул рукой и, сев на корточки, вытащил сигарету и закурил.
«За курение на рабочем месте, в засаде или в укрытии, я бы руки отрывал, — проворчал я про себя. — Значит сейчас 8.25? Следовательно, полуторка уже ожидает на набережной Траса Шевченко? Значит можно смело начинать работу? Ну что ж, с Богом».
Я чуть-чуть наклонил корпус, чтобы выскочить из бывшего домика для голубей, но тут же замер как памятник. Потому что до бравого парня из КГБ дошло, что голубятня осталась вне зоны его внимания. Он затушил сигарету и медленно двинулся прямо ко мне. А моё сердце в эти самые секунды заколотилось так сильно, что готово было выскочить из груди. Наконец, бравый парень открыл дверь голубятни.