Мама была… Мама стала еще красивее, чем раньше, еще красивее, чем Ирка ее помнила! У нее больше не было длинных волос — тщательно выстриженные локоны ложились вокруг головы сверкающей светло-золотистой шапочкой, будто с ними только что закончил работать лучший парикмахер. Кожа дышала свежестью, как у совсем молодых девушек, а глаза были умело подкрашены — неброско и выразительно — точно мама не из ванной вышла, а как минимум собиралась на бал! И даже роскошный пушистый купальный халат сидел на ней, как бальное платье!
— Ты такая… такая… — не сводя с мамы глаз, выдохнула Ирка.
— Какая? — мама рассмеялась.
Этот смех Ирка помнила — задорный, уверенный, будто в мире никогда и ни за что не может произойти ничего плохого, ну разве что где-то там, далеко-далеко, но не здесь! Не с мамой! Здесь все и всегда будет хорошо, и весело, и радостно, и легко, как в старых американских комедиях!
— Самая… самая… — пробормотала Ирка — у нее не было сил, не было дыхания закончить…
— Самая плохая? Самая уродливая? — снова засмеялась мама.
Ирка только помотала головой и снова уткнулась в мамин халат лицом.
— Значит, все-таки самая лучшая? — спросила мама.
Ирка молча закивала, тычась маме в плечо, как щенок.
— Ну-ну-ну… — успокаивающе похлопывая ее по макушке, сказала мама. — Siehst du, mein Lieber! Jetzt bist du nicht der einzige, der mich versteht![3] — по-немецки бросила мама поверх Иркиной головы. — У тебя странно пахнут волосы, малыш! Дымом… Как будто ты на пожаре была… — удивленно проговорила она, отстраняя Ирку на расстояние вытянутой руки. Окинула ее взглядом с головы до ног — и мамины идеальной формы темные брови изумленно поползли вверх.
Только тут Ирка сообразила, как выглядит после битвы с драконицей! Куртка, заляпанная грязью и покрытая темными разводами от брызгавшей с потолка торгового центра противопожарной жидкости. Разорванные на коленках джинсы и перемазанные темно-бурым ботинки — не объяснишь же, что драконьей кровью! Меховая оторочка капюшона закоптилась до грязно-серого состояния, а кое-где и обуглилась. И еще запах! Запах! Мама не видела ее столько лет — и она предстает перед ней, воняя, как сгоревшая урна!
«Хорошо хоть шишку на голове под волосами не видно, — безнадежно подумала Ирка. — Зато сами волосы… ой-ей-ей!»
«И как Айту вообще захотелось с таким потрепанным чучелом целоваться?» — мелькнуло где-то на заднем плане и тут же забылось. Сейчас у Ирки было одно желание — чтоб сию минуту пол их древней саманной хибары провалился прямо под ней и она рухнула метра на три в глубину! Тогда, по крайней мере, можно хоть как-то объяснить свой вид!
— Я… Шла, шла, поскользнулась на льду и… вот… Упала… Испачкалась… — неловко одергивая край грязной куртки, пролепетала Ирка.
«Ага! Капюшон тоже загорелся, потому что упала? Сосед через забор сигарету кинул — и прямо в меня! — сообразила Ирка, и холодные лапки паники пощекотали ее под коленками и поползли выше, выше, к сердцу… — А потом давай меня из огнетушителя поливать — спасать, значит…» — она едва слышно застонала сквозь зубы.
— Ага! — иронически согласилась мама. — А выросла ты так тоже потому, что упала? И похорошела… — задумчиво добавила мама.
Ирка уставилась на нее, растерянно приоткрыв рот. В голове у нее царил полный сумбур — она тут не знает, как объяснить свой кошмарный вид, а мама говорит… Выросла? Похорошела?
— И ничего я не похорошела и не выросла… — сама не понимая, что несет, забормотала Ирка. — Просто ты меня четыре года не видела…
Мамины ярко-голубые глаза мгновенно налились слезами:
— Я… Я, конечно, понимаю, что я… Что меня давно не было… Ну хоть ты-то не упрекай меня, Ирочка! Довольно я уже от твоей бабушки наслушалась! — вскричала она.
Ирка почувствовала, как руки у нее невольно сжимаются в кулаки. Бабка! И что она вечно… И куда она лезет? Мамы столько не было, а она…
— Все хорошо, мама! — снова прижимаясь к маме и обхватывая ее руками за талию, выдохнула Ирка. — Я не упрекаю, слово… — у нее едва не вырвалось «слово ведьмы!», но остатки здравого смысла дернулись где-то в глубине разума, и она успела исправиться: — Честное слово! Ты приехала — и все хорошо!
Проклятье, слова тоже путались, еще хуже, чем мысли. Ну как сказать маме: плевать, сколько тебя не было, главное, сейчас ты тут! Ирка могла только прижиматься теснее, обнимать все крепче…
— Правда? Ну и замечательно! — обрадовалась мама. — Только пусти меня, пожалуйста, Ирочка, а то сейчас задушишь…
Ирка испуганно отпрянула. Неужели она совсем потеряла голову и использовала свою оборотническую силу? Господи, ведь это же переломы, внутренние кровотечения… Девчонка с ужасом уставилась на маму…
— И халат запачкала, — мельком обронила мама, кончиками ухоженных ногтей касаясь жирно-черной полосы, появившейся на снежно-белой пушистости ее купального халата.
— Прости! — охнула Ирка, но мама еще раз брезгливым движением провела по пятну и раздраженно уставилась на свои испачканные пальцы.
— Я уже и забывать стала, какая тут кругом гадость! — в сердцах бросила она. — Грязь, всюду выбоины, ямы, все поломанное… У нас в Германии такого никогда бы не допустили! Неужели ничего нельзя сделать?
Ирка почувствовала, как у нее краснеют лоб, щеки… Если бы она знала, что мама вернется — она бы наплевала на ведьмовскую конспирацию и что-нибудь придумала! Например, заклятье для выравнивания асфальта!
— Прости… — повторила она. — Я думала… не знала… я постараюсь…
— Зовсим здурила дытына на радостях — за асфальт извиняться почала! — стряхивая свою старую, затрепанную куртку (и откуда она ее только вытащила, давно ведь уже новую купили!), объявила бабка и пристроила это заляпанное грязными пятнами убоище на вешалку — прямо поверх коротенького мехового жакетика. Наверняка маминого! — Зараз ще лопату визьмет и побижить ямы закопувать! А було б чему радоваться-то… — Бабка скользнула по маме пренебрежительным взглядом… и с силой хлопнула ладонью по своей куртке. Взлетевшие из-под дырявой плащовки хлопья гнилого синтепона мелкой крошкой осыпали светлый мех.
— Прекрати! — сморщившись, как от больного зуба, вскричала Иркина мама.
— Шо конкретно? — поинтересовалась бабка, продолжая похлопывать ладонью по куртке — каждый хлопок сопровождался взлетающим облаком.
— Вот это! Пыль разводить!
— А я у сэбэ вдома! — немедленно приняла подачу бабка. — Хочу — пыль развожу! Хочу — качучу пляшу! — И для подтверждения своей свободы и независимости пару раз стукнула каблуками в пол и резко вскинула руки. — Хей-о!
— Ох, да делай что хочешь! — Мама досадливо отвернулась от бабки. — А тебя я кое с кем познакомлю! — вскричала она, обращаясь теперь только к Ирке. Взяла дочь за плечи и, мягко надавив, заставила повернуться. — Вот! — указывая на стоящего в кухонных дверях мужчину, провозгласила она с явной гордостью. — Это — Тео! Герр Тео Фелл! Мой муж! Я теперь фрау Фелл! — восторженно взвизгнула мама и, кажется, с трудом сдержалась, чтоб не запрыгать, хлопая в ладоши.
Ирка поглядела на герра Фелла и навесила на физиономию дежурную улыбку «хорошо-воспитанная-девочка-встречает-друзей-своих-родителей», которую ей случалось подсмотреть у Таньки. Чтоб прикрыть разочарование. Мужчина, вызвавший у ее мамы такой бурный энтузиазм, был… скажем так… не очень… В общем, ничего особенного — тем более, рядом с ухоженной, как кинозвезда, мамой! Низенький и кругленький, пивной животик «курдючком» победно торчал между разошедшимися полами смешной кургузой домашней куртки. Пухлые щеки сильно отливали краснотой, словно немец только что зашел в дом с мороза, а между полными губами любителя хорошо покушать была зажата коротенькая, потемневшая от времени курительная трубка. Разве что глаза под стеклами круглых роговых очков Ирке понравились — веселые и чуть-чуть насмешливые; они перебегали с бабки на Иркину маму, потом на саму Ирку, снова на бабку…
— Ты о нем ничего не знаешь, а он о тебе много раз слышал — я ему постоянно рассказывала, что здесь, в далеком городе на Днепре, у меня растет чудесная дочка. Правда, Тео? — продолжала радостно тарахтеть мама.
— Авжеж! — немедленно влезла бабка. — Кожен вечер — пивка своему немчуре товстому нальет, сядет з ним рядком… — Бабка подперла щеку ладонью, принимая позу сказительницы из старых фильмов. — И як заведет про дочку з Днепра… Замист того, щоб подзвонить або письмо дытыне написать — про грошей прислать я вже не кажу!
— Да что же это такое! — плачущим голосом выдала мама. — Да какие же нервы это выдержат!
Но бабка словно и не слышала.
— Та и що вона… — бабка ткнула в маму пальцем, чтоб никто не перепутал, кто такая «вона», — своему немчуре розповисты могла? Якого цвета у Яринки в дытынстве горшок був? Та хиба ж вона знае, яка в неи дытына выросла? — патетически вопросила бабка у облезлого рожка люстры на потолке. Рожок перепуганно смолчал, бабка ответила сама: — Добра, разумна, слухняна — ось яка в мэнэ внучка! И вчыться, и по дому, и на огороде… Золото, а не дытына!
Ирка изумленно воззрилась на бабку — у нее возникло четкое впечатление, что у той завелась еще одна, тайная, внучка, которая и добрая, и умная, и послушная, одной рукой пропалывает огород, а в другой у нее учебник по физике. Потому что не могли же бабкины бурные комплименты относиться к самой Ирке?
— Та кожна мать удавилася бы от щастя, абы в неи така дытына була! — провозгласила бабка.
Ирка представила себе массовые самоубийства счастливых матерей и содрогнулась.
— А вы подывыться на оцю лахудру, люды добри! — провозгласила бабка, снова патетическим жестом указывая на маму. К «добрым людям» она, вероятно, относила маминого немца и проскользнувшего сквозь кухонную форточку кота — те честно поглядели, куда велено. — Ушвендяла в свою Германию, четыре года носа не казала, навить не спытала ани разу — чи живая ее донька, чи здоровая… А тепер — здра-авствуйте вам у вашей хате! — Бабка отвесила издевательский поклон. — Заявилася!