– Вы же знаете, Ивонна, я никогда не рассказываю о поцелуях.
Ивонна покраснела и высвободила руки.
– Чего не знаю, того не знаю.
Джек быстро встал и обошел вокруг стола, чтобы отодвинуть для нее стул, а меня предоставил самой себе.
Я взяла папку.
– Спасибо, Ивонна, за вашу помощь. Не знаю, чем это поможет Джейн, но, по крайней мере, это поможет Джеку начать работу над следующей книгой.
Я наклонилась и поцеловала Ивонну в щеку, вдыхая запах детской присыпки и лака для волос, что тотчас напомнило мне мою бабушку.
– Всегда рада помочь, Мелани. Вы же знаете, я обожаю головоломки, которые мне подкидывает Джек. Помогает сохранить молодость. Это и еще зумба.
При этих ее словах мои глаза от удивления полезли на лоб, но я промолчала. Мы попрощались и вышли. Пока мы оба в глубокой задумчивости спускались по ступенькам крыльца, рука Джека лежала у меня на талии.
Мы вышли на тротуар, я взглянула на Джека. Его брови были нахмурены.
– Что-то не так?
– Я не знаю, что именно. Либо причина, по которой Баттон решила, что Анну Пинкни нельзя хоронить с мужем и ребенком, либо картинка, как Ивонна Крейг занимается зумбой. – Он улыбнулся, и я могла поклясться, что мое сердце ёкнуло. – Думаю, мне нужно узнать больше. Хочу съездить в Чарльстонский музей, посетить архивы и посмотреть, что еще я смогу откопать.
– Тебе не нужно записываться заранее?
Джек лукаво приподнял бровь.
– Не всегда.
Я положила руку ему на локоть.
– Пообещай, что сообщишь мне обо всем, что найдешь, прежде чем поделишься этим с Джейн. Она сказала мне, что порой ответы, которые мы находим, лучше не знать. Как будто она уже проходила этот путь раньше, но ее постигло разочарование. Как будто она раз за разом пыталась найти родителей и не вынесет очередного тупика.
– И ты не хочешь ее расстраивать, потому что тогда ты можешь потерять няню?
Я покачала головой.
– Нет. Думаю, это потому, что Джейн мне нравится, и до сих пор у нее была трудная жизнь. – А еще потому, что она немного напоминает меня. – Я не хочу, чтобы из-за меня она набивала новые шишки.
– Решено, – сказал Джек, наклоняясь, чтобы легонько поцеловать меня в губы, и вручил мне ключи от машины. – Я пойду пешком. Увидимся дома. – Было в его словах что-то такое, отчего мурашки пробежали по всему телу.
– Увидимся дома, – сказала я, поворачиваясь к минивэну. Слова Ивонны все еще крутились у меня в голове. «Она умерла дома». Мне непременно нужно вернуться в дом Джейн, но не одной. Если в доме был кто-то, кто хотел, чтобы я ушла, существовал только один известный мне человек, способный помочь одолеть его. Или, по крайней мере, помочь определить, кто или что это было. Ведь мои способности, похоже, покинули меня, и это уже начало меня бесить. Нажав на телефоне кнопку быстрого набора, я подождала, когда мать ответит. Я снова вспомнила слова Ивонны и задалась вопросом, почему Анну похоронили вдали от мужа и единственного ребенка.
Глава 12
Вернулась более теплая погода и разбудила дремлющие сады, предмет гордости всех жителей Чарльстона. Хотя было лишь начало февраля, цветы уже прорастали из оконных ящиков и вазонов – и то и другое можно было легко внести в помещение в случае неожиданных заморозков, которые были просто обязаны ударить до официального начала весны. Так местные жители отличали тех, кто был «оттуда». Новоприбывшие начинали сажать свои однолетние растения при первом же дуновении теплого воздуха, а затем их видели в расстроенных чувствах, они плакали на верандах над пожухлыми, увядшими растениями, потому что на следующей неделе ртутный столбик падал ниже нуля.
Я прошла несколько коротких кварталов до дома моей матери на Легар-стрит в кроссовках и костюме для йоги, которые она мне купила. Мать сказала, что это ее подарок самой себе. Мол, она решила заняться спортивной ходьбой для здоровья, чтобы подольше оставаться в форме. У нее по-прежнему была выносливость и фигура двадцатилетней девушки, и я понятия не имела, почему эта навязчивая идея внезапно овладела ею, но она не хотела ходить одна, а я была наиболее вероятным кандидатом на роль партнера. Прогулкам мой отец предпочитал садоводство. Вероятно, потому, что считал спортивную ходьбу слишком большой угрозой для своей мужественности – как будто садоводство не было тем хобби, в котором преобладали женщины. Но, похоже, ему нравилось быть одним из немногих мужчин в садоводческом клубе.
Вот почему у меня на ногах были синие кроссовки (те, которые я носила во время беременности, слишком разношены и теперь были бы впору разве что слоненку). А еще на мне штаны для йоги, именно в таких я не единожды видела Софи. Я не раз задумывалась, уж не близок ли конец света, коль мы с Софи теперь носим одинаковую одежду.
Я остановилась у ворот дома, в котором жила первые шесть лет своей жизни с бабушкой. Я всегда ощущала ее присутствие, но здесь оно было гораздо сильнее. Иногда меня мучил вопрос, были ли это лишь мои воспоминания о ней, или она все еще оставалась здесь, чтобы я не наделала глупостей. Она по-прежнему время от времени звонила мне по телефону, так что, скорее всего, второе, но мне всегда нравилось бывать в этом доме.
На кованом садовом столе стоял цветочный ящик. Что-то напевая себе под нос, отец сажал во влажную землю лимонно-желтые петунии и золотые герберы.
– Доброе утро, дорогая, – сказал он, когда я поцеловала его в щеку. – Знаю, зима еще не закончилась, но я не смог удержаться, чтобы не высадить чего-нибудь в такую хорошую погоду.
– Они прекрасны, – сказал я, восхищаясь оттенками и композицией цветов. У отца был истинный дар садовника, который я только начинала ценить. Я уже знала, как выглядят и пахнут розы, так что начало было положено.
– Собралась с мамой на утреннюю прогулку?
– Да, – сказала я. – Я думала, она будет ждать снаружи.
Отец поджал губы.
– У нее ранняя встреча, но к настоящему времени они уже должны закругляться.
– Встреча?
Он коротко кивнул, давая понять, что это за «встреча». В отличие от меня, у моей матери не было проблем с рекламой экстрасенсорных способностей. Мой отец предпочитал делать вид, что это все ерунда. Похоже, эту привычку я унаследовала от него. Я вздохнула.
– Где они?
– В гостиной внизу. Не волнуйся, ты не прервешь ничего важного, – сказал он, увидев сомнение на моем лице. – Кроме того, она здесь уже долго.
– Спасибо, пап, – сказала я, не зная, стоит ли мне оскорбиться, что он не воспринимал наши способности всерьез. Между ним и моей матерью шла непрекращающаяся битва, и я, когда была маленькой девочкой, оказалась частично виновата в их разводе. Хотя отец постоянно сталкивался с призраками и паранормальными явлениями, он был Фомой неверующим, отрицавшим существование тонкого мира. Он хорошо видел и понимал лишь то, что хотел, – вот в этом я действительно была его дочерью.
Я толкнула входную дверь и замерла, увидев перед собой странную штуковину. Она была похожа на двойную прогулочную коляску, вслед за которыми по улицам Чарльстона бегали молодые, подтянутые и веселые матери, и их задорные «конские хвосты» радостно подпрыгивали над задним ремешком бейсболки. Наверно, эту штуку захватила с собой клиентка, с которой у матери была назначена встреча. Я не могла придумать никакой другой причины, почему эта штука стоит в фойе дома моих родителей.
– Мелли? Это ты?
– Да, мама, – сказала я, направляясь в гостиную. Я на миг застыла на пороге, любуясь игрой солнечного света, падавшего через стекла витража. Внутри таилось секретное послание, загадка, которую мы с Джеком разгадали с помощью моей матери. Тогда она подумала, что мы с ней могли бы публично заявить о наших способностях и что наш долг – помогать другим. Я все еще тянула, ожидая, когда она меня убедит в том, что это не разрушит мою карьеру или мою репутацию.
– Иди сюда, – сказала мать, приглашая меня к ломберному столику из красного дерева, за которым, по слухам, когда-то играл в карты сам Лафайет. Она сидела напротив рыжеволосой женщины примерно моего возраста, но темные круги под глазами делали ее старше. Моя мать сняла перчатки, и они были аккуратно сложены на краю стола, не оставляя сомнений в том, что она гадала.
– Доброе утро, – сказала я, наклонившись, чтобы поцеловать ее в щеку, и кивнула ее гостье. – Мы опаздываем на прогулку, а в десять у меня назначена встреча, я показываю квартиру в Ист-Бэй.
– Сядь, Мелли. Мы почти закончили.
Я повиновалась и, вопросительно приподняв брови, посмотрела на нее.
– Вероника, это моя дочь, Мелани Тренхольм. Мелани, это Вероника Фаррелл. Если не ошибаюсь, ты знакома с ее дочерью.
Я в замешательстве уставилась на гостью, пытаясь вспомнить имя и лицо.
– Извините, но…
– Моя дочь – Линдси. Подружка вашей падчерицы Нолы, они учатся в одном классе в Эшли Холл.
– О да. Конечно, – сказала я, вспоминая девушку, которую Нола привела домой. Девушку с доской для спиритических сеансов. Было в Линдси что-то еще, что у меня никак не получалось вспомнить. Эх, мне точно следовало взвесить свой мозг до и после родов, чтобы иметь доказательство того, что с рождением каждого ребенка теряется значительное количество серого вещества.
Легкая улыбка приподняла уголки губ Вероники, слегка осветив ее бледное лицо.
– И я знаю вас по Университету Южной Каролины. В свое время мы обе записались на курс истории искусств и вместе работали над проектом.
Точно! Я едва не хлопнула себя по лбу.
– О да. Линдси говорила об этом. Боюсь, я мало что помню из студенческих лет. Наверно, я сознательно старалась подавить эти картинки, чтобы не вспоминать, какой одинокой и неуклюжей я была в социальном плане.
Она широко улыбнулась, и я увидела сходство с дочерью: несмотря на разный цвет волос, у них были одинаково тонкие, почти хрупкие кости, высокие скулы и прямые брови. «Патрицианские» – вот как бы я их назвала. Теперь я ее вспомнила, хотя и смутно, а также и причину, по которой я, вероятно, исключила ее из своих мыслей, как только мы получили оценку за наш проект. Она была из тех девушек, которые слишком хорошо общались со своей семьей. Ее мать или сестра вечно звонили, когда мы работали над проектом, и вместо того, чтобы проигнорировать звонок, она всегда на него отвечала, а затем тратила драгоценное рабочее время на рассказ о содержании их разговора. Мне это казалось утомительным, хотя теперь я, наверно, признала бы, что в своем одиноком, почти сиротском положении просто завидовала ей.