— Ось якого биса ты до кухни в куртке та ботинках вперлася? Зараз знову полы мыть будешь! И що ты там у мэнэ на потылыци такого дывного побачила, що дывышься, мов з кулемету целишься — так и чекаю, шо голову, як арбуз, разнесет! А ну геть ботинки снимать!
Это была до такой степени ее, ее бабка, знакомая каждым жестом, каждой скандальной интонацией… что Ирка практически уверилась — подслушанный разговор не иначе как морок!
— Девочка только в дом зашла, а ты на нее уже накинулась, добрая бабушка! — немедленно вмешалась мама. — Давай, Ирка, раздевайся, я твою куртку повешу, — распорядилась она и взялась за «молнию» Иркиной куртки, точно собираясь переодевать ее, как маленькую. — Ой, а чего она у тебя такая мокрая?
— В снежки играли, — наскоро придумала отмазку Ирку. — Я… упала. — Это объяснит и остатки грязи, и порванные джинсы.
— Ах, какой ты еще ребенок! — сентиментально вздохнула мама и злорадно покосилась на бабку — дескать, ну, кто прав?
Нет, тот разговор все-таки был, ничего Ирке не померещилось!
— Ну проходи, проходи, буду сейчас тебя кормить! — Мама повесила куртку на крючок и принялась хлопотливо подпихивать Ирку в кухню.
Ирка снова неловко замешкалась. Вообще-то, ей бы переодеться — холодно во влажном свитере, аж передергивает. В кармане письмо от местных чертей — его надо как можно скорее прочитать, связаться с Танькой и Богданом, рассказать им: про «Душевный банк», про навку и отнятый у той пропуск, про странного старика в темных очках, про безумные такси, болото, Ладу…
— Я тебе суп налью? — Мама заметалась по кухне. Вытащила из буфета тарелку, схватила половник. — А ты любишь суп? Я в детстве не любила — твоя бабушка его отвратительно готовила.
— Гей, я ще не померла, я ще багато чого — отвратительного — наробыты можу, — с угрозой сообщила бабка.
— Я ведь толком не знаю, что ты любишь, чего не любишь… — не обращая внимания, продолжала мама. — Жаркое положить? А потом чаю попьем, с пирожными. Я пирожные купила!
Ирка поглядела на маму с раздражением — какие еще суп-жаркое-пирожные, когда столько дел? И вдруг поняла — да ведь это то самое, о чем она мечтала! Они с мамой будут пить чай, разговаривать, она сможет задать все свои вопросы — и как мама жила без нее, и про отца, и… даже самый главный…
Я нужна тебе, мама?
Ты… меня любишь?
И снова Ирка почувствовала… раздражение. Ну вот почему именно сейчас, когда черти, и неизвестный старик, и Лада, и болото… Когда надо принимать немедленные меры и неизвестно, чем обернется отсрочка! В конце концов, Ирка ведь не только за себя отвечает! Когда она была совершенно свободна и хотела разговаривать, мама всячески увиливала, а теперь, выходит, созрела, как раз когда Ирка занята по уши! А мама, между прочим, постоянно свободна, могла бы и приспособиться немножко…
Ох, какие глупости, о чем я думаю! Ирка потерла ладонями щеки. Откуда она может знать, что я занята. А потом буду ныть, почему у нас с мамой ничего не выходит. Но все-таки, черти, конверт… А, черт с ними, с чертями! Тысячи лет они тут водились, пусть еще часик спокойно поживут. Ирка решительно шагнула в кухню и уселась за стол. Влажный свитер тоже можно потерпеть. Лишь бы бабка не влезла в разговор с очередными комментариями. Ирка мрачно покосилась на бабку. Та поймала взгляд, фыркнула… И неожиданно развязала фартук, кинула его на табуретку.
— Пойду хочь спокийно телевизор подывлюсь, без всяких, що поблизу крутятся. А вы посуду помойте. — И вышла.
Только в дверях задержалась — бросила на Ирку странный взгляд. Вроде бы, предостерегающий. А вроде, сочувственный.
— Что мы ей — прислуга, посуду мыть? — Мама плюхнула тарелку с таким возмущением, что суп выплеснулся на клеенку.
— Я поем, я и помою, все нормально, — успокоила ее Ирка.
Но мама покосилась на Ирку с не меньшим возмущением — видно, считала, что Ирка должна во всем поддерживать ее против бабки.
— Как ты погуляла? — поторопилась сменить тему Ирка.
Мама вдруг заулыбалась — точно солнышко взошло:
— Замечательно! Я и не подозревала, что будет так здорово. Я все утро моталась, вызвонила все деньги на мобилке, зато нашла троих девчонок, с которыми мы здесь в балке вместе гуляли.
Ирка тоже улыбнулась и запустила ложку в суп. Мама нашла своих старых подружек — классно! Хорошо, что с Танькой и Богданом им теперь не потеряться, куда бы ребята ни заехали — самой-то Ирке далеко от Хортицы хода нет… Но если бы она уезжала надолго, тоже бы захотела потом с одноклассницами встретиться, с той же Наташкой Шпак. Точно как мама!
— С одной, правда, не очень вышло! — заваривая чай, с энтузиазмом объясняла мама. — Муж у нее, видите ли, проректор! Она и в детстве была такая, все училась, училась, а теперь муж — проректор! И хвастается, что сама тоже, мол, доцент! Ты представляешь — доцент на математическом факультете! Профессором хочет стать! — Мама возмущенно всплеснула руками, будто доцент — что-то вроде наркодилера, а профессор — и того хуже. — Из загранпоездок не выкисает, дом у них, сын в какой-то, ну очень крутой, гимназии учится, кстати, надо будет и тебя туда перевести, или чтоб еще покруче… А вот с другими двумя подружками — все ну просто прекрасно! Одна хоть из нашей балки и выбралась, но квартирка у нее крохотная, однокомнатная хрущевка, она там с мужем и двумя детьми… Я ей обещала, когда построим особняк… — последнее слово мама произнесла с особым вкусом, — в горничные взять! — И мама победно поглядела на Ирку.
Ирка медленно отложила ложку.
— Подружку? В горничные? — тихо переспросила она. Она, Ирка, вырастает и берет Таньку в горничные? Танька вырастает и берет ее в горничные… Нет, они обе берут Богдана в дворники… И получают граблями по голове, сперва одна, потом вторая.
— Ну должна же я ей как-то помочь? — развела руками мама. Голос ее звучал фальшиво, как объявление из телевизора, вроде: «Газ для населения не подорожает». — А еще одна, представляешь, по-прежнему тут, в двух шагах живет! — Мама рассмеялась. — Дочка — хулиганка, мужики какие-то, каждый год новый.
— Дочку, случайно, не Ладой зовут? — болтая ложкой в супе, буркнула Ирка.
— Откуда я знаю, как зовут эту девчонку? — выставляя на стол блюдо с пирожными, пожала плечами мама. — Нет, Тео совершенно прав — надо возвращаться сюда! Только тут можно по-настоящему оценить, как многого я достигла! — И она удовлетворенно вздохнула.
— Ладиной маме ты тоже предложила в горничные пойти? — гоняя по супу волны, спросила Ирка.
— Нет, конечно, она себя так по-хамски вела — как будто я ей ровня, на «ты» называла… — ответила мама и вдруг остановилась. — Ирка? Ты чем-то недовольна? — мама наклонилась, заглядывая дочери в лицо. — Я не понимаю… — голос ее зазвучал растерянно, и тут же в нем прорезалась обида. — Что тебе не нравится?
Ирке захотелось утопиться — жалко, в тарелке супа она не поместится, а больше негде. Ну что сказать? Да, недовольна, да, не нравится? Маме, которую бабка своими замечаниями и так задергала до невменяемости? Теперь еще и Ирка туда же?
Мама села к столу и уставилась в свою чашку:
— Ты меня осуждаешь.
— Мам, я…
— Не спорь, осуждаешь! — Мама предостерегающе вскинула руку, обрывая Иркины возражения, и снова замолчала, изучая пузырьки на коричневой поверхности чая с настороженным вниманием, словно ожидала, что те на нее кинутся. — Я устала, Ирка… — вдруг сказала мама таким тихим, почти неслышным шепотом, что Ирка даже подумала, не показалось ли ей. — Я устала быть… никем.
— Почему ты — никто? — растерялась Ирка. Как это — никто? Вот же она — мама!
— А кто я? — еще тише спросила мама. — Что обо мне вообще сказать можно? Я не богатая, у меня нет ни власти, ни влияния, ни… Ничего! Если б я еще год назад приехала, что б я вообще тем подружкам рассказала? — она мотнула головой так, что тщательно уложенные светлые волосы рассыпались в беспорядке. — Вот этой, у которой муж проректор… — В голосе у мамы прорезалась настоящая ненависть. — Что я продавщица в дешевом магазине?
Ирка невольно кивнула. Еще недавно она сама чуть головой об стенку не билась из-за того, что Танька — рисует и знает так много, что ее можно назвать энциклопедией на ножках, Богдан дерется на мечах и стреляет из лука, а Ирка — всего лишь ведьма и только ведьма, и то, что она ведьма, не дает ей быть никем другим! Нельзя уезжать далеко от острова Хортица, нельзя выбрать профессию, которая нравится… Сама мучилась и других мучила, пока чары царевны-змеицы не лишили ее колдовства. Вот когда Ирка поняла, каково это — не быть ведьмой! — ее и попустило. А кроме того, не будь колдовства, в ее жизни не было бы и Айта! И того поцелуя на крыше супермаркета.
— Машина — подержанный «Фольксваген», у всех такие, квартирка — муниципальное жилье, всего две комнаты, плюнуть не на что! — тем временем продолжала мама. — И это только потому, что я уехала! А здесь… — Мама обвела тоскливым взглядом обшарпанную кухню, резко встала и подошла к окну. И уставилась сквозь запотевшее стекло во двор. Ирка тоже посмотрела туда и отчетливо поняла, что видит мама. Нищету. Половодье из канализации, ни единого фонаря на улице, прополку огорода с утра пораньше… — Не могу я здесь! — прижимаясь лбом к стеклу, прошептала мама. — Не могу я так! — и повторила: — Я устала быть ни с чем… и никем! — И словно вспомнив, торопливо добавила: — Я ведь и тебе ничего дать не могла.
— Мне ничего не надо! — в который уже раз повторила Ирка.
Как тебе объяснить, мама? Мне и правда ничего не надо — и не потому, что я дух бесплотный, которому не нужны ни вкусная еда, ни красивая одежда, не потому, что меня совсем не интересуют деньги или даже… даже власть! Просто… пока тебя не было, я добилась всего сама. Мне больше не надо ходить в чужих обносках, меня уважают, ко мне приходят за помощью, есть даже те, кто меня боится (и правильно делают, что боятся!). Я не никто, мама, а значит, и ты вовсе не никто!
— Ты моя мама, — тихо сказала Ирка.