Это было спустя полчаса после необычной дуэли Паскаля Симеони и Исаака де Лафемаса.
Кардинал находился в великолепном салоне, по стенам которого тянулись шкафы богатой библиотеки, а по центру стоял громадный стол, покрытый дорогим ковром и заваленный бумагами и портфелями. Вокруг этого стола, освещенного двумя десятками восковых свечей, сидели десять секретарей, и все как один писали под диктовку министра; но вскоре, по поданному кардиналом знаку, все удалились, за исключением Жуана де Сагрера, любимого пажа министра. Укутанный в меха, Ришелье полулежал в глубоком кресле у пылавшего камина и рассеянно гладил двух кошек, сидевших у него на коленях. Перед ним стоял капуцин с лицом, сильно изрытым оспой, рыжей бородой, косыми глазами и босыми ногами в грязных сандалиях.
Этим капуцином был Франсуа-Леклер дю Трамбле, более известный в истории под именем отца Жозефа, которое он принял в монашестве, в возрасте двадцати двух лет, после того как оставил военное поприще, где достойно проявил себя в годы своей молодости.
Отец Жозеф был наперсником кардинала, его посредником во всех мало-мальски важных предприятиях. Это был, как говорят, главный подстрекатель к принятию жестоких мер, с помощью которых Ришелье удалось уничтожить во Франции феодализм и создать на его обломках прочное могущество государства. Одним словом, это был верный друг первого министра как в счастье, так и в несчастье. Столь верный, что, когда он умер, Ришелье воскликнул: «Я потерял правую руку!»
– Ну, Жуан, – сказал вдруг кардинал пажу, – вы закончили?
– Еще пару минут, монсеньор, – отвечал молодой человек. – Я испортил один лист, замарав его чернилами, и должен был начать снова.
– А куда вы девали испорченный лист?
– Вот он, монсеньор.
– Дайте.
И министр, скомкав поданный ему пергамент, на котором было написано несколько строк, бросил его в камин, сказав: «Все или часть оного должно появиться в свое время».
– Что же это такое, монсеньор? – спросил отец Жозеф.
– Пустяки! – отвечал Ришелье с притворным равнодушием. – Это отрывок из моей трагедии «Мирам».
Капуцин покачал головой.
– Да, – продолжал кардинал, от которого не укрылось это квазинасмешливое движение, – вы думаете, мой друг, что я и так слишком много времени потерял, занимаясь поэзией, когда, едва я успел достигнуть могущества, мне уже угрожают со всех сторон всевозможные неприятности и затруднения! Но что вы хотите, мой дорогой! Мне только сорок один год, а в этом возрасте слабости еще позволительны… и вот я питаю любовь к Музам! Впрочем, не тревожьтесь! Эта любовь не помешает моим занятиям. Я бдителен, Жозеф… бдителен, как никогда… и недавнее заключение в тюрьму бывшего воспитателя Месье доказывает это как нельзя лучше. О, тут затевалось ужасное коварство, Жозеф! Ужасное коварство! Уже составлен был план, как удалить принца от двора, для того чтобы расстроить уже решенный его брак с дочерью покойного герцога де Монпансье, для того чтобы приберечь его для некой более именитой особы. Все принцы и вельможи присоединились бы в этом возмущении к герцогу Анжуйскому, и кто знает, чем бы все это закончилось. В случае успеха с их стороны король, возможно, уже находился бы в одной из камер какого-нибудь монастыря. Но, повторяю, я бдителен, я крайне бдителен! Я наблюдаю за малейшими движениями Испании и Англии, за герцогом Савойским и за гугенотами. Ах! Если б даже короля сделали монахом, то что бы стало со мною? Меня бы заперли не в келью… откуда можно еще выйти… а в могилу! Посмотрите, Жозеф, какие хорошенькие котята! А какие хитрые! Пока я с вами говорил, вот этот черный котенок, полагая, что белый спит, намеревался задушить его… и это из мести: только что, перед тем, его товарищ нанес ему оскорбление. Животные иногда превосходят в смышлености даже людей! Вы закончили, Жуан?
– Сейчас, монсеньор; мне осталось дописать всего лишь десять строк!
– Хорошо!.. Я ведь беспокоюсь именно за вас, мой друг. Вы сегодня много работали… а время приближается уж к ужину…
– О, монсеньор, я могу ужинать в любое время!
– Это правда, в ваши годы желудок бывает снисходителен. И все равно, мне бы не хотелось…
И, наклонившись к Жозефу, он продолжал, понизив голос и указав знаком на молодого человека:
– Прелестное дитя! И я им очень доволен.
– Да, да, – тихо, с холодной улыбкой отвечал капуцин, косо взглянув на Жуана. – Из него выйдет знатный вельможа! Это очень похоже на кошек… пока молоды, только тогда и прелестны!
Ришелье слегка нахмурился.
– Ты, похоже, ни во что не веришь, Жозеф?
– Простите, монсеньор, я верю в вас, в ваш гений, в вашу славу!
Отец Жозеф почтительно склонился, произнося свою лесть, и в награду узрел прояснившееся чело министра.
В это время в библиотеку вошел привратник.
– В чем дело? – спросил кардинал.
– Господин де Лафемас просит вас удостоить его чести переговорить с вами, монсеньор.
Физиономия Ришелье мгновенно приняла свое обычное ледяное выражение.
– Господин де Лафемас, – пробормотал он. – Что может быть ему от меня нужно?
Он повернулся к отцу Жозефу:
– Вы не давали ему каких-нибудь поручений?
– Ни единого, монсеньор.
– Господин де Лафемас один? – спросил Ришелье у слуги.
– Нет, монсеньор, с ним какой-то дворянин.
– А! Припоминаю! На днях у меня умер один из гвардейцев, и я поручил Лафемасу приискать мне надежного человека… Пусть он войдет, Юрбен.
Отец Жозеф вознамерился удалиться, но кардинал жестом остановил его.
– Останьтесь, – приказал он. – Вы старые друзья с Лафемасом, и ваше присутствие не стеснит его. А! Вы наконец-то закончили, Жуан? У вас такой красивый почерк, дитя мое: читать переписанное вами – одно удовольствие! Надеюсь, вам не слишком надоедает переписывать все эти глупости?
– О, монсеньор, я счел бы за счастье никогда не иметь другой работы!
– Маленький льстец! В награду за ваши усиленные занятия я вас освобождаю завтра на целый день. Можете отправиться к вашему милому кузену, графу де Шале, и повеселиться с ним… конечно, если он тоже будет свободен. Последнее время он, бедняжка, так занят! Король и Месье не отпускают его от себя ни на шаг. Он так любезен, тактичен, умен! Не правда ли, Жозеф, граф де Шале – истинный вельможа? Что до меня, то я его люблю всей душой!
Говоря это самым благосклонным тоном, кардинал перебирал пальцами шелковистые локоны пажа, который, вместо того чтобы покраснеть, становился все бледнее.
К счастью, в это время дверь в библиотеку вновь отворилась и позади Лафемаса, вошедшего с глубоким поклоном, Жуан де Сагрера, повернувшись к выходу, заметил в зале ожидания человека, при виде которого вся кровь бросилась ему в лицо и глаза заблистали радостью.
Однако, проходя мимо этого человека, Жуан де Сагрера даже не взглянул на него, несмотря на то что двойная позолоченная дверь библиотеки плотно за ним затворилась и, кроме привратника и расхаживающей стражи, в зале никого не было.
По примеру Жуана Паскаль Симеони – так как, как читатель знает, это был именно он – тоже остался совершенно бесстрастным.
Вот только в один и тот же момент искатель приключений и паж, один – сидя на банкетке, другой – удаляясь, вдруг сильно закашлялись.
Есть ведь тысячи способов понимать друг друга без слов.
Но вернемся к кардиналу.
Углубившись, как простой поэт, в чтение своих произведений, которые, будучи переписанными красивым почерком и на великолепной бумаге, казались ему еще более привлекательными, Ришелье забыл, что он не один.
Отцу Жозефу, похоже, не совсем нравились подобные мечтания, и он взялся спустить министра с высот Парнаса…
– Монсеньор, – сказал он, – господин Лафемас здесь.
Ришелье поднял голову.
– А! – произнес он сухо. – Действительно. Ну, что у вас такого спешного, господин де Лафемас?
– Дело мое нельзя назвать спешным, монсеньор, – отвечал Лафемас, приближаясь. – Но, считая всякое ваше желание для себя законом, я поспешил явиться сообщить его преосвященству, что… кажется, нашелся человек, достойный заменить умершего Лафейля.
– Вот как! – произнес Ришелье, тщательно сложив и не менее тщательно поместив на стол возле себя переписанную пьесу. – Так дело идет о замещении Лафейля? И кто же такой этот ваш протеже, господин де Лафемас?
– Я еще не спрашивал его об этом, зная, что вы, монсеньор, любите сами расспрашивать поступающих к вам на службу.
– Однако вам известно, по крайней мере, его имя?
– Его зовут Паскаль Симеони.
– Паскаль Симеони! Вовсе не дворянское имя! А вы знаете, что поступить ко мне на службу может только человек благородного происхождения?
– Это правда, монсеньор. Но я убежден, что господин Паскаль Симеони непростого рода. Во-первых, по наружности он весьма приличен: высокого роста, хорошо сложен, с красивым и умным лицом. Ко всему этому храбр и ловок.
– Храбр и ловок… это-то вам откуда известно?
– Мы познакомились с ним со шпагой в руке, монсеньор.
– А! Когда же это?
– Только что.
– Кто же вышел победителем?
Лафемас немного замялся… но уже эта нерешительность сама по себе была достаточным ответом.
– Он! – воскликнул Ришелье. – Ого! В таком случае я понимаю вашу поспешность завербовать его. Умная политика! Из учителя вы хотите сделать себе друга! Ну, где же этот господин, который проявил себя таким молодцом?
Несколько оскорбленный таким истолкованием своей преданности, Лафемас довольно развязно отворил дверь и знаком предложил Паскалю Симеони войти…
Паскаль повиновался.
Ришелье тем временем снова принялся оглаживать своих кошек, что дало искателю приключений возможность рассмотреть эту замечательную личность, малейшее движение которой приводило в трепет всю Францию. Широкий лоб с уже начавшими седеть волосами на висках; большие глаза, бледное и удлиненное лицо, заканчивающееся небольшой остроконечной бородкой, тонкие, почти невидимые губы, которые обрамляли изящные усики и эспаньолка, модное украшение того времени, – вот какой была эта голова.