– Я не хотела говорить это вслух! – крикнула я. – Слова должны были остаться в моей голове, но я…
Старуха снова встряхнула меня.
– Я знала это уже в тот день, когда пришла к вам с медальоном, а ты пряталась в тени, хитрая, как змея. Ты позавидовала брату. Ты хотела, чтобы они забрали его!
– Нет, нет! – Я пыталась вырваться из её хватки. – Я люблю Томаса.
Бабуля Хеджпат приблизила своё лицо к моему. Теперь мы почти соприкасались носами. В её глазах плясал гнев.
– Я вижу в тебе зло.
Я отвернулась, чтобы не смотреть ей в глаза. Да, я позавидовала Томасу, но я не хотела, чтобы Добрый Народец украл его. Нет, конечно же нет. Я была не такой уж плохой сестрой.
О, если бы только эта старуха поскорее ушла! Я больше не могла выносить её странный землистый запах или прикосновение её старого плаща к моей коже, грубого и колючего. Её дыхание было хриплым и воняло смесью трав, кухонных приправ и несвежей пищи. Я вновь попытался вырваться, но она даже не думала ослабить хватку.
Внезапно она вытащила из-за ворота моего платья медальон и, расстегнув его, поболтала им передо мной.
– Значит, ты взяла медальон. А я-то удивилась, почему он не спас милого малыша?
– Томас дал мне его… он хотел, чтобы я его взяла. Ненадолго. Я хотела вернуть его, но… – Я заплакала. Старуха была права. Я и впрямь была плохой сестрой, ужасной сестрой, худшей на свете сестрой, какая только могла быть у младшего брата. – Я не хотела, чтобы они забрали его… не хотела!
Она наклонилась ещё ближе и прошипела мне на ухо:
– Как тебе твой новый братец? Ты себе такого хотела?
Не дожидаясь ответа, бабуля Хеджпат швырнула в меня медальон и зашагала к калитке.
– Не смей называть этого урода моим братом! – дрожа от гнева, крикнула я ей вслед.
Бабуля Хеджпат оглянулась.
– Лучше научись держать язык за зубами, иначе тебя ждут ещё бо́льшие неприятности.
Взмахнув потрёпанным плащом, старуха прошла через калитку и скрылась из вида.
Не зная, что мне делать, я застегнула цепочку на шее и снова спрятала медальон под платьем. Его прохладное прикосновение больше не доставляло мне удовольствия, но я не хотела, чтобы кто-то ещё знал, что он у меня.
Несколько мгновений спустя, по дороге, что-то насвистывая, показался папа. Когда он возвращался с поля, я обычно бросалась ему навстречу. Когда я была маленькой, он сажал меня на плечи и нёс домой. Сидя у него на плечах, я чувствовала себя высокой-высокой! Мне были видны зелёные поля, протянувшиеся до самого Мирквуда, лежащего, как чёрная тень, у подножия гор. Папа обычно смеялся и говорил:
– Может, отнести тебя в Мирквуд и оставить там Доброму Народцу?
– Нет, папа, не надо! – Я цеплялась за него, страшась тёмного леса и его тайн. Я никогда не ходила туда и ни за что не пойду.
Этим вечером я не выбежала навстречу папе. Я сидела на скамейке и боялась представить себе, что он сделает, когда увидит подменыша в колыбели, которую своими руками смастерил для Томаса.
Папа остановился передо мной.
– Эй, Молли, почему ты сидишь здесь одна и почему я не услышал от тебя ни слова приветствия?
Пронзительный визг в доме избавил меня от необходимости отвечать.
– Это не наш Томас, – сказал папа. – Такие вопли издает лишь голодный кот.
Он посмотрел на меня так, будто ожидал объяснений.
– Ты прав, папа, это не наш Томас, – убитым голосом ответила я.
Я говорила так тихо, что папа не расслышал моих слов. С удивлённым лицом он пошёл домой. Я медленно поплелась за ним.
Взяв на руки подменыша, он посмотрел на маму:
– Что случилось с нашим Томасом? У него нездоровый вид.
Мама расплакалась. Я повернулась к папе, чтобы всё ему объяснить, но прежде чем я открыла рот, чтобы заговорить, он спросил:
– Бабуля Хеджпат видела его, Агнес? Он выглядит гораздо хуже, чем мне показалось на первый взгляд.
– Да, да, она уже была здесь и ушла, – снова зарыдала мама. – Она ничего не может сделать.
– Должно быть, плохо дело, если бабуля не может помочь. – Папа прижал подменыша к себе и нежно покачал на руках. – Не бойся, Томас, мы вылечим тебя. Есть и другие целители, которые знают столько же или даже больше, чем бабуля Хеджпат.
– Сэм, неужели ты слепой? – закричала мама. – Это не Томас у тебя на руках!
Папа улыбнулся подменышу, который посмотрел на него чужими, широко раскрытыми глазами.
– Не глупи, – сказал папа. – Если это не Томас, то кто? – И он засмеялся, как будто мама пошутила.
Я выхватила подменыша у папы и поднесла его к папиному лицу.
– Посмотри на него! – закричала я. – Разве ты не видишь, что это не Томас?
Истошно вопя, подменыш начал извиваться и попытался вырваться, но я крепко держала его.
– Они сегодня забрали Томаса! И оставили вместо него этого!
Папа до сих пор так ничего и не понял.
– Oни?
– Они, – сказала мама. – Ты прекрасно понимаешь, кого имеет в виду Молли, Сэм! Посмотри хорошенько на этого ребёнка.
Папа пристально посмотрел на кричащее существо в его руках и всё понял. Он тотчас изменился в лице. Тревога за Томаса в его глазах сменилась ужасом.
– Не может быть! – прошептал он. – Мы же были осторожны, Агнес. Мы не сказали ни слова, чтобы привлечь их к нашей двери.
Опасаясь, что он швырнёт подменыша об стену, я забрала его у папы. И громко, чтобы меня услышали, несмотря на плач уродца, крикнула:
– Они принесли своего хилого младенца и забрали нашего Томаса!
Папа простонал и отвернулся от меня:
– Мы не можем оставить у себя их уродца.
– Боюсь, что мы должны это сделать, – возразила мама. – Бабуля Хеджпат говорит, что если мы будем хорошо обращаться с подменышем, то они будут хорошо относиться к Томасу. Если их хворые дети поправляются, они иногда возвращают того, которого забрали, и уносят своего.
– Они никогда не вернут нам нашего Томаса, – сказал папа. – Сегодня ночью я отнесу этого уродца на перекрёсток и оставлю там, независимо от того, пожелают они его забрать или нет.
– Нет. – Мама забрала у меня плачущего подменыша. – Мы сделаем так, как говорит бабушка Хеджпат. Мы должны, Сэм, ради нашего Томаса.
На глазах у папы она расстегнула платье и поднесла подменыша к груди.
– Я не могу этого видеть! – воскликнул отец и без лишних слов вышел из дома.
Мама окликнула его:
– Куда ты идёшь, Сэм?
– В таверну. Там я не услышу истошных воплей этого урода.
– Когда ты вернёшься домой?
– Лишь после того как ты отнесёшь это создание на перекрёсток. Я не намерен спать под этой крышей, пока он здесь. – С этими словами папа открыл дверь и чуть не бегом выскочил из дома.
Я обняла маму и прижалась щекой к её боку. Над моей головой подменыш дёргался, извивался и шумно сосал мамино молоко, как будто умирал с голода.
– Папа вернётся, – сказала я, хотя моё сердце разрывалось от боли, когда я произносила эти слова. – Он вернётся, я точно знаю, что он вернётся.
Мама оттолкнула меня:
– Оставь меня, Молли. Мне не нужно, чтобы ещё и ты меня дёргала.
Куда только подевалось румяное мамино лицо! Исчезли её милые ямочки на щеках, исчезла её славная улыбка. Судя по её измученным, печальным глазам, с таким же успехом она сама могла быть подменышем.
Поздно, той же ночью, прежде чем уснуть, я лежала в своей кровати на чердаке, надеясь услышать, что папа вернулся домой, но слышала я только плач и хныканье подменыша и тщетные попытки мамы убаюкать его. Никаких шагов в переулке, ни единого звука за дверью, ни папиного голоса, окликающего маму по имени.
Я нащупала под ночной рубашкой медальон. Я буду носить его вечно, но не потому, что он красивый, а как напоминание о том, что я натворила.
Глава 3
Папа не пришёл домой ни тем утром, ни следующим, ни третьим. Прошла неделя, а мы так ничего и не услышали о нём. Наконец один из местных мужчин сказал маме, что папа уехал в далёкую деревню и нашёл там работу на какой-то ферме. Он не вернётся, пока не исчезнет подменыш. Каким образом это произойдёт, его не касается, сказал папа.
Хотя папа ушёл от нас по моей вине, я разозлилась на него за то, что он бросил маму и меня. Без папиного заработка мы не сможем покупать достаточно муки и сахара. Мама слишком устала и ослабла, и могла только ухаживать за подменышем, поэтому я готовила еду и следила за тем, чтобы мама ела, но мне казалось, что подменыш высасывает из неё все жизненные соки.
Я доила корову, пропалывала огород, мыла пол и чистила кастрюли и всё время хотела, чтобы подменыш заболел и умер. Если бы мне хватило смелости, я бы сама отнесла его на перекрёсток и оставила бы там, пока мама спит.
По мере того как животик подменыша округлялся, он плакал меньше, но всё равно гораздо чаще, чем обычный человеческий ребёнок. Когда он бывал зол или голоден, то кусался, пинался и дёргал маму за волосы. Но как бы плохо он себя ни вёл, мама говорила с ним мягко и ласково. Она укачивала его, ухаживала за ним и дала ему имя – Гость, потому что им он и был, гостем в нашем доме, который однажды вернётся к своему народу, а Томас вернётся к нам.
Гость никогда не улыбался и не смеялся. Он не гулил по-детски и не ворковал. Когда он не плакал, то лежал в колыбели и хмурился. Часто взгляд у него бывал, как у кошки: он как будто смотрел на что-то такое, что мог видеть только он.
Я надеялась, что он видит Добрый Народец, что они исподтишка заглядывают к нам в дом, чтобы убедиться, что мама хорошо обращается с их ребёнком. Они наверняка были бы довольны его здоровьем. Когда-нибудь – совсем скоро – они придут с Томасом и обменяют его на Гостя. Папа вернётся домой, мама почувствует себя лучше, и всё будет как прежде.
Прошёл год. Прошли лето и осень, зима и весна, но никто из Доброго Народца так и не появился у нашего порога. Гость вырос из колыбели, но пока не стоял на ножках и не ходил. И не произносил ни слова. Хотя у него прорезались несколько крошечных жёлтых зубов, он требовал лишь молока.