О том, какой странный прием оказала госпожа де Ла Пивардьер своему мужу и как Паскаль Симеони нашел дуэль там, где рассчитывал найти ужин
Вернувшись немного назад, мы встретим нашего приятеля Паскаля Симеони у ворот Сен-Дени, вступающего в Париж в сопровождении слуги Жана Фише и сеньора Антенора де Ла Пивардьера.
Было около пяти вечера. Как видно, наши путешественники не отдыхали дорогой с самого выезда из той хижины, где они встретились с женщиной в маске.
Кстати, скажем слова два в похвалу Антенору де Ла Пивардьеру, прибавив к его храбрости еще и другое качество, а именно – сдержанность. Даже не обладая глубокой проницательностью, Ла Пивардьер тем не менее не мог не сделать про себя определенные выводы касательно совсем не галантного поведения в этой авантюре Паскаля Симеони и, движимый любопытством, естественно, хотел расспросить своего спутника о причинах, которые заставили того настоять на том, чтобы иностранка сняла маску.
Ничего подобного, однако, он не сделал. Вскочив на лошадь, он продолжал путь, галопируя, как и прежде, рядом с Паскалем Симеони, и не задал тому ни одного вопроса, не подал ни единого намека по поводу только что разыгравшейся перед ним маленькой драмы.
И это возместилось ему сторицей, как мы увидим позднее, – любая добродетель рано или поздно вознаграждается.
Как мы уже сказали, часов около пяти вечера наши путешественники въехали в Париж. В городе они пустили лошадей иноходью, чтобы удобнее было разговаривать.
– Господин де Ла Пивардьер, – промолвил вдруг Паскаль, – скажите, пожалуйста, если это только возможно, куда вы теперь направляетесь?
– В этом нет никакой тайны, дорогой сударь, я еду на улицу Сен-Дени и рассчитываю, что и вы поедете туда вместе со мной.
– Зачем это?
– Но для того, черт побери, чтобы доставить мне честь и удовольствие угостить вас ужином!
– Так вы там живете?
– Точно так… или, вернее сказать, там живет моя жена.
– Ваша жена! Так вы женаты?
– Женат ли я? Еще как женат! Не многие во Франции женаты так, как я! Ха-ха-ха!
Господин де Ла Пивардьер рассмеялся каким-то странным смехом. Паскаль Симеони, не понимая шутки спутника, молчал.
– Значит, решено, дорогой сударь, – мы ужинаем вместе, – продолжил Ла Пивардьер. – Но если же, случайно, вам негде остановиться в Париже, то знайте, что мой дом… или дом моей жены, весь к вашим услугам. А то в гостинице и дорого все, и неудобно. Я же могу предложить вам прекрасную, теплую комнату, удобное помещение для господина Жана Фише и хорошую конюшню для лошадей. Кроме того, вы встретите самый радушный прием. Возможно, моя почтенная супруга и нахмурится немного, увидев столь неожиданных сотрапезников, но вы не обращайте на это никакого внимания, слышите! Характером она напоминает немножко кислое яблоко, но я умею превращать ее в сладчайший мед. Да вы сами увидите! Ну-с, что вы думаете о моем предложении, дорогой господин Симеони?
– Я думаю, добрейший господин де Ла Пивардьер, что могу принять ваше столь радушное предложение, тем более что вы обладаете еще и другим сокровищем, для меня бесценным – умением молчать, когда говорить нет нужды. Впрочем, я соглашусь поселиться у вас лишь с тем условием, чтобы ваше гостеприимство не только не было вам в тягость, но, напротив, принесло вам пользу.
– Но…
– Возражения не принимаются! В гостинице мне все это обошлось бы ливров в триста в месяц… согласны ли вы принять от меня такую же плату?
Ла Пивардьер не знал, что ответить. В нем происходила борьба между выгодой и желанием поддержать свое дворянское достоинство, – выгода взяла верх.
– Конечно, да! – вскричал он. – Раз уж вы так настаиваете! По правде сказать, наше состояние и не позволило бы нам… Однако триста ливров в месяц – это все-таки слишком много!
– Вовсе нет! У нас прекрасный аппетит – со мной ведь слуга и лошадь.
– Все равно… почему бы нам не сойтись на двухсот пятидесяти ливрах?
– Нет! Ни денье меньше; три сотни – мое последнее слово. Впрочем, решать вам…
– Ну что с вами поделаешь! Я согласен! Согласен! Но позвольте обратиться к вам с маленькой просьбой: по причинам… личного характера… мне бы хотелось, чтобы моя жена – вам же все равно, не так ли? – чтобы моя жена не знала наших условий, то есть чтобы она знала их только наполовину. Понимаете? Из этих трехсот ливров я хотел бы удержать сто пятьдесят… которые не пошли бы в общую кассу!
– Хорошо, хорошо! Когда наступит час расплаты, мы устроим все так, как вам будет угодно, дорогой хозяин!
– Благодарю!.. Очень может так статься, что я недолго пробуду в Париже… и снова отправлюсь путешествовать… а в дороге всегда нужно столько денег!
– Я не вправе требовать от вас отчета в ваших поступках, господин де Ла Пивардьер; ваши тайны принадлежат вам.
– Вы очень любезны, сударь! Ах! Я вдвойне счастлив, должен признать, что повстречался с вами, мой дорогой господин Симеони! Счастлив не только потому, что имею возможность оказать вам услугу, но и потому… Но вот мы и приехали. Смотрите, вот этот дом слева, с большой, только что переписанной вывеской: «Золотая колесница». Моя жена каждый год подновляет свою вывеску, это одна из ее причуд.
– Госпожа де Ла Пивардьер занимается торговлей?
– Да, она открыла лавку на доставшийся ей после родителей капитал и торгует под своей девичьей фамилией – Моник Латапи. Мне не хотелось, чтобы мое имя было выставлено на вывеске. Все-таки как-то неловко это для дворянина, хотя, конечно, в занятии коммерцией нет ничего постыдного. К тому же, говоря по чести, лавка моей жены «Золотая колесница» просто превосходная! Лучше и не сыщешь! Все придворные закупают у нас галуны, темляки и кружева. Думаю, и теперь там толпа самых отборных покупателей. Ну, Жан Фише, мой друг, ведите лошадей во двор, налево… Там вы упретесь прямо в конюшни; впрочем, я сейчас пришлю к вам Рике, нашего подручного. А мы, мой дорогой господин Симеони, пойдем в лавку. Я уже отсюда вижу мою любезнейшую супругу за прилавком, с ее миленькой племянницей Жильеттой. А, и она уж меня приметила, моя милая Моник… и держу пари, что не помнит себя от радости! Терпение, терпение, моя дорогая красавица! Ну, вот и я!
Действительно ли только дорогая красавица была рада видеть своего супруга? Позволим себе усомниться в том, судя по тому, как она переменилась в лице при появлении в дверях вышепоименованного супруга и его спутника. Боже, что это была за уродина, эта госпожа де Ла Пивардьер! Маленькая горбунья, лет пятидесяти, дурна, как все семь смертных грехов, вместе взятых, черна, как крот, и суха, как треска. Сидя за прилавком, она при первом на нее взгляде очень походила со своими длинными руками на паука, ловящего муху.
Но ожидаемой ею мухой, конечно, был вовсе не муж, и когда прошло мгновение немого удивления, дорогая красавица поспешила выразить это словами.
– Как? Уже, Ла Пивардьер? Вы здесь? – завизжала она. – Но у нас еще только февраль, а вы должны были вернуться не ранее апреля!.. А, так вот как вы соблюдаете договоренности! Что ж, спасибо! Но если вы воображаете, что я буду потакать вашим капризам, то очень ошибаетесь. Давайте поворачивайте-ка опять туда, откуда пришли, мой любезнейший, да поскорее! Зима еще не прошла – слышите, не прошла! – а вы должны были возвратиться только весной… убирайтесь же, убирайтесь!
Не стесняясь нисколько присутствием Паскаля Симеони, который рассматривал ее, как какое-нибудь любопытное насекомое, Моник Латапи продолжала кричать и метаться на своем стуле, будто собиралась накинуться и сожрать своего счастливейшего супруга.
Но тот, не обращая внимания на суровый прием жены, обнимал и целовал свою племянницу Жильетту, премиленькую шестнадцатилетнюю блондиночку, которая, завидев его, радостно бросилась к нему на шею.
Из всего этого искатель приключений заключил, что и ему не следует обращать внимания на вспышку почтенной дамы.
Однако это равнодушие только сильнее взбудоражило маленькую горбунью, и она бы нескоро унялась, если бы Ла Пивардьер не прервал ее.
Взяв с прилавка свечу, он любезно обратился к своему гостю:
– Как вы находите наш магазин, дражайший господин Симеони? – спросил он.
– Он великолепен, сударь! – отвечал Паскаль.
– Наш магазин! – завопила жена Ла Пивардьера. – Каким же бесстыдным надо быть, чтобы осмелиться говорить «наш», когда он принадлежит мне одной!
– Вы можете найти здесь все, что есть самого лучшего и самого нового, – продолжал Ла Пивардьер с той же спокойной улыбкой. – Смотрите, дорогой мой гость, вот галуны по два золотых экю за штуку. Но для вас мы сделаем уступку.
– Как же… уступку! Никогда! Как вы смеете сбавлять мою цену?
– А эти темляки? А эти кисти? Видели ли вы что-нибудь подобное? Не кажется ли вам, любезнейший господин Симеони, что все это сделано рукой волшебницы?
Вдруг эта волшебница, или вернее сказать ведьма, отчаянно вскрикнула, увидев, что Антенор, поднося свечку, по неосторожности поджег тесьму дорогого галуна.
Только в самом ли деле это была неосторожность?
– Несчастный! – возопила обезумевшая Латапи, бросаясь к мужу. – Не демон ли овладел вами, что вы хотите сжечь все у меня?
– Все! Ну, полноте! – возразил Ла Пивардьер, обращаясь на этот раз прямо к своей дражайшей половине. – Я еще только начинаю, моя милая!
– Начинаю! Как разбойник, начинаю?
– Разумеется! Я хочу доказать этому дворянину, что я здесь хозяин… и что могу делать все, даже глупости, если мне придет фантазия… на зло крикливой жене, которая уважает меня так мало, что позволяет себе обходиться со мной, как с собакой… и когда уж меня вывели из терпения… я ничего не пощажу, чтобы доказать свои права.
При этом Ла Пивардьер протянул свечку к сверткам газа и кружев.
– Остановитесь! – взмолилась горбунья, протягивая свои длинные руки. – Я виновата и сознаюсь в том!
Ла Пивардьер отнял свечу, и как Юпитер, соглашающийся отвести молнии, проговорил: