— Я имею в виду настоящего отца, — напомнила бабка. — А немец твой… Что-то я не встречала еще мужиков, которые бы так подпрыгивали от счастья, нежданно-негаданно заполучив дочку тринадцати лет. Даже в той слезливой манной каше, что целыми днями крутят по телевизору, мужику к этой мысли надо сперва привыкнуть.
Ирка отпрянула от двери — нет, там все-таки не бабка! Для бабки подобное высказывание насчет сериалов сродни богохульству.
— Ирке еще нет тринадцати, — только и смогла ответить мама.
— Это имеет какое-то значение? — насторожилась бабка. Мама не ответила, и после недолгого молчания бабка продолжила: — Ладно, не хочешь, не говори… Но запомни — и ты, и немец твой… — бабкин голос зазвенел — наверное, так звенели доспехи знаменитых польских «крылатых гусар», идущих в атаку на немецкие полки. — Девочка — не одна. Я с ней, и я ее в обиду не дам!
Прижавшаяся к другой стороне двери Ирка подняла голову. Нет, это, конечно, очень мило с бабкиной стороны, и Тео она, кажется, нюхом почуяла, но… ну куда бабка снова лезет, ну зачем? Можно подумать, мама Ирку обидит. Ведь это же ее мама!
Ирка поняла — хватит прятаться! Сейчас она влетит в кухню и объяснит этой самозваной защитнице внучек все, что думает! Лезет и лезет, только отношения портит…
Ирка взялась за ручку двери…
— Что значит… «в обиду не дашь»? — мамин голос налился гневом, как пушечное жерло — огнем. И грянул залп! — Да кто ты такая? — закричала мама. — Ирка — моя дочь! Я — ее мать! Я буду делать, что захочу!
Уже готовая вбежать в кухню Ирка отпрянула от двери. То есть как это — что захочу? Она что, табуретка, чтоб с ней, что хотели, то и делали: захотели — сверху сели, захотели — в угол поставили? Нет-нет, что за глупости, мама совсем не то имела в виду, мама просто разозлилась на бабку…
— Что ты — ее мать, ты вспомнила, только когда твоему немцу захотелось с ней что-то сделать? — очень тихо спросила бабка.
— Никто с ней ничего плохого делать не собирается! — завизжала мама. И вдруг ее голос упал почти до шепота… и дрогнул слезами. — Ты всегда считала, что я… какая-то не такая! Тебя вечно, вечно не было дома! Всегда на своей дурацкой работе — ни днем тебя, ни ночью, ни… А я выросла! Да! Посмотри, чего добилась ты — и чего добилась я! Как жила в этой грязной балке, так и живешь — козу доишь! Дом развалюха, потолок, вон, течет! А у меня есть все! Я не какая-нибудь! Я всего в жизни добилась сама — я мужа себе нашла! — выпалила мама.
И опять в кухне висело долгое, долгое молчание. Видно, такое теперь это стало место — специально для молчания.
— Ты… еще увидишь, — наконец пробормотала мама, давясь слезами. — Я тебе докажу… Я тебе покажу… Ты… Я лучше, чем ты… Я… Ты должна меня уважать! У меня все… Своя машина, собственный дом… Тео купит…
— Да. Ты выросла, — еще тише сказала бабка. — У тебя муж. — В голосе проскользнула едва слышная насмешка. — У тебя дочь. — Голос бабки прозвучал непривычной нежностью. — Наверное, я и правда виновата перед тобой, малыш…
По другую сторону двери Ирка прижалась лбом к косяку, и неудержимые слезы покатились у нее по щекам.
— Меня действительно не было рядом… — бабка говорила с трудом, точно каждое слово пробивалось сквозь перекрывшую горло тугую заслонку. — Работа… — Она вдруг странно, как-то истерически хихикнула. — Да, работа… Но ты выросла… А взрослую женщину… Понимаешь, взрослую женщину, конечно, волнуют отношения с матерью, но… Для взрослой женщины гораздо важнее отношения с ее собственной дочерью. Зачем что-то доказывать старой дуре вроде меня? Ты Ирке докажи! Пусть она тебя зауважает.
— Сколько раз повторять — не смей меня учить, как мне обходиться с дочерью! — раздавшийся из-за двери крик был таким неожиданным, что Ирка отпрянула. — Ты свою дочь не смогла научить! — голос мамы стал как лимонная кислота. — Я у тебя и «шлендра», и еще кто-то там, так что молчи! А мне надоело! Слышишь, надоело доказывать: немецким властям — что я вся такая хорошая и меня не надо высылать обратно! Хозяевам — что я хорошо работаю… Женихам этим, которых мне из агентств присылали, что я хорошо готовлю и умею экономить деньги! Теперь я должна доказывать Ирке, что я хорошая мать? А я не хочу! Она моя собственная дочь и обязана меня уважать без всяких доказательств! И слушаться!
— Собственная, собственная, своя! Ты помешалась на собственности! — закричала в ответ бабка. — Ирка — не машина и не дом! Она — человек! За что она тебя должна уважать? За то, что тебя вечно нет рядом? — бабкины слова — это была уже не лимонная, это была серная кислота. Что проедает насквозь! — Думаешь, за эти годы, что тебя не было, ты очень выросла в ее глазах?
— Она ребенок! — взвизгнула мама. — Меня не интересует ее детское мнение!
— Она более взрослая, чем ты!
Этого Ирка уже не могла выдержать. Отчаянно зажимая рот ладонью, чтоб в кухне не услышали ее рыданий, она бесшумной тенью проскочила коридор, вылетела за дверь и скорчилась на крыльце, не в силах бежать дальше.
— Почему? Почему? — бессмысленно шептала она. Бабка говорила все так, как считала сама Ирка! Ее бабка, ее ворчливая бабка! Но она не хотела этого от бабки! Она хотела услышать это от мамы! А мама, мама…
Она прижала локти к животу — в желудке вдруг вспыхнула раздирающая боль. Ирке казалось, что ее рвут на части.
— Зачем ты меня сюда привел? Лучше б я не слышала ничего! — поднимая голову, с упреком бросила она коту.
Но кот только невозмутимо уселся копилкой и уставился на нее немигающими глазами. Положив голову на верхнюю ступеньку крыльца, на Ирку глядела коза — и челюсти ее непрестанно двигались.
— Вы не понимаете! — с болью сказала им Ирка. — И Танька с Богданом… И бабка. Это — моя мама! — Ирка сгребла с перил крыльца комок серого снега и прижала его к пылающему лбу. На миг голова стала еще горячее… А потом лоб словно погладили прохладной шершавой ладонью. — Айт! — тихо, совсем беззвучно позвала Ирка. — Хоть бы ты был тут…
Ей показалось, или снег под ладонью едва заметно шевельнулся? Ирка отняла его от лица и уставилась на прилипшие к ладоням комья. Подвигала красными от мороза пальцами.
— Нет, — прошептала она. — А если Айту она тоже… не понравится? Она — моя мама! Это они все должны ей нравиться! А ведь… не нравятся! — сообразила Ирка. — Ни Танька, ни Богдан… И Айт, наверное, тоже…
Ирка представила Айта здесь, во дворе — черная куртка нараспашку, несмотря на мороз, а за спиной в тугих ножнах спрятан похожий на лунный серп меч. Туго стянутые кожаным шнуром волосы, глаза, переменчивые, как сама вода, в глубине зрачка то вспыхивает, то гаснет зловещий золотой огонь. Царственный дракон небрежной походкой взбегает на крыльцо… и натыкается на маму. И вот он, такой — маме не понравится! Ирка вдруг поняла это совершенно точно и непреложно — Айт может обаять бабку, но вот мама… Мама не простит ни его абсолютной уверенности в себе, странной для шестнадцатилетнего парня, ни привычки приказывать, пробивающейся даже сквозь изысканную вежливость в тех случаях, когда он давал себе труд быть вежливым. Ни… ни… Неужели Тео сказал правду? И мама не простит, что этот надменный красавец пришел к Ирке?
— Черти лгут. Черти всегда лгут. А бабка просто любит склочничать, — твердо сказала Ирка, заставляя себя выпрямиться. — У нас с мамой все будет хорошо! Она у меня одна! Она… просто еще не научилась! У нас наладится! Все-все наладится! — как заклятье повторила она, точно убеждая в этом комок снега под пальцами.
Снежок растаял. Холодные капли воды побежали за рукав.
— Сама виновата — нечего было Тео слушать! — проворчала Ирка. — Вообще, если бы не этот черт… Избавиться бы от него… Без него у нас с мамой сразу все наладится!
Да и перед Айтом неудобно — он прилетит к ней на день рождения, а у нее черт в доме! Змеи чертей на дух не выносят. Ни один вменяемый черт не станет крутиться на территории, что под змиевым крылом. Вот и еще один повод избавиться от Тео…
— И все станет хорошо! — снова повторила Ирка.
Вставила ключ в замок и громко им поклацала. С шумом распахнула дверь и, гулко топая, завозилась на пороге.
Голоса в кухне сразу затихли.
Растрепанная мама выскочила в коридор — глаза ее были заплаканы, но губы уже улыбались.
— Тео! — вскричала она. — Bist das du? Du warst nicht zu Hause…[23] — и тут она увидела Ирку. Улыбка медленно погасла на ее лице, как гаснет свет прикрученного ночника. — А, это ты… — принужденно пробормотала мама. Затопталась, словно сама не знала, хочет она подойти к Ирке или, наоборот, убраться подальше. — А Тео когда вернется? Вы вместе ушли… — наконец смущенно спросила она.
Ирка безнадежно привалилась к косяку. Она поняла — если избавится от Тео, у них с мамой вряд ли что-то получится.
Глава 13Иркина генеалогия
— Он на работе остался, у него дела, — пробормотала Ирка. — Это я так, на экскурсию сходила…
— Авжеж! — немедленно раздалось из кухни. — Банки роздывляется заместо школы! Давай-давай! У нас на выходи з балки пункт приема стеклотары есть — там, як вырастешь, работать и будешь, бо де ще ты така, необразованная, нужна? Ось тоди банок всяких наглядишься — аж в очах замерехтыть!
Не отвечая, Ирка подошла к дверям кухни и молча уставилась возящейся у плиты бабке в затылок. Интонации сейчас совсем родные стали, но после подслушанного разговора Ирку обуревали сомнения. А может, это вообще не ее бабка? Сейчас на бабке красовались свитер с высоким горлом и… джинсы, да-да, темные джинсы, в которых она казалась вдвое худее. Цыганистые, как у Ирки, волосы собраны в тяжелый пучок на затылке, лицо гладкое, никаких тебе подсиненных до всеобщего перепугу век — только чуть-чуть помады на губах! Даже рядом с ухоженной мамой такая бабка смотрелась очень даже достойно. Или это мама на нее так подействовала?
Прийти к каким-то выводам Ирка не успела.
Не глядя, бабка обвиняюще ткнула ножом через плечо и склочно объявила: