Ирка замерла, во все глаза уставившись на нее. В темном приталенном брючном костюме. В белоснежной блузке с кружевным воротником-стоечкой. С кольцами на наманикюренных пальцах — Ирка могла поклясться, только что никакого маникюра у бабки не было! Волосы уложены в благородный пучок, скрепленный изящной шпилькой, лицо подкрашено, чуть-чуть… Ирка и не подозревала, что бабка так умеет, обычно она макияж делала, как забор красила.
— Бабушка, ты куда? — замирающим голосом спросила Ирка.
— Я що, тоби отчитываться должна? — фыркнула бабка, критически разглядывая свои стоптанные старые боты. — А ведь ты була права. Треба було новые купыты. Ну що непонятного? — накинулась она на Ирку и вдруг расплылась в умильной улыбке. — Костянтын Костянтыныч прыйихав! Ну помьятаешь, з яким я на Новый год в санатории была! Он чекае мэнэ в гостиннице.
— Это… он звонил? — потрясенно спросила Ирка. С тем звонком что-то было не так, она точно помнила!
— Он! — счастливо выдохнула бабка. — Он меня не забыл! Ось що, я возьму твои сапоги! — объявила бабка, всовывая ноги в Иркины ботинки. — Хто це таки ноги заводит — воны ж в тэбэ лилипутськи якись! — простонала бабка, пытаясь затянуть шнурки.
— Там еще сбоку рожа нарисована! — предостерегла Ирка, глядя, как бабка «вколачивается» в ее ботинки. Ей совсем не светило потерять подарок Айта из-за бабкиных ухажеров. И вот тут Ирка поняла, что ее так напрягло с недавним звонком.
— Бабушка, это не твой Константин Константинович! Это не он звонил! — выкрикнула Ирка. — Он, который звонил, сперва сказал — Ирочка! Откуда твой Константин Константинович может меня знать, если ты с ним в санатории познакомилась?
Бабка остановилась… и тут же продолжила шнуровать ботинки.
— Дурныци! Звычайно ж, я ему про тебя рассказывала! — Она выпрямилась и взялась за свое обтерханное пальто.
— Бабушка, не уходи! — бросаясь к бабке и обеими руками обхватывая ее поперек талии, крикнула Ирка.
— Стыдно-стыдно! — грозя Ирке пальчиком, лукаво сказала мама. — Я понимаю, ты привыкла, что бабушка всегда с тобой. Но у нее тоже должна быть личная жизнь. Знаешь, мама, возьми мою шубку, а то надевать на такой костюм — вот такое пальто… — мама скривилась и покачала головой.
— Я думала, ты скажешь, що стара я вже для вселяких Костянтын Костянтынычей, що чекають в гостинице. Дякую, Лариса! — бабка небрежно высвободилась из Иркиных рук, схватила мамин полушубок и, бросив: — Тоди я и сумочку твою визьму теж! — вихрем вымелась за дверь. — До утра мэнэ не ждите! — донеслось со двора, и звучно хлопнула калитка.
Ирка осталась, беспомощно глядя ей вслед, — и вдруг метнулась за своей курткой. Искать старые сапоги нет времени… Ничего, она до Таньки и в тапочках добежит, авось ноги не отвалятся.
— Ирка! — раздался сзади мамин голос. — Куда ты? Я не разрешаю выходить в таком виде на улицу — ты простудишься!
Мама оказалась между Иркой и входом.
— Мы опять наговорили друг другу глупостей. Что-то у нас с тобой никак… Пойдем. Пойдем на кухню, — жалобно попросила она. — Ты не завтракала и не обедала… Я тебе супчика нагрею… Нам надо поговорить сразу же, сейчас, пока эти глупые слова не встали навсегда между нами. — Мама потянула куртку с Иркиных плеч.
Ирка позволила снять с себя куртку. И пошлепала за мамой на кухню. Только кот жалобно мяукнул ей вслед.
Глава 23Непослушная дочка
Есть не хотелось совершенно, но Ирка ела — упорно, через силу. Надо поесть. Хуже нет, когда в самый критический момент, требующий полной сосредоточенности, желудок вдруг превращается в дергающую и сосущую прорву. Впрочем, неправда, бывает и хуже. Когда в такой же критический момент хочется в туалет.
Мама порхала по кухне и, кажется, не знала, чем себя занять. Вскоре перед Иркой оказалась не только тарелка супа, но и хлеб, уже намазанный маслом, и подогретое мясо, и овощной гарнир на отдельной тарелочке, и испеченные бабкой булочки в плетенке, и свежезаваренный чай стыл в чашке, а мама все металась между холодильником и столом — зачем-то резала сыр и красиво раскладывала его на блюдце, потом колбасу, потом накладывала варенье в хрустальную розеточку… Количество тарелочек, блюдечек, подставочек и кастрюлек все росло и росло, Ирка уже всерьез начала задумываться, что мама станет делать, когда места на столе не останется совсем.
— Ну что ты молчишь? — плачущим голосом выдавила мама. — Что за девочка такая, молчит и молчит, как каменная!
Потому что перемолчать противника, заставить его высказаться первым — уже маленькая победа. Ирка вздрогнула — она думает о маме как о противнике.
Мама села напротив и горестно поглядела на Ирку поверх заставленного стола.
— Как же мы будем дальше жить, а, Ирка? — тихо спросила она.
Мама — не противник! Это ее… мама.
— Ты мама, — так же тихо ответила Ирка. — Ты скажи, как мы дальше будем жить.
Мамино лицо вдруг озарила улыбка, ясная, как проглянувшее сквозь тучи солнышко.
— Правда? — счастливо выдохнула она. — Я скажу тебе, как мы будем жить дальше, и ты так и сделаешь? — Мама облегченно рассмеялась. — Как здорово! Ну какая же ты молодец, Ириша! А Тео еще говорил, что с тобой трудно договориться. — Мама вскочила — радостная и легкая, как стрекоза летним днем. — Раз ты у меня такая чудесная девочка, быстренько иди к Тео, он тебе все скажет. Ему нужна помощь в делах, ну, он объяснит. А я пойду, наконец, спокойно телевизор посмотрю, раз бабушка ушла. Знаешь, до сих пор не могу немецкое телевиденье смотреть — людей понимаю, а телевизор… — Она помотала головой и, приплясывая, направилась к выходу из кухни.
— Мама! — в самую последнюю секунду успела заорать Ирка.
— Что еще? — мама обернулась — на лице ее была недовольная гримаска.
— Вообще-то, я не имела в виду… что решать, как нам жить дальше, ты будешь исключительно в свою пользу, — сгорбившись на кухонной табуретке, словно на плечи ей давила невыносимая тяжесть, горько сказала Ирка.
— Я думала, мы уже все обсудили! — вырвалось у мамы, и в глазах промелькнуло глубочайшее разочарование. Ну да, она считала, неприятный разговор позади, но противная девчонка снова заартачилась, и вместо приятного вечера у телевизора приходится объяснять, улещивать, уговаривать… Все эти мысли стремительно пробегали по маминому лицу, как тени летних облаков по воде, и каждая откликалась тягучей болью в животе у Ирки. Точно туда загнали длинную толстую щепку и теперь ворочают ее там. — Как ты можешь так говорить, Ира? — мама вернулась к столу. — Разве я не о твоем благе думаю?
Видно, «нет, не о моем» было написано крупными буквами у Ирки на лице, потому что мама поглядела на Ирку неприязненно и процедила сквозь зубы:
— И это благодарность за все, чем я для тебя пожертвовала?
Теперь Ирке казалось, что ее пилят тупой пилой. На две части. В одной оставалось ее желание быть рядом с мамой. В другой — обида, жгучая, как полная ложка красного перца!
— Чем пожертвовала? — хрипя, словно связки и впрямь обожгло перцем, спросила Ирка.
Мамин взгляд окрасился растерянностью, тут же сменившейся раздражением.
— Если ты даже не помнишь, то ты еще более неблагодарная девчонка, чем я о тебе думала!
— Вот уж не думала, что ты обо мне думала! — выпалила Ирка, как делала при разборках с обнаглевшими одноклассницами. И тут же испуганно зажала себе рот ладонью. — Ой, мамочка, я не хотела… Я не хотела тебя обидеть!
— А обидела! Вот так, походя, взяла и обидела, как ногой пнула! — Мама атаковала мгновенно, точно как девчонки у Ирки в школе. Только дай слабину — сожрут!
Ирка отняла ладонь ото рта… И уставилась на маму, словно видела ее впервые. Может, и впрямь — впервые. Не ту придуманную маму, которую она вымечтала себе, а вот эту, реальную, настоящую, живую женщину! Ирка сказала соседке Ладе, что пришла ей на помощь, потому что Лада похожа на ее маму! Но ведь и мама тоже похожа на Ладу! Больше всего похожа на шестнадцатилетнюю девчонку, не привыкшую и не умеющую отвечать за кого-то — даже за себя! А только требующую и требующую, чтоб пришел кто-то сильный и взрослый и враз решил все ее проблемы, как Тео решает мамины.
Но… если мама до сих пор маленькая, то выходит, Ирка в свои тринадцать — совсем взрослая?
— Мама, он тебе не нужен! — выпалила Ирка. — Я имею в виду — Тео… Я позабочусь о тебе не хуже… Лучше, чем он, честное слово! Мы с бабкой небогато живем, но у меня есть деньги! И еще будут! Я все для тебя сделаю, мама!
— Прекрати молоть ерунду, Ира! — оборвала ее мама. — Я, конечно, понимаю, для такого ребенка, как ты, и сто евро — уже огромные деньги…
«Сейчас надо завопить — я не ребенок!» — подумала Ирка… и не завопила. Очень уж звучало… по-детски. Когда ты на самом деле не ребенок, это совсем не нужно доказывать.
— Не сто евро, — устало сказала она. — У меня несколько счетов в разных банках — надежных, не то что у Тео. — Она криво усмехнулась. — И скоро будет еще.
— Откуда у девочки могут быть счета в банках? — закричала мама, чуть не в панике.
— Мама, я долго жила без тебя…
— Теперь ты меня всю жизнь будешь этим попрекать?
— Я не попрекаю, я объясняю. Я совсем неплохо справлялась — я могу позаботиться и о себе, и о тебе…
— Глупости! — Мамины глаза вдруг сузились в злые прицельные щелочки. — Я не могу позаботиться о себе, я, взрослая женщина, а ты, девчонка, можешь? Ты что, думаешь, какая-то особенная?
— А тебе не нравится, что я особенная? — растерялась Ирка.
— Почему мне должно нравиться? — взвилась мама.
— Ну… наверное, потому, что ты моя мама. А я — твоя дочка, — пробормотала Ирка. Всем родителям нравилось, что их дети — особенные, и Танькиным, и Богдановым, и Иркиных одноклассников…
— Ох ну конечно! — процедила мама, и лицо ее вдруг стало совсем некрасивым. — Чтоб нас все время сравнивали? Чтоб говорили — у такой дуры-мамаши такая замечательная девочка? Ты этого для меня хочешь, да?
— А чего ты для меня хочешь, мама?