За что хвататься — непонятно. Маша начала с утечки, поскольку дело это уже было раскрученное и содержало все необходимые материалы для оформления заключения.
Почему-то её не покидало ощущение, что вот-вот должно случиться что-то неприятное. Впрочем, что хорошего можно ждать от дня, который начался с перестрелки и вполне мог закончиться трагически уже утром? Ничего.
После 16.00 позвонили из отделения милиции и доложили, что содержащийся в КПЗ карлик исчез.
Потом в районе 17.00 дежурный по секрету сообщил об инциденте на ….ом кладбище с прахом Скоробогатова. Сведение это, как вы понимаете, было несколько устаревшим, но от этого остроты не потеряло.
А в 19.05 это самое неприятное и случилось.
В помещении ФСБ, в святая святых Службы Безопасности, началась вдруг пальба. Когда Маша прибежала на выстрелы, а всего их было четыре, всё уже кончилось. В комнате, где содержались Светлана с Колькой, лежали два трупа. Охранники, как и положено, были метки, хотя особой меткости тут не требовалось. Стреляли они в затылок с близкого расстояния. Ворвались в комнату, как только Светлана закричала, увидели двух мужчин, стоящих спиной к дверям, и произвели из пистолетов выстрелы в голову. Как эти двое проникли в комнату, было непонятно. Смотреть на них, лежащих в луже крови, было муторно, и Маша отвела Светлану с Колькой в свой кабинет, где, кстати, уже закипал чайник. Светлану трясло, Колька был перепуган.
Маша налила в чашку чаю.
— Только что не было, — сказала Света. — Вдруг смотрю — стоят, ухмыляются, а глаза страшные, безжалостные. Так ударило по нервам, что я заорала. Думала — всё. Как они проскочили мимо охраны?
— А они и не проскакивали, — ответила Маша, вспомнив разговор с Игорем. — Это Люпис и Тяпус, пришельцы из будущего. Они просто появляются там, где им надо, и всё. Благодари Бога, что они убиты, теперь их уже не трое. Еще остался Марьяж. Пей чаек-то, пей, это отвлечет.
Какое там пей. У Светы руки ходили ходуном, как у горького пропойцы, и зубы стучали о чашку.
Возвращаться в глухую комнату, где уже прибирались, она категорически не хотела, и Маша не стала настаивать. О работе и речи быть не могло, пришлось вспоминать всякие смешные глупости, чтобы развеять тягостную обстановку. Охранники теперь сидели на стульях в коридоре рядом с кабинетом Кибиткиной.
В 20.30 зазвонил телефон, и капитан Реутов не без ехидства сообщил, что некто Золотухин А.Г., Машин протеже, вместе с тремя лицами без документов, один из которых при оружии, доставлен в отделение милиции из некоего печально известного казино, где совместно с вышеуказанными лицами учинил пьяный дебош, с каковым фактом он, капитан Реутов, многоуважаемую госпожу Кибиткину сердечно и поздравляет.
— Задержанных зарегистрировали? — деловито спросила Маша.
— Нет еще, — ответил Реутов. — Золотухина же ты пасёшь.
— Умница, — похвалила Маша. — Целую в щечку. Подбрось их ко мне, всех четверых.
— Тут одной щечкой не отделаешься, — произнес Реутов голосом прожженного донжуана. — Задолжала ты мне, Марья Тимофеевна, ох задолжала. Секёшь намек?
— Экий ты крохобор, Реутов, — смеясь, сказала Маша. — Поди, уже долговую книгу завел? Хороший из тебя семьянин выйдет.
— Так вот и я про то же, — подхватил Реутов…
А в казино произошло следующее.
Когда выигрыш Ремизовой и Буханкина достиг ста тысяч долларов, Марьяж покинул заведение, направившись в квартиру Толяна. Без его помощи фарцовщики должны были весьма быстро «раздеться», и это входило в план отмщения. Так оно и случилось.
Система вдруг перестала работать, и за каких-то пятнадцать минут Ремизова с Буханкиным продули пятьдесят тысяч. Тут бы им и остановиться, но азарт, черт побери, азарт.
Мефодий, который, как держатель казино, нёс пусть незначительные (что такое сто тысяч долларов? — тьфу, пустяк), но все-таки убытки, приободрился и начал отпускать ядовитые реплики типа: «Что, молодые люди, фортуна повернулась тухесом?» Или: «Пожировали и будя». Или: «Песец подкрался незаметно».
Ремизова занервничала и быстро спустила еще тридцать тысяч, а потом и остальные двадцать.
После этого начала работать привычная для всяких злачных мест система мелких поощрений и крупных ошкурений.
На взятые у Толяна в долг пять тысяч Зинаида выиграла десять тысяч долларов, потом спустила их вкупе с теми, что заняла.
Окружающие, те, которые в игре не участвовали, раззадоривали попеременно делающих ставки Ремизову и Буханкина, утверждая, что таким мастерам вернуть проигрыш — раз плюнуть.
Толян тоже завелся и отслюнивал тысячи одну за другой, пока вдруг не оказалось, что тысячи-то тю-тю, нету больше ни единой.
— Что и требовалось доказать, — изрек по этому поводу Мефодий. — В азартные игры с государством, юные вы мои кореша, не играют.
— Ты, что ли, государство? — спросил Толян, глядя в пол.
— Именно, — подтвердил Мефодий. — Я и есть государство. Твоё родное, многострадальное государство.
— Тьфу на вас, — сказал Толян, по-прежнему не поднимая глаз. — Пошли отсюда, ребятишки.
И двинулся к дверям, сжимая пудовые кулаки. Ремизова, Буханкин и Антон последовали за ним.
— Дурак, — вдогонку ему почти ласково произнес Мефодий. — Молодой еще, потому и дурак. Раздавлю ведь, как клопа.
Толян молча повернулся и пошел на Мефодия.
— Бей его, — взвизгнул старый пузан, струхнув не на шутку. — Девку не трогать, остальных не жалей.
Откуда-то вдруг понабежали накачанные битюги, человек двадцать, плюнешь — попадешь в битюга. Паханы вмиг рассеялись, опасаясь ненароком получить по соплям, что могло бы пагубно отразиться на авторитете.
Буханкина вырубили первым же ударом, он улетел под стол с закусками и там притих. Ремизова, визжа, забилась в угол, потом бочком-бочком перебралась под стол к Буханкину.
Толян бился, как слон. Каждый его удар валил очередного битюга с ног. Антон, отбиваясь, использовал приемы джиу-джитсу. Очень мешал дипломат, но он не выпускал его из левой руки, порой нанося им удары по коленям и в пах. Однако силы были неравны, их прижали к стене.
— Прикрой, бросил Антон, и в то время как Толян замахал руками, работая за двоих, полез в дипломат. Выхватил СПП. Дважды выстрелил в потолок.
Свет вдруг погас, и всё дальнейшее происходило в кромешном мраке. Антон получил сильнейший удар в глаз и «поплыл». Его били, но он этого не чувствовал. Потом он очнулся от резкой боли, кто-то ударил его в живот и, азартно сопя, готовился повторить удар. Антон отступил в сторону. Мимо пронеслась жаркая, потная туша. Было нестерпимо больно, но он уже вновь был в строю с дипломатом в левой и пистолетом в правой руке. Ах, как хотелось разрядить магазин в этот гадюшник, чтобы покончить с этой накачанной шпаной разом, как хотелось, однако что-то останавливало. Не мог он стрелять в безоружных.
Поэтому Антон вновь выстрелил в потолок.
С грохотом опрокинулся стол, зазвенела, разбиваясь, посуда, захрустели под ногами осколки, вслед за чем вспыхнул свет.
В дверях и вдоль стен стояли омоновцы в камуфляжной форме, черных вязаных масках с дырками для глаз и рта и с автоматами, нацеленными на застывшую публику…
Тем временем Марьяж в квартире Толяна методично и неторопливо крушил всё подряд. Разрушение как таковое ему страшно нравилось. Он перебил все зеркала и стекла в мебели, чашку за чашкой, тарелку за тарелкой переколотил всю посуду, а также немалые запасы спиртного, залив пол остро пахнущим алкоголем, превратил в крошево хрусталь и дорогой фарфор, после чего принялся за мебель. Кто-то начал, громко ругаясь, настойчиво звонить в дверь, и он прекратил шуметь. Эти соседи, чтоб их кошки драли, как всегда были некстати, всю малину портили.
Ладно, сказал себе Марьяж, будем потихоньку.
Зажигалок в доме было полным-полно, но он предпочел спички, которые нашел на кухне. Почему-то именно спички ассоциировались у него с образом поджигателя. Махрового такого, древневекового, неискоренимого поджигателя. Кажется, в каком-то ностальгическом фильме о древности мелькал образ такого поджигателя, крадущегося к объекту, который требовалось спалить, мимо облезлой стены с висящим на ней плакатом-предупреждением: «Прячьте спички от детей». За этот плакат, за эту грандиозную находку, помнится, режиссер получил «Оскара».
Перебираясь из комнаты в комнату, Марьяж поджигал журналы, газеты, шторы, соломенные циновки, в общем, всё, что могло гореть.
Вскоре вся квартира занялась веселым пламенем.
Он подождал немного, бдительно отслеживая, везде ли огонь горит ровно, набирая силу, не имеет ли тенденции к угасанию, и уже совсем было собрался убраться восвояси, как вдруг вспомнил, что в квартире должны были храниться деньги. И немалые. Грех было жечь деньги, которые могли пригодиться.
Надо сказать, что в этот момент в Марьяже сработала элементарная жадность. Ну зачем ему, деревянной палке, спрашивается, понадобились деньги, когда он мог взять даром всё, что душе угодно? Мог беспрепятственно проникнуть на любой склад или в магазин и бесплатно отовариться любым предметом. Что, кстати, всегда и делалось. Короче, сработал какой-то могучий атавизм, идущий, наверное, от предков по боковой захиревшей линии, которые наполовину были людьми.
Марьяж довольно быстро обнаружил тайник в стене, вскрыл его и начал выгружать доллары (а их тут, в объемистой нише, оказалось порядочно) во вместительную сумку, найденную им в кладовке. На десятой пачке в недрах ниши что-то лязгнуло, и в «руку» Марьяжа острыми стальными зубами впился тугой капкан. Тут же снизу, из-под ниши, вылетел еще один, много крупнее первого, с широко разинутой пастью, так сказать широкозахватный, и сомкнулся на нижнем конце реализатора.
Боль была невыносимой, и Марьяж закричал. Потом он попробовал вырваться, но цепи, на которых сидели капканы, были крепки. Не получалось и исчезнуть в подпространстве — мешали узы на физическом плане. А между тем, огонь подступал всё ближе, становилось всё жарче. Вот занялась сумка, доллары на дне её начали желтеть, затем вспыхнули.