«Виртуалы», заметая следы, попетляли по дворам, потом будто невзначай вышли на чистильщиков. Вышли, сымитировали растерянность и кинулись удирать, но были настигнуты и стёрты. Всё произошло так естественно, что у чистильщиков не возникло никаких сомнений в истинности убиенных. Почти одновременно с этим, так совпало, в разных точках города были уничтожены последние пять виртуалов…
Капсула прошивала и прошивала века, и не было силы её остановить. Правда, вдогонку двигался Фраст, но у этого деятеля способ был один — к ногтю. Его не интересовало, что там, в прошлом, произойдет, когда, скажем, он взорвет капсулу. А ведь она уже набрала чудовищную энергию. Это можно было сравнить с гигантской пружиной, которую скручивают всё сильнее и сильнее. Освободи её, и она разнесет все вдребезги. Тогда никакими Мулюк-Кефалями в будущем даже не запахнет.
Бершонцы это прекрасно понимали, однако сделать ничего не могли — подпространство, по которому передвигался Фраст, им было недоступно.
Из двадцатого в двадцать седьмой век по тому же подпространству перемещался трансмутант Игорь Попов, заряженный благородными идеями всенародного счастья, не подпорченными даже последними годами российского хаоса.
Оставалось лишь молить Бога, чтобы трансмутант опередил высокопоставленного злодея. И бершонцы молили, не забывая о нудной повседневной чистке.
К счастью, ниже девятнадцатого века посетителей из будущего не было. Сама капсула после себя следов, если не считать нисходящего хронопотока, не оставляла. Втянутые в хронопоток местные жители в счет не шли, обычно таковых были единицы.
Если же говорить об описываемом нами времени, то у бершонцев этот день прошел весьма плодотворно, а вот завершился неудачей.
Но сначала о плодотворном. Виртуальный план был вычищен основательно. Это раз. Корректировщик поработал на славу. Это два. И, наконец, пришел капут прохиндеям Фраста. Это, кстати, вычислил корректировщик, имеющий в своей памяти параметры троицы.
Параметры эти были весьма необычны по медицинским меркам и объяснялись наличием в организме Люписа и Тяпуса специального органа, позволяющего вышеозначенным прохиндеям без труда перемещаться в сопредельное пространство. У Марьяжа дело обстояло несколько по иному, но и он беспрепятственно пользовался данным пространством.
Сейчас речь шла не о нем, следы Марьяжа терялись в пожарище на Котельнической и, принимая во внимание его структуру, наверняка навсегда, речь шла о Люписе с Тяпусом, чьи тела находились в морге. Ни в коем случае нельзя было допустить вскрытия этих тел. Специальный орган имел искусственный характер и мог быть смоделирован местными умельцами, среди которых были отличные медики и великолепные программисты.
И вот тут-то, при попытке изъятия тел бершонцы потерпели неудачу.
Через минуту после того, как четверо крепких бершонцев проникли в пустое здание и, водрузив тела на две каталки, повезли их к служебному выходу, дабы перегрузить в фургон, к центральному входу подъехали две машины и автобус. Из машин вышли пятеро сосредоточенных мужчин, а из автобуса высыпали парни и девчата и с ними трое кинооператоров — с видеокамерой, штативом, галогенными прожекторами.
Миг — и здание наполнилось шарканьем подошв, цоканьем каблучков, сдержанными переговорами, взрывами смеха и шиканьем — грешно смеяться в обители печального.
Бершонцы, бросив каталки посреди коридора, юркнули к служебному выходу, сели в фургон и стали ждать своего часа. Некстати, ох некстати привалила сюда эта делегация.
А делегация прибыла потому, что некто Куроедов, прозектор, как всегда перед операцией выпив спирту, начал вскрывать тело Люписа и сразу наткнулся на такую аномалию, что прекратил резать и, заклеив недлинный разрез пластырем, позвонил уже знакомому нам заслуженному хирургу, собирающему для своей монографии материалы по аномалиям, после чего закрыл морг и вместе с лаборантом Ерохиным отправился в дешевое кафе пьянствовать. Потряс его начавший вдруг вспучиваться из вскрытой полости окровавленный пузырь.
Каталки с телами в коридоре удивили Свечкина (фамилия хирурга), ибо он знал, что хоть Куроедов и неслаб заложить за галстук, но в работе обычно аккуратен и любит, чтобы всё стояло на своих местах. А тут каталки в общем коридоре при полупустом холодильнике.
Впрочем, ладно.
Каталки ввезли в секционную, тело Люписа поместили на цинковый стол, камеру — на штатив, осветитель развесил прожекторы, члены экспертной комиссии и студенты встали вокруг стола, Свечкин, уже надевший резиновый халат, маску, очки и перчатки, взял нож…
Где-то через полтора часа были завершены сразу пять дел: изъяты и заспиртованы два идентичных аномальных органа с неким подобием рыбьего пузыря и мелкосетчатой мантией, составлены протоколы с указанием всех связей данных органов с прочими внутренними органами, снят фиксирующий фильм, дана экспертная оценка сему факту с подписями членов комиссии в обоих протоколах и, наконец, проведены полтора часа учебной практики для студентов-медиков, каковую нагрузку Свечкин нес, будучи профессором медицинского университета.
Вскоре после этого делегация уехала, увезя с собой заспиртованные экспонаты, и тогда бершонцы беспрепятственно забрали тела. Однако они могли бы этого и не делать, у предков были теперь все материалы, чтобы начала работать творческая мысль. Так что день, хотя трупы и были уничтожены на одном из пустырей, окончился неудачей, и тут уже нужно было уповать на провидение — авось пронесет.
Это не помешало начальнику отряда, обслуживающего 20 век, послать в будущее по спецканалу связи отчет следующего содержания:
«Ч.Карр, 20В.
Ж.Бершону, 27В.
Экселенц!
Спешу уведомить Вас, что работы по ликвидации последствий аварии в границах 20В практически завершены. Уничтожены зачатки преждевременной виртуальной революции. Откорректирована память наиболее заметных деятелей, противоправно переместившихся из будущего. Что касается внедрения в ряды местной бюрократии привходящих элементов, то ни структура, ни состав бюрократии, ни методы бюрократической работы от этого существенно не изменились. Маховик тяжел и надежен, сэр, и нет оснований беспокоиться, что кто-то или что-то сумеет нарушить его ход.
В вызывающем особое опасение 1937 годе, переполненном авантюристами из будущего, произошло спонтанное самоочищение, поощряемое руководством страны, в результате чего привходящие элементы в совокупности с репрессированными автохтонами сгинули в концлагерях. По этому периоду вопрос закрыт абсолютно.
Извещаю Вас, сэр, что в результате трагических совпадений погибли агенты г-на Фраста Люпис, Тяпус и Марьяж.
Трансмутант Попов отбыл в 27 век, дальнейшей информации не имеем.
Жду Ваших указаний.
С совершеннейшим почтение. Ч.Карр».
Ответ Бершона был краток:
«Служебная Вертикаль. Измайловский парк. 25 июня, 2 ч пополуночи местн. времени. Поиск по градиенту. Ж.Бершон».
То есть, хронолифт за отрядом Ч.Карра прибывал 25 июня в указанное время в указанное место. Четко и ясно, без всяких там сантиментов.
В гостинице Маша сдала живописную четверку знакомой администраторше — милой опрятной женщине лет пятидесяти — и укатила вместе со Светой и Колькой домой.
Едва она укатила, милая администраторша превратилась в стерву. Разговаривать стала брезгливо, через губу, презрительно морщась. Дескать: много вас тут, желающих пожить на халяву. Устроили тут шалман для всякой шпаны. Сдать бы, мол, вас куда положено, пусть там отмывают и от вшей лечат.
Дело происходило в кабинете администраторши, без свидетелей, вот она и изгалялась.
— Заткнись, — веско сказал Толян и водрузил на стол перед её носом свою большую потертую сумку, которая до этого Бог знает где только ни стояла.
— Четыре номера, — объявил он, вытащив из сумки запечатанную пачку зеленых и пошлепав ею по ладони. — С ванной, с биде, с ужином и шампанским. Пришлешь человека, пусть снимет мерки. К утру чтоб готова была новая одёжка, фирменная. Будет не фирменная, взыщу.
Говорил он коротко, отрывисто, как с каким-нибудь быдлом. И администраторша вновь стала приветливой и милой.
— Четырех номеров не будет, э-э, сударь, — сказала она. — С указанными параметрами будет всего лишь два. Есть без биде, но там уже живут.
— Выгони, — распорядился Толян.
— Это невозможно, — сказала она. — Ответственные работники.
— Выгони.
— Это будет дорого стоить.
— Сколько?
— Двести долларов сутки, — краснея, произнесла администраторша.
— Заметано, — сказал Толян…
Сонного Кольку, который спал на ходу, уложили в кресло-кровать, после чего Маша со Светой перебрались на кухню.
Квартира у Маши была маленькая, чистенькая, на шестом этаже шестнадцатиэтажного дома. Окно в кухне было распахнуто настежь, легкий сквознячок колыхал тюлевую гардину. Внизу во дворе орали пацаны, сгущающиеся сумерки уже мешали играть в футбол.
Разговор шел о том, о сем, этакий необременительный, отвлекающий от проблем трёп под чашку остывающего терпкого чая.
Порой Света, которой очень нравилась и уверенная в себе Маша и эта сияющая чистотой кухонька, ловила себя на мысли, что завидует. Завидует, что люди могут жить так спокойно и уютно, а она не может. И квартира есть побольше этой, и чемоданы денег, на которые можно купить дворец, нету главного — спокойствия. Которое ушло, как только ушел Игорь.
Всякий раз, когда Света думала об Игоре, она мрачнела, замыкалась в себе, и Маша начинала её тормошить.
Света возвращалась из своей оцепенелой задумчивости, а Маша говорила ей, успокаивая:
— Да вернется он. Все всегда возвращаются. Не война ведь.
— Может, хуже, чем война, — вздохнув, отвечала Света. — Мы же не знаем. Ты извини, что я такая… квёлая. Навязалась тебе на шею.
— Вот только этого не надо, — говорила Маша. — Я же не чурбан какой-нибудь. Я же понимаю.
Незаметно прошел час, мальцы во дворе угомонились. Поднялся ветер, шумя листвой стоящих внизу лип и тополей, и Маша прикрыла окно.