— Кто сегодня больше принесёт, тому опояска лазорева, атласна.
Ступают брат и сестра по белым тем оленьим путищам, берут ягодки синие, ягодки красные. Брателко всё в коробок да в коробок, сеструха всё в рот да в рот.
Полдень. Жарко, солнечно. У брателка ягод класть больше некуда. У сеструхи две ягодичины по коробу катаются, гремят. Ей и пала на ум думка. Она говорит:
— Брателко, солнце уж на обеднике. Привались ко мне, отдохни, я у тя буду головушку учасывать частым гребешком.
Романушко привалился к сестре на колени, и только у него глазки сошлись, она нанесла нож…
Не пуховую постель брату постилала, не атласным одеяльцем укрывала, положила брателка в болотную жемь,[52] заокутала оленьим белым мохом.
Домой прибежала, братневы ягодки явила.
— Вот вам ягодки синие, ягодки красные, пожалуйте мне-ка поясок лазоревый, атласный.
— А Романушко где-ка?!
— Не слушался, убежал, лесной царь его увёл.
Романушка заискали, в колоколы зазвонили. Романушко не услышал, на зов колокольный не вышел, только стала над ним расти на болотце тонка рябина кудревата.
Ходят по Руси скоморохи, утешают людей песнями да баснями, гудками да волынками. Идут по болотцу, где Романушко лежит, увидели рябинку, высекли тесинку. Сделали гудок с погудалом. Не успели погудальце на гудок наложить, из гудка голосок родился и запел:
— Скоморохи, потихоньку,
Весёлые, полегоньку…
Зла меня сестрица убила,
В белый меня мох положила
За ягодки за красны,
За поясок за атласный.
Скоморохи говорят:
— Эко, государи, диво какое! Гудок-от человеческим языком выговариват.
Вот идут скоморохи по дороге, да в ту деревню, где Романушкин-то дом.
— Государь хозяин, пусти весёлых людей ночь переночевать.
— Государи скоморохи, здесь не до веселья, сын потерялся. Ушёл по ягоды — не воротился.
Скоморох Вавило говорит:
— Возьми-ко, хозяин, погудальце. Не расскажет ли тебе гудок какого дива.
Не поспел отец погудальце на гудок наложить, запел из гудочка попечальный Романушкин голосок:
— Тятенька, потихоньку,
Миленькой, полегоньку…
Зла меня сестрица убила,
В белый меня мох положила
За ягодки за красны,
За поясок за атласный.
Мать-то услыхала:
— Дайте мне, дайте гудок-от!
Не поспела матерь погудальце на гудок наложить, запел с гудочка попечальный Романушкин голосок:
— Маменька, потихоньку,
Родненька, полегоньку…
Зла меня сестрица убила,
В белый меня мох положила
За ягодки за красны,
За поясок за атласный.
Не кипарисны деревца пошаталися, не изюмны ягодки посыпались, отец с матерью заплакали. Сошлась родня вся, порода.[53] Собрались порядовные соседи.[54] Девку Осьмуху имают и на суд перед собою ставят.
— Ha-ко ты играй!
Не поспела Осьмуха погудальце на гудок наложить, запел гудочек тонко, и грозно, и жалобно:
— Сестрица, потихоньку,
Родненька, полегоньку…
Ты меня убила,
В белый мох положила
За ягодки за красны,
За поясок за атласный.
Осьмуха сшибла от себя погудальце.
Скоморох Вавило погудальце перехватил и стегнул Осьмуху крест-накрест. Она и перекинулась сорокой; прострекотала три раза и слетела в тёмный лес.
Скоморохи поводят народ и родителей на болотце, где шумит над Романушком тонка рябина кудревата. Скоморохи отымают белый мох. Родители видят своё детище, мрут душой и телом. Скоморохи говорят:
— Не плачьте, родители, нынче время наряда и час красоте.
Заиграл Вавило во гудочек, а во звончатый во переладец. А народ и скоморохи запели:
— Грозная туча, накатися,
Светлые дожди, упадите,
Романушко, пробудися,
На белый свет воротися.
И летает погудальце по струнам, как синяя молния. Сгремел гром, и на болотце накатилось светлое облако и упало живым дождём на Романушка. И ожил Романушко. Из-под кустичка приходит серым заюшком, а из-под камешка приходит горностаюшком. Скоморохам-то на славу, родителям на радость, а народу-то на диво.
Об Авдотье Рязаночке
Зачинается доброе слово
Про Авдотью-жёнку, Рязанку.
Дунули буйные ветры,
Цветы на Руси увяли,
Орлы на дубах закричали,
Змеи на горах засвистали.
Деялось[55] в стародавние годы.
Не от ветра плачет сине море,
Русская земля застонала.
Подымался царище татарский
Со своею Синею ордою,[56]
С пожарами, со смертями.
Города у нас на дым пускает,
Пепел конским хвостом разметает,
Мёртвой головой по земле катит.
И Русь с Ордой соступилась,[57]
И были великие сечи…
Кровавые реки пролилися,
Слёзные ручьи протекали.
Увы тебе, стольный Киев!
Увы, Москва со Рязанью!
В старой Рязани плач с рыданьем:
Носятся страшные вести.
И по тем вестям рязанцы успевают,
Город Рязань оберегают:
По стенам ставят крепкие караулы,
В наугольные башни — дозоры.
Тут приходит пора-кошенина.[58]
Житьё-то бытьё править надо.
Стрелецкий голова[59] с женою толкует,
Жену Авдотью по сено сряжает:
— Охти мне, Дунюшка-голубка,
Одной тебе косить приведётся.
Не съездить тебе в три недели,
А мне нельзя от острога[60] отлучиться,
Ни брата твоего пустить с тобою,
Чтобы город Рязань не обезлюдить.
И Авдотья в путь собралася,
В лодочку-ветлянку[61] погрузилась.
Прощается с мужем, с братом,
Милого сына обнимает:
Миленький мой голубочёк,
Сизенький мой соколик,
Нельзя мне взять тебя с собою:
У меня работа будет денно-нощна,
Я на дело еду скороспешно. —
После этого быванья
Уплыла Авдотья Рязанка
За три леса тёмных,
За три поля великих.
Сказывать легко и скоро,
Дело править трудно и долго.
Сколько Авдотья сено ставит,
Умом-то плавает дома:
«Охти мне, мои светы,
Всё ли у вас по-здорову?»
А дни, как гуси, пролетают,
Тёмные ночи проходят.
Было в грозную ночку —
От сна Авдотья прохватилась,
В родимую сторонку взглянула:
Над стороной над рязанской
Трепещут пожарные зори…
Тут Авдотья испугалась:
— Охти мне, мои светы!
Не наша ли улица сгорела? —
А ведь сена бросить не посмела:
Сухое-то кучами сгребала,
Сучьём суковатым пригнетала,
Чтобы ветры-погоды не задели.
День да ночь работу хватала,
Не спала, не пила, не ела.
Тогда в лодчонку упала,
День да ночь гребла, не отдыхала,
Весла из рук не выпускала.
Сама себе говорила:
— Не дрожите, белые руки,
Не спешите, горючие слёзы! —
Как рукам не трястися,
Как слезам горючим не литься?
Несёт река головни горелы,
Плывут человеческие трупы.
На горах-то нет города Рязани,
Нету улиц широких,
Нету домовного порядка.
Дымом горы повиты,
Пеплом дороги покрыты.
И на пеплышко Авдотья выбредала.
Среди городового пепелища
Сидят три старые бабы,
По мёртвым кричат да воют,
Клянут с горя небо и землю.
Увидели старухи Авдотью:
— Горе нам, жёнка Авдотья!
Были немилые гости,
Приходил царище татарский
Со своею Синею ордою,
Наливал нам горькую чашу.
Страшен был день тот и грозен.
Стрелы дождём шумели,
Гремели долгомерные копья.
Крепко бились рязанцы,
А врагов не могли отбити,
Города Рязани отстояти.
Убитых река уносила,
Живых Орда уводила.
Увы тебе, жёнка Авдотья,
Увы, горегорькая кукуша!
Твоё тёплое гнёздышко погибло,
Домишечко твоё раскатилось,
По камешку печь развалилась.
Твоего-то мужа и брата,
Твоего-то милого сына
В полон увели постылый.
И в те поры Авдотья Рязанка
Зачала лицо своё бити,
Плачем лицо умывати,
Она три дня по пеплышку ходила,
Страшно, ужасно голосом водила,
В ладони Авдотьюшка плескала,
Мужа и брата кричала,
О сыне рыдала неутешно.
Выплакала все свои слёзы,
Высказала все причитанья.
И после этого быванья
Вздумала крепкую думу:
— Я пойду вслед Орды,
Пойду по костям по горелым,
По дорогам пойду разорённым.
Дойду до Орды до проклятой,
Найду и мужа и брата,
Найду своего милого сына!
Говорят Авдотье старухи:
— Не дойти тебе Орды за три года.
Пропадёшь ты, жёнка, дорогой,
Кости твои зверь растащит,
Птицы разнесут по белу свету.
Говорит Авдотья старухам:
— То и хорошо, то и ладно!
Дожди мои косточки умоют,
Буйные ветры приобсушат,
Красное солнце обогреет.
Говорят Авдотье старухи:
— В Орде тебе голову отымут,
Кнутом тебе перебьют спину.