По такому приказанию Лафемаса все стаканы протянулись, чтобы чокнуться с гостем…
Вот только – по неловкости или намеренно – стакан Вергриньона так стукнулся о стакан Паскаля, что тот (стакан, естественно) разбился.
– Извините меня, – сказал нормандец, притворяясь сконфуженным, – но я ломаю все, к чему только прикоснусь.
– В таком случае мне очень жаль вашу любовницу, – холодно отвечал Паскаль.
– Вы слишком добры! Но она не жалуется, совсем напротив! – возразил Вергриньон хвастливо.
– Стало быть, – продолжал Паскаль, – стало быть, вы несколько преувеличиваете силу вашей руки.
– Ну уж, извините! Спросите этих господ. Они видели меня в деле. Я не боюсь никакого кулачного боя… или какого другого упражнения в силе… Кстати, вероятно, ваш факир учил вас также и бороться? Не хотите ли испытать, кто из нас кого повалит?
– Полноте, господин… Господин?..
– Вергриньон.
– Господин Вергриньон. Не кажется ли вам, господин Вергриньон, что борьба, сражение на руках за столом – это забава для простонародья…
– Так вы мне отказываете?
– Отказываю, и решительно! Эти господа засмеяли бы нас, и – видит Бог – были бы совершенно правы.
– Да нет же, нет же, они вовсе не станут над нами смеяться!.. Всего одну или две схватки? Вы так хорошо сложены, должно быть, вы очень сильны…
– Гм… гм!
– Но, возможно, у вас нет привычки к таким упражнениям… и, понятное дело, вас это немного пугает.
– О, господин де Вергриньон! Как вы могли такое подумать? Чтобы я, охотник на негодяев, чего-то боялся…
– Но, может быть, вы охотитесь за ними лишь тогда, когда уверены, что они смогут спастись.
– Никак нет; клянусь вам, что есть негодяи, которые и не думают скрываться… или, по крайней мере, делают не тотчас же. Озлобление или самолюбие на пару минут заменяет им храбрость.
– Тогда почему вы так упорно отказываетесь померяться со мной силой? Может, ваш факир запретил вам это? Что, борьба в Индии не в моде?
– Почему же… иногда… Но в Индии борцы имеют и особенный костюм для этого… Они почти голые. Впрочем, вы находитесь почти что в предписанных условиях, господин де Вергриньон; ваш костюм приспособлен так, чтобы не стеснять вас. Но вот я одет совершенно иначе, поэтому наша партия была бы слишком неравна и, если позволите, мы отложим ее до другого раза.
Взрыв неудержимого смеха приветствовал эпиграмму, которой Паскаль Симеони обосновал свой отказ. Во Франции перед остроумной шуткой мало кто устоит, даже в момент ссоры. Рассмешите народ, и те, что только что были готовы забросать вас камнями, триумфально понесут вас на руках.
Один лишь Вергриньон не смеялся.
Но Паскалю не было до Вергриньона никакого дела.
Он встал.
– Как! Вы уже уходите, сударь? – спросил Лафемас. – Но еще только начало десятого!
– Это правда, но… у меня есть дела, не терпящие отлагательств. Нужно написать пару писем.
– Полноте! Вы сегодням еще собираетесь работать?
– Непременно! Ну же, господин де Ла Пивардьер… просыпайтесь! Пора домой.
И, обведя медленным и пытливым взглядом окружающих, словно желая запомнить их физиономии, охотник на негодяев подошел к Ла Пивардьеру и ударил того по плечу.
Ах! Ла Пивардьер не проходил школу факира: он напился как простой студент!
– Гм… что? – бормотал он, устремив на собеседника помутневшие глаза. – Домой!.. Никогда!.. Такие милые люди!.. О! Эти господа такие милые люди… я их не покину!
– Не спорю, эти господа очень любезны, но всякое удовольствие имеет свой конец. Я вас привел сюда… я же хочу и отвести назад. Ну же… ваша жена ждет вас… она будет огорчена, если вы не вернетесь!
– Моя жена… а, моя жена!.. Которая из них?
– Как это – которая? – произнес Мирабель. – Разве у вас их много?
– Много… нет… но у меня их две!.. Да, две!.. Смейтесь-смейтесь!.. Одна хорошенькая, а другая уродина… уродина, которая работает на хорошенькую… и хорошенькая, которая тратит экю этой уродины! Гм… недурственно я устроился, а? Одна жена у меня в Париже… госпожа Моник Латапи… хозяйка торгового дома «Золотая колесница»! А другая… моя Сильвия… моя малышка Сильвия… в…
– Довольно! Вы заврались, мой дорогой! Выпейте-ка вот это, да поживей, не то я рассержусь!
С этими словами Паскаль подал Ла Пивардьеру стакан воды, в который добавил несколько капель некой жидкости из небольшого пузырька, что был у него в кармане…
И неохотно, под влиянием своего спутника, супруг торговки, не без гримасы, за пять или шесть глотков выпил предложенный ему напиток…
Но ловкачи, которых забавляли признания пьяного, вскричали:
– Зачем вы мешаете говорить вашему другу? In vino veritas[23]. Ах, разбойник, так у него две жены!
– Одна – уродина, а другая – хорошенькая!
– Но тогда он двоеженец!
– Конечно!.. А за такое – виселица!
– Надо, чтоб он сказал нам, где хорошенькая, или мы донесем на него в Шатле!
– Да-да, непременно!
– Надо, чтобы вы позволили ему пойти домой, господа, – промолвил Паскаль. – Вы слишком умны, чтобы позволить себе… хоть малейшее насилие против такого бедняги, которого вино едва не лишило рассудка… Едва… потому что, взгляните… он уже больше не пьян! Слышите, Ла Пивардьер? Мы отправляемся домой, мой друг!
– Да, господин Симеони… отправляемся, конечно… Я выпил лишнего… голова раскалывается… на воздухе мне станет лучше.
Все невольно вскрикнули, пораженные быстрой переменой, произошедшей с Ла Пивардьером.
– Да это просто волшебство! – вскричал Гребильяк. – Как! Всего нескольких капель, которые вы дали ему выпить…
– Хватило, чтобы он протрезвел.
– Вот драгоценное средство против пьянства! – вскричал Мирабель. – И оно у вас тоже от вашего факира?
– Да, тоже от моего факира. Не угодно ли?
– О! Охотно! Сколько оно стоит?
– Для всякого другого – десять луидоров. Для вас – ничего.
Паскаль любезно протянул пузырек Мирабелю.
– Ах! Теперь я больше не удивляюсь, господин Симеони, что вы не пьянеете! – произнес Бертони. – У вас всегда в кармане запас противоядия!
– Которое я всегда готов предоставить друзьям. Сам же я обладаю достаточной силой воли, чтобы не позволить вину победить меня. В дорогу, Ла Пивардьер!
– Как! Неужели вы решительно отказываетесь бороться со мной? Но если вы боитесь помять свой прекрасный костюм, то что вам мешает снять его… и после надеть… если только вы будете в состоянии.
Это говорил Вергриньон, который, по знаку командира, возобновил свои притязания. Пока все с любопытством рассматривали пузырек с лекарством, Вергриньон вытащил из угла комнаты массивный дубовый стол и уселся на нем с ногами, на манер портных, загородив таким образом выход из комнаты.
Паскаль Симеони и бровью не повел.
– А! – произнес он, посмотрев на толстяка-нормандца так, как смотрят на любопытного зверя. – Так это у вас идефикс, господин де Вергриньон? Непременно хотите испытать силу моих мускулов?
– Да.
– И взобрались на стол для того, чтобы торжественнее вызвать меня на бой?
– Да.
– Что ж, я согласен… Постойте! Я согласен показать вам, чему я в этом плане научился у моего факира! Держитесь крепче!
И прежде чем Вергриньон или кто-то другой из присутствующих смог предугадать его намерение, Паскаль, взявшись рукой – всего лишь одной рукой, правой – за толстую ножку стола, поднял его на высоту человеческого роста с такой легкостью, словно то была самая тонкая дощечка, а человек на ней – спеленутый ребенок.
Мы говорим «на высоту человеческого роста»; Паскаль же был очень высок, а читатель соизволит припомнить, что комната, где происходил ужин, была с низким потолком.
Паскаль не подумал об этом, предположим мы, и, поднимая стол, сильно ударил Вергриньона головой о потолок.
– Ай! – закричал тот, приплюснутый таким образом. – Довольно!.. Довольно!..
– Разве вам там, наверху, не хорошо? – хладнокровно поинтересовался Паскаль.
И его железная рука все более и более приподнимала стол.
А несчастный кадет, в тщетных усилиях освободиться от этой пытки, словно под прессом, все более и более сплющивался, повторяя уже едва внятно: «Довольно!.. Довольно!..»
Ловкачи же как и их командир, застыв на местах, на миг отеряли дар речи.
Наконец, натешившись, Паскаль опустил руку и поставил стол на пол.
Вергриньон, скорчившийся, посиневший, задыхающийся, походил на раздавленную жабу при последнем издыхании.
– Ну что, Ла Пивардьер, пойдем уже? – сказал Паскаль. – До свидания, господа.
И, простившись с хозяином и его друзьями, охотник на негодяев спокойно вышел из зала, под руку с Антенором.
Глава VIТрио демонов
Если бы проклятиями можно было уничтожить человека, то, конечно, Паскаль Симеони был бы недалеко от своей погибели по выходе из кабака «Крылатое сердце». Но проклятия бессильны. И это к счастью, потому что злодеи – а лишь они их используют и злоупотребляют ими – вскоре уничтожили бы весь мир.
Сильное волнение последовало в кабаке Рибопьера после ухода Паскаля, наложившего на Вергриньона столь странное наказание. Некоторые из ловкачей с криками окружили нормандского кадета, который уже начал приходить в себя. Другие, не менее крикливые, обступили командира, спрашивая, какую месть придумает он этому грубияну, который в виде шутки позволяет себе делать из человека лепешку! Но следует отдать Лафемасу должное; он выглядел не более тронутым криками одних, чем жалобными стонами других.
Возможно, он говорил себе, мысленно, что Паскаль Симеони в конечном счете заслуживает скорее одобрения, нежели порицания. Его хотели задушить, а он только придавил своего противника, и был, несомненно, вправе это сделать.
Даже будучи негодяем и исполнителем темных замыслов кардинала де Ришелье, Исаак де Лафемас не переставал оставаться человеком здравомыслящим.
Во время этого смятения Рибопьер, хозяин кабака, протиснулся сквозь шумную толпу и подал амфитриону письмо.