— А туфли? Или она босиком поедет?
Черт завыл снова, исчез за форсункой, вернулся…
— С ума сошел? Такой каблук уже никто не носит! И носок тоже! Нормальные принеси!
Вой, пламя, черт исчезает — черт возвращается.
— Совсем не соображаешь, а еще мамун! — возмутилась Ирка, бросая туфли рядом с Ладой. — Ей на голые ноги туфли надевать? Колготки где?
— Будь ты проклята, ведьма! — заорал черт, прыгая в пламя.
— Проклинай — хоть язык сломай, против тебя же оборотится! — наскоро скручивая дулю, буркнула Ирка, а запыхавшийся мамун уже выпал из печи с запечатанной пачкой колготок в руках. — Помаду! — с милой улыбкой сообщила Ирка. — Тени для век, — скомандовала она, когда пошатывающийся черт появился с золотистым тюбиком. — Брасматик — чем она ресницы красить будет? — с ехидной усмешкой напомнила она после очередного возвращения черта.
Форсунка со скрежетом распахнулась. Сперва из пламени появилась рогатая башка, потом на четвереньках выполз черт, держа тюбик брасматика в зубах.
— Обслюнявил! — выдергивая брасматик у него из пасти, скривилась Ирка. — Вот как теперь этим пользоваться?
Черт с хриплым стоном привалился к стене и медленно сполз на пол. Запрокинул морду и горестно завыл.
— Ладно, не скули, можешь оставить, — смилостивилась Ирка, обтирая брасматик о лацкан его блейзера. — Цени мою доброту, мамун… А теперь вали за сумочкой!
— Клатч! — вдруг раздался у Ирки за спиной счастливо-задыхающийся голос. — Я хочу клатч! И чтоб со стразиками!
Ирка обернулась. Лада, в платье, колготках, новых туфельках и даже с подкрашенными губами, стояла позади, и глаза у нее светились от восторга, как фары встречного автомобиля!
— Еще сережки, часики золотые, и вот на шею что-нибудь! — зачастила она. — Перчаточки такие, кружевные, да! И шубку — норковую… Нет, эту, голубенькую такую… Шиншилловую! А шапку нет, шапку не надо, шапку только старые тетки носят. Лучше знаешь что — бархатную повязку! На голову.
— Веревку, — безнадежно сказала Ирка. — На шею. И затянуть. Потуже. Какого… вот этого… — она выразительно ткнула пальцем в черта, — ты влезла, кретинка?
— Конечно, влезла! Ты б так его еще до утра гоняла! — кивая на измочаленного мамуна, выдала Лада.
— Идиотка! — взвыла Ирка. — Вот именно! Так бы я его до утра и гоняла!
Черт захохотал. Метеором взвился к потолку, пронесся через всю комнату, ударяясь о стены и рассыпая фонтаны искр. С грохотом обвалилась полка, открылась и снова захлопнулась форсунка, закружился вокруг Лады огненный водоворот…
— А-ах! — Девчонка пошатнулась, взвихрились подброшенные потоком теплого воздуха пряди. В ушах и на шее у нее переливались бриллианты, золотые часики сверкали на запястье, в руках она сжимала крохотную сумочку с выложенной стразами монограммой — большой латинской «L», а на плечи невесомым голубоватым облачком опустилась шубка.
В лапах мамуна возникла темная, как запекшаяся кровь, роза.
— Позвольте пригласить вас на танго, кр-расавица! — пророкотал он, делая шаг к Ладе и протягивая ей розу.
— Но… Я совсем не умею танцевать танго, — пробормотала та, завороженно глядя на изящно прорезанные, словно рукой искусного мастера, лепестки.
— Хочешь на «Фабрику звезд», а танцевать не умеешь? Ничего… Я тебя поведу! — прошептал мамун, дразнящим движением заправляя розу за декольте Ладиного платья. Черно-багровые лепестки хищно прильнули к белой коже, точно рана на груди.
— Нет! — отчаянно крикнула Ирка.
— Поздно, ведьма, она моя! — захохотал мамун.
Музыка расплескалась по комнате, и тягучий, как густой мед, женский голос из пустоты томно выдохнул:
— Эта ночь гонит сомненья прочь… и ты уж не поймешь, как закружило тебя танго в последний раз!
Точно сомнамбула, Лада вложила свою ладонь в покрытую гладкой шерсткой лапу.
— В этом танго без следа растворяется душа… — пел женский голос.
Мамун сгреб Ладу за талию и рванул к себе.
— Сегодня до рассвета ты танцуешь танго это/Ты танцуешь в последний раз!
— А-а! — пронзительно вскрикнула Лада — роза за ее вырезом выпустила длинные и острые, словно стальные, шипы, вонзившиеся Ладе в грудь. Алая кровь брызнула, как сок из проколотого граната. Точеные лепестки розы зашевелились… и вдруг поползли, переливаясь кольчатыми телами красно-черных червей. — А-а-а! — Лада завизжала, рванулась… Длинные острые когти захлопнулись вокруг ее руки, точно капкан на лапке глупой молодой лисички. — А-а-а! — Лада закричала снова. Обнимающая ее за талию лапа мамуна тоже ощетинилась когтями, острия, как ножи, прокололи платье и впились в бок. Кровь закапала на пол. — Пусти, пусти! — подвывая от безумной боли, кричала Лада, свободной рукой колотя мамуна клатчем по голове. Но мамун уже волок ее вперед танцевальным шагом…
— И преграды все круша,/В бесконечность сделай шаг… — яростно взвился женский голос.
Неистово хохочущий мамун закрутил кричащую девчонку вокруг себя — столб пламени вспыхнул посреди комнаты, пожирая ветхий ковер, портьеры, перепрыгнул на шкаф…
Огонь ударил в потолок…
— А! — Ирка шарахнулась, прикрывая голову от падающих сверху обломков.
Скрип разломанного дерева… и, раздувая пламя, хлынул морозный воздух. Сквозь дыру с оплавленными краями в комнату заглянула ночь и мелкие злые зимние звезды.
Огонь с гудением взвился, охватывая крышу. Сквозь колеблющиеся лепестки пламени Ирка видела, как непрерывно кричащую Ладу поднимает все выше… С хохотом мамун вскочил ей на плечи, и выросшие на его ногах острые шпоры ударили девчонку в бока. Ладин крик перешел в отчаянное ржание. Тело девчонки поплыло, меняя очертания… Белая кобылка с подвязанной бархатной лентой золотистой гривой взвилась сквозь огонь в дыру в крыше — и прямо в небо. На ней, по-цыгански цепко усевшись в седле с выложенной стразами монограммой «L», уносился в черные небеса черт-мамун!
— Ты проиграла, ведьма! — заорал сверху черт оставшейся в пылающем доме Ирке. — Этот огонь никакой водой не загасишь! — И он снова всадил шпоры в окровавленные бока кобылки. Лошадка жалобно, умоляюще заржала, запрокидывая голову, и помчалась, белым сполохом промелькнув сквозь черное полотно ночного неба. Только гроздь кровавых капель упала сверху, зашипела и растворилась в пламени пожара. Огонь торжествующе взревел, охватывая дом желто-оранжевыми щупальцами.
— Че-ерт! — злобно взвыла Ирка, бросаясь к дыре в крыше… в ответ снова загрохотал удаляющийся хохот и жалобное ржание.
Если она сейчас ринется в погоню, что будет здесь? Даже если Ладина мама опять на смене, где-то внизу должен спать этот… папа номер пять, который в трусах и с газетой!
Ирка ринулась к лестнице и по источающим черный дым ступенькам помчалась вниз.
— Ладка! — заорал из комнаты сонный мужской голос. — Гарью пахнет! Ты что, пожар устроила, зараза?
«Вот и папа номер пять голос подал! — врываясь на кухню, недобро подумала Ирка. — Почему для некоторых, что бы ни случилось, обязательно ребенок виноват? А хоть и в самом деле виноват — это еще не повод так орать!»
— Ладка, заснула? Тут дым! Вызывай пожарных со шлангами! — надрывался голос.
— Много вам помогут шланги против колдовского огня! — фыркнула Ирка, распахивая дверцу холодильника.
Сейчас все очень просто: будет в холодильнике один продукт — уцелеет Ладин дом и папаша склочный тоже! Не будет…
Ирка яростно рылась в холодильнике. Мясной фарш вывалился на пол бурой лепешкой, с глухим стуком посыпались мерзлые куриные ножки, со звоном вылетела масленка, выкатилась с верхней полки и разлетелась вдребезги бутылка водки. В кухне резко запахло спиртом.
— Ты что там делаешь, Ладка? — заорали из комнаты, и в кухню влетел толстый кривоногий мужик в пестрых семейных трусах.
— А газета где? — мазнув по нему взглядом, через плечо бросила Ирка.
— Ты не Лада! — содержательно высказался в ответ мужик.
Ирка лишь молча выкинула из холодильника какую-то кастрюлю… В глубине лаково блеснул белый гладкий бок пакета.
— Есть! — выдохнула Ирка, хватая пакет и бросаясь обратно к лестнице.
— Где Ладка? — только и успел охнуть мужик в трусах, когда Ирка пробегала мимо.
— Станцевала танго и стала лошадью… — на бегу обронила та. Увидела, как безумно выпучились глаза у мужика. Жалко все-таки, надо хоть что-то ему объяснить. Ирка остановилась на минутку и наставительно добавила: — И улетела! — и с чувством выполненного долга рванула вверх по лестнице.
Пламя плясало вокруг дверных косяков, как колышущаяся на ветру бахрома штор. Прикрывая рот и нос рукавом, Ирка вбежала обратно в комнату. Задувающий в дыру ветер радостно взвыл и принялся, точно дворницкой метлой, разгонять огонь по дому.
Ирка с силой тряхнула пакет и рванула зубами скользкий край целлофана. Вонючее, противное, липкое, давным-давно прокисшее молоко плеснуло ей в физиономию. Разбрызгивая белые струйки, Ирка размахнулась и швырнула пакет в пламя. Пакет гулко плюхнулся на пол… и молочная струя, сильно, точно из брандспойта, плюнула вверх. Ударила в край дыры, расплескалась фонтаном, окатывая стены. Лежащий на полу пакет раздувался, как сытый удав, и снова сплющивался, выплевывая все новые и новые порции молока, словно его подключили к трубе молокозавода. Собственно, так оно и было — один из самых первых фокусов, освоенных Иркой еще у Рады Сергеевны, первой ее учительницы ведьмовства. Жаль, что потом ту пришлось превратить в стог сена…[25]
Разлетающиеся во все стороны струйки молока прибили пламя. Ветер заплакал разочарованно, но тут же утешился, унося вверх черный вонючий дым. Молочные ручейки сбегались к порогу комнаты и начинали сочиться по ступенькам. На лестнице затопотали шаги, послышался кашель, и, прикрываясь от едкого дыма, в комнату ворвался мужик в трусах.
— Колдовской огонь только одним потушить можно — молоком, — учительским тоном сообщила Ирка. — Каждой пожарной части надо выдавать средства для тушения спецпожаров. Цистерну с молоком… и ящик творога — вместо песка! — сказала Ирка… превратилась в собаку и улетела в дыру.