Правда, некоторые частности этого происшествия заставили бы другого призадуматься: Татьяна, как помнится, после тщетной мольбы стала угрожать своему любовнику, а такое в глаза никогда не говорится понапрасну. Но Анри не обратил на все эти угрозы и проклятия ни малейшего внимания, сочтя себя совершенно огражденным от опасностей своим высоким положением.
«Пусть ей и легко удалось поцеловать меня, – думал он, – убить графа де Шале будет уже труднее! Не боюсь я ее!»
Судя по вышеприведенному рассуждению, неудивительно, что спустя дня три после этого происшествия, часу в одиннадцатом утра, граф Шале просыпался уже весело, радуясь ясной погоде, обещающей ему приятную прогулку с принцем в Венсенском лесу или по бульвару Кур-ла-Рен с герцогиней де Шеврез.
Но не успел граф де Шале с помощью своего главного камердинера, Марселя, приняться за свой туалет, как портьера приподнялась и в уборную вошел один из лакеев.
– Что вам надо? – спросил граф.
– Робер д’Анбрюн, берейтор графини де Шале, просит позволения передать вам письмо от ее сиятельства, – сказал слуга.
– Письмо от моей матушки! Велите, велите скорее войти!
Надо сказать, что Анри обожал свою мать.
Гонец вошел. Это был почтенный слуга, возведенный в чин берейтора за усердную службу.
– Здравствуйте, Робер! – дружески промолвил граф. – Надеюсь, вы не привезли мне ничего неприятного?
– Ничего, монсеньор.
– Матушка здорова?
– Совершенно здорова, монсеньор.
– Что ж, в таком случае я могу закончить свой туалет. Но только поторопись, Марсель… мне не терпится узнать, что пишет госпожа графиня.
Слуга повиновался, менее чем через пять минут он закончил свою работу, на которую в другое время у него ушли бы все двадцать, и вышел.
Анри взял из рук берейтора письмо, сорвал печать и прочел следующее:
«Дорогой и любимый сын мой!
Давно, очень давно не имела я от вас известия, но не упрекаю в том, полагая, что если вы не пишете мне по-прежнему так часто, то это происходит не от равнодушия или забвения, а по необходимости. Я знаю, сын мой, что все ваши часы рассчитаны и все ваше время занято при дворе, так что вам бывает очень трудно найти свободную минуту побеседовать с отсутствующей, тогда как у этой отсутствующей нет другой обязанности, ни другого удовольствия, как только думать о вас и пользоваться всяким случаем, чтобы написать вам. Я объясню вам сейчас настоящий случай, которым я так спешу воспользоваться: один из моих дальних родственников, барон де Ферье, проживавший до сего времени в Бове, где он имеет прекрасное имение и пользуется всеобщим уважением, был у меня на днях проездом в Париж и представил мне свою жену и племянника. Баронесса де Ферье очаровательная молодая женщина, характера меланхолического, даже несколько грустного, но это, может быть, так только кажется, потому что, несмотря на разницу лет между супругами, мне все-таки думается, что они счастливы. Что же до господина Фирмена Лапрада, племянника барона, то, несмотря на самое короткое время нашего знакомства, я составила о нем мнение, не совсем лестное для него, и желала бы, чтобы вы приняли это к сведению. Мне бы хотелось, чтобы это послужило вам если и не правилом поведения, то хотя бы ориентиром, так как барон де Ферье, через мое посредство, просит вашего покровительства для своего племянника-адвоката, очень образованного, чрезвычайно сведущего и обладающего всеми качествами ума и сердца, как уверял он меня. Но в то время как мой почтенный родственник расхваливал мне своего племянника, я инстинктивно опровергала все его уверения. Тайный голос говорил мне: “Он тебя обманывает, обманываясь, конечно, и сам; этот человек зол, фальшив и коварен. Не доверяй ему. Если же твой сын не может отказать ему в некотором покровительстве, то пусть оно будет самым кратковременным и незначительным”. Я вам высказала свое мнение, друг мой, но очень может быть, что я и ошибаюсь на счет Фирмена Лапрада; может быть, мои предчувствия нечто иное, как нервное расстройство; но мать в праве все высказать своему сыну, и я говорю вам то, чего не сказала бы, конечно, никому другому. Из уважения же к моей любви и нежной заботливости о тебе, мой Анри, прости мне эту слабость. Предупреждаю вас этим письмом о скором визите к тебе Фирмена Лапрада и о моем мнении на счет него… сообразуйся же с обстоятельствами и помни, что как бы ни безумны были мои подозрения, ими все-таки руководит желание оберегать ваше счастье, ваши интересы и ваше общественное положение. До свидания, Анри, мой дорогой сын! Если бы вы знали, однако, как я иногда боюсь за вас… Но я безумствую, я теряю голову! И этому, конечно, виною вы, сударь, зачем находитесь так далеко от меня… Впрочем… вот наступает весна, а вы обещали приехать ко мне на целые две недели, когда наши старые леса оденутся зеленью и луга покроются цветами. До свидания же, мой друг, до скорого свидания! Но… этот бедный Фирмен Лапрад… может быть, с моей стороны, было очень дурно поступать так, после того, что я обещала его дяде. Впрочем, я рассуждаю по-женски, а вы поступайте как мужчина. Прощайте!
Дочитав письмо, Анри тихо проговорил:
– Дорогая матушка! Все та же, беспокоящаяся всегда и обо всем без всякой причины. У нее предчувствия! Инстинкт, который говорит ей против какого-то господина Фирмена Лапрада… Бедная матушка, предчувствуешь ли ты, что твой сын несколько дней тому назад… из угождения своей возлюбленной… и по одному ее слову… поставил на карту и жизнь, и честь, и все состояние? Ах! Предчувствия, инстинкты! Все это глупости!
В эту минуту слуга снова вошел в уборную.
– Кто там еще? – спросил Шале.
– Господин маркиз де Пюилоран.
– Пюилоран здесь?
– Да, монсеньор, и с ним еще какой-то господин, которого он желает представить вашему сиятельству.
– Что еще за церемонии! Этот милый Пюилоран может представлять мне кого ему угодно. Пусть войдет! Пусть войдет! Благодарю, Робер, – обратился он к посланнику графини. – Надеюсь, вы не сразу же возвращаетесь во Флерин?
– Как прикажет монсеньор.
– Ну, так я прикажу, чтобы вы отдохнули часа два, пока я приму моих друзей и напишу матушке ответ. Ступайте!
Робер поклонился и отступил в сторону, за портьеру с фламандским пейзажем, давая проход маркизу Пюилорану, с которым был некий молодой человек, одетый во все черное.
– Здравствуйте, маркиз, здравствуйте! – вскричал Шале, пожимая руку своему другу и любезно отвечая на глубокий поклон незнакомца. – Каким ветром вас занесло ко мне так рано?
– Ветром признательности, дорогой граф!
– Полноте! Не обязал ли я вас чем, сам того не зная? Тем лучше, черт возьми! Заранее готов признать за собой этот благородный поступок…
– На который вы всегда способны… мой добрый Шале. Но теперь дело идет не о вас, а вот об этом господине, который спас меня от верной смерти, когда месяца два тому назад, на Новом мосту, на меня напала толпа пьяных студентов… Теперь же, желая доказать ему мою признательность, я пришел просить вас принять его под свое покровительство, хотя, впрочем, достаточно было бы назвать вам его имя, чтобы возбудить к нему вашу симпатию. Имею честь представить вам господина Фирмена Лапрада, племянника барона де Ферье.
– Господина Фирмена Лапрада! – повторил с удивлением граф, слушавший до сих пор с приветливой улыбкой вступительную речь своего друга.
В самом деле, как было не удивиться графу, когда вслед за только что прочитанным письмом этот Фирмен Лапрад вырастает перед ним как из земли?
Однако Пюилоран и Лапрад, тоже приведенные в некоторое смущение этим странным восклицанием, вопросительно смотрели на графа, который, в свою очередь, рассматривая молодого адвоката, не нашел в нем ничего такого ужасного, о чем писала ему мать… Напротив: Фирмен Лапрад хотя и не был хорош собой, но не был и дурен. Взгляд у него был живой, открытый, веселый; держал он себя прямо, без аффектации и униженности… конечно, ему внушили уже, как держать себя перед графом.
Одним словом, граф де Шале походил в эту минуту на ребенка, которому нравится именно то, что ему запрещено.
– Господин Фирмен Лапрад, – промолвил он, подходя к адвокату, – вы ведь недавно были у моей матушки в замке Флерин, с господином вашим дядей, не так ли?
– Да, господин граф, я имел честь быть представленным графине.
– Которая обещала барону де Ферье написать ко мне по этому поводу?
– Действительно, графиня была так добра…
– Ну, вот вам и причина моего удивления.
Шале указал при этом на письмо графини, лежавшее на столе.
– Исполняя данное обещание, матушка написала ко мне, и я получил ее письмо сегодня утром… даже несколько минут тому назад… и все мои мысли были еще заняты этим письмом, в котором матушка, со слов вашего дяди, описывала мне все ваши… достоинства, когда маркиз представил мне вас.
Это не совсем правдоподобное объяснение было, конечно, скромно принято Фирменом за чистую монету, хотя он и понял, что граф лжет. Все сели.
– Впрочем, – продолжал Шале, весело обращаясь к адвокату, – вам достаточно было бы иметь в руках одного такого ходатая, как маркиз де Пюилоран, чтобы покровительство моей матушки оказалось совершенно уже излишним.
Фирмен Лапрад улыбнулся.
– Любой безвестный адвокат почел бы за счастье находиться в руках такого вельможи, как господин маркиз де Пюилоран, никогда не осмеливаясь даже и помыслить держать его в своих.
Граф рассмеялся.
– А вы скромны, господин Фирмен Лапрад, – произнес он.
– Скромен с теми, кто по рангу выше, монсеньор, и очень горд с низшими.
– А!.. Вы к тому же еще и откровенны!
– Не должен ли я говорить правду перед тем, у кого ищу покровительства?
– Справедливо. Итак, чего бы вы желали? Места в парламенте? Так для этого вы еще слишком молоды.
– А парламент слишком стар. Нет, монсеньор, если позволите, то я буду просить у вас чего-нибудь другого.