Глава 4
Когда я добежал до проходной киностудии «Мосфильм» Владимира Высоцкого и Валерия Золотухина уже упаковали в милицейский УАЗ-450, который в простонародье любовно называли «Буханкой». В данный момент они грустно выглядывали из двух квадратных стёкол задних дверей автомобиля, и, возможно, не совсем осознавали, что происходит. И товарищи из местного отделения милиции давно бы отправили этих будущих звёзд советского кино прямиком в медвытрезвитель, но упрямая Татьяна Иваненко, стоя на пути УАЗика, громко кричала, что она будет жаловаться во ВГИК, и что актёров просто немного укачало, пока они ехали с концерта на съёмки.
— Отойдите, гражданочка, — вежливо требовал от Иваненко один молоденький лейтенант милиции, оттаскивая девушку в сторону.
— Вы не имеете права! — кричала Татьяна. — Актёры приехали на съёмку! Я буду жаловаться в деканат!
— Гражданочка, не мешайте работе органов, — стоял на своём милиционер, когда к делу освобождения загулявших актёров подключился и я:
— Товарищ лейтенант, я — режиссёр, вот моё удостоверение, — развернул я свои ленфильмовские корочки. — Спасибо за бдительность, но давайте на первый раз обойдёмся денежным штрафом. Готов заплатить прямо сейчас и без протокола, — шепнул я лейтенанту. — К чему разводить бюрократию. А этих гавриков я потом лично проработаю на партсобрании.
— Мы будем жаловаться во ВГИК! — крикнула ещё раз Иваненко.
Услышав про денежную компенсацию, лейтенант милиции одобрительно кашлянул, а затем, взяв меня под руку, отвёл на четыре метра от служебной машины и тихо пробурчал:
— Двадцать пять рублей. Только из любви к искусству.
«Вас же трое! По пятёрке на брата и договорились!» — хотел возмутиться я, покосившись на водителя и ещё одного круглолицего, похожего на актёра Вячеслава Невинного, милиционера. Однако торг в данной щекотливой ситуации, чуть подумав, счёл неуместным. Не дай Бог, блюстители закона упрутся, отвезут Высоцкого и Золотухина в вытрезвитель, а потом на Таганку полетит соответствующая бумага. И кто его знает, как отреагирует Юрий Любимов на «художества» ещё не состоявшихся артистов. «Хрен с ними, с деньгами, ещё заработаю», — подумал я и последние двадцать пять рублей сунул в ладонь лейтенанта милиции.
— Будут деньги, обращайтесь ещё, милости просим, — с юморочком заявил он.
— Нет уж, лучше вы к нам, — проворчал я и пропел:
Наша служба и опасна и трудна.
И на первый взгляд как будто не видна.
Однако как только мне выдали двух будущих звёзд советского экрана на руки, вдруг вспомнил, что с ними утром была ещё и Нина Шацкая.
— А где третий? То есть третья? — буркнул я. — У нас, вроде как, на двоих пить не принято.
— Сколько приняли, столько и сдали, — хохотнул круглолицый милиционер и, погрозив мне пальцем, добавил, — и в следующий раз, гражданин, не нарушайте правила общественного порядка.
— Да-да, миру мир, — поморщился я.
А когда милицейский УАЗ-450 отъехал от киностудии, то дар человеческой речи постепенно обрёл и Валерий Золотухин, и Владимир Высоцкий, коих я всё ещё поддерживал под руки.
— Нина там, за углом, — кивнул Золотухин в сторону мосфильмовской проходной. — Спряталась.
— Извини, Феллини, хотели сделать сюрприз, — промямлил Высоцкий. — А поехали в ресторан, посидим. Поступление в театр неплохо бы и вспрыснуть. Хоть ты и не актёр. И Любимова обманул.
«Дать бы вам сейчас по лбу, вы бы не только у меня посидели, но и полежали», — прошипел я про себя и сказал вслух:
— Я правильно понимаю, что денежных средств на продолжение банкета у вас больше нет? — на мой резонный вопрос оба актёра, тяжело вздохнув, дружно помотали головами. — А теперь этих денег нет и у меня. Следовательно, праздничные мероприятия объявляются закрытыми.
— А может там денег попросить? — махнул рукой на главный корпус киностудии Валерий Золотухин.
— Там по вторникам не подают, — буркнул я.
— И что теперь? — промямлил Владимир Высоцкий.
— Сейчас проведу вас на «Мосфильм», пару часов отлежитесь в павильоне и с дежурным автобусом, который развозит припозднившихся сотрудников, поедете по домам, — прорычал я. — Погуляли и будет. Таня, приведи, пожалуйста, сюда Нину Шацкую. Не хватало, чтобы за ней ещё одна «Буханка» пришла.
К сожалению, у всех больших съёмочных кинопавильонов имелась одна неприятная особенность: под светом прожекторов внутри всё очень быстро нагревалось и становилось жарко как в бане, но стоило лишь обесточить осветительные приборы, как температура почти мгновенно опускалась до уличной. Особенно сильно такой температурный перепад чувствовался зимой. Но и в эти первые дни осени в павильоне №6, где несколько часов назад мы отсняли постельную сцену Шурика и Лиды, было довольно таки прохладно.
Для подсветки я включил два прожектора, которые крепились под потолком, и вся окружающая обстановка приобрела немного сказочный вид. Центр, где стоял стол студентки Лидочки, и где теперь сидели мы, попадал в область света, а всё остальное пространство скрывалось в загадочной тьме. Ну, а чтобы как-то скрасить эти необычные посиделки, в кафе «Софит» я всё же приобрёл в долг винегрет, сосиски, булку хлеба и несколько бутылок лимонада. Ибо деньги у меня ещё оставались, но только на сберкнижке.
— Хорошо сидим, — улыбнулась Татьяна Иваненко, которая буквально спасла этих троих загулявших артистов кино и театра.
— Волшебно, — пророкотал Владимир Высоцкий, перебирая струны на гитаре.
Уж не знаю как, но когда Золотухину, Шацкой и Высоцкому не хватило нескольких рублей, чтобы расплатиться в ресторане, Владимир Семёнович вызвонил именно Татьяну Иваненко. И Татьяна, только-только вернувшись с учёбы, всё бросила и помчалась на другой конец Москвы, словно предчувствуя свою будущую судьбу. А потом она же привезла всю компанию и на «Мосфильм».
«Странно устроен мир, — подумал я, молча разливая по гранёным стаканам лимонад. — Высоцкий и Золотухин в первые годы в театре станут друзьями — не разлей вода, будут сниматься вместе в одних фильмах, вместе гастролировать. Они и сейчас спелись с одного взгляда. А потом Валерий Сергеевич пойдёт своей дорогой, а Владимир Семёнович своей. Юрий Любимов как-то предложит нескольким актёрам Таганки играть Гамлета, пока Высоцкий будет в загуле, за границей или не в форме. И все откажутся, а Золотухин возьмёт и согласиться, чем разрушит долгую и прочную дружбу. Высоцкий сочтёт это предательством, не считая, что своими загулами предаёт весь большой театральный коллектив. Странно устроен мир».
— Постой, Феллини, — вдруг спросила меня Нина Шацкая, — а что мы завтра скажем Любимову, когда принесём «трудовые книжки», ну по поводу тебя?
— На этот случай жизни есть один проверенный и стандартный театральный ответ, — усмехнулся я.
— И какой же? — хмыкнул Владимир Семёнович.
— Аннушка пролила масло, и «подзащитный» попал под трамвай, — засмеялся я, однако шутки юмора никто не понял. — Ах, да, это из Булгакова, — крякнул я и тихо зашептал, — у Михаила Афанасьевича есть запрещённый роман под названием «Мастер и Маргарита». Мистика, чертовщина и прочее такое.
На этих словах что-то в глубине кинопавильона грохнулось на пол. И вся компания разом вздрогнула.
— Там кто-то есть, — пискнула Татьяна Иваненко.
— Я вам так скажу, — пробурчал я, вглядываясь во тьму, — страшнее человека зверя нет. С нечистой силой я уже сталкивался, не страшно. А вот человек может ударить ножом в спину, может шибануть арматурой по голове. А ещё хуже — отобрать в спектакле твою роль, и сказать, что так придумал режиссёр.
— Да нет там никого, — громко произнёс Валерий Золотухин. — Ну и что там, в этом романе?
— В самом начале повествования на Патриарших прудах двое литераторов встречают Мефистофеля, — ответил я, всё ещё пытаясь разглядеть, кого там леший принёс? — И одному из них Мефистофель предсказывает смерть под колёсами трамвая, потому что Аннушка уже разлила на дороге подсолнечное масло.
— Очень страшно, но ничего не понятно, — нервно хохотнула Шацкая.
— Ничего-ничего, — улыбнулся я, — придёт совсем немного времени роман напечатают и даже разрешат театральную постановку. Я даже больше скажу. Ты, Нина, сыграешь Маргариту. Будешь бегать по сцене в чём мать родила.
— Да ну тебя, — захихикал Шацкая, моментально покраснев.
— А кто сыграет Мефистофеля? — прорычал Владимир Высоцкий.
— Ваш коллега, Вениамин Смехов, — хмыкнул я. — Только не Мефистофеля, а Воланда. Булгаков своего сатану в романе называет Воландом.
На этих словах опять что-то грохнулось в глубине кинопавильона. Иваненко и Шацкая тут же подскочили со стульев словно ужаленные, а Валерий Золотухин медленно и растеряно привстал.
— Чёрт возьми! Так и ногу сломать недолго! — вдруг заорал Леонид Гайдай и, потирая ушибленное колено, вышел на размытую границу света и тьмы. — Вы чего тут сидите?
— Я же утром говорил, — пожал я плечами, — что сегодня этим самым ребятам помогал устроиться к Любимову в театр на Таганке. Вот отмечаем данное событие сосисками и лимонадом. Милости прошу к нашему шалашу.
— К вашему шалашу, мать твою, — простонал Гайдай, подойдя к столу. — А я думал, что ты сегодня утром как всегда наврал.
— Леонид Иович, не могу же я всё время врать, — захохотал я, выложив на свободную тарелку одну сосиску и маленькую ложечку горчицы, которую не доели в кадре Шурик и Лида.
— Ладно, поздравляю, — прокряхтел он и, присев за стол, за несколько укусов слопал сосиску целиком. — Проголодался, ждал, когда плёнку проявят, — виновато произнёс Гайдай.
— И как плёночка, без брака? — буркнул я.
— Высший класс, — захихикал он. — Завтра снимаем сцену знакомства Шурика и Лиды около крыльца Энергетического института. Мы, кстати, в этом институте пробовали отработать эпизод сдачи экзаменов — так всё в брак улетело, полностью. Увы, так уж устроена наша жизнь, что многие неприятности в ней случаются к лучшему. А я тебя помню, — сказал Гайдай Высоцкому, — ты на Шурика пробовался.