Теперь узнаем, о чем же это они рассуждали так горячо, что, в более погожую погоду, наверное, давно бы уж собрали вокруг себя толпу зевак.
– Уверяю тебя, Ивон, это он… Непременно он! Черт побери, что ж я, не знаю своего мужа?
– Разумеется, кузина Сильвия, кому же знать его лучше, чем вам! Да мне и самому кажется, что это господин Антенор… Что же вы намерены делать, кузина, если это действительно он?
– А то, что я теперь без него не пойду! Конечно, если бы мы не встретили моего милого друга… то так бы и вернулись, как пришли… Но раз уж случай свел нас… я им воспользуюсь!.. Какое счастье, Ивон, что ты остановился у этой лавки! О чем только он болтает с этой горбуньей?
– Уж точно он не о любви говорит с этой старой уродиной… вам нечего бояться, кузина.
– Ах, нет! Я нисколько его не ревную! Смотри, перед ним чашка…
– Вероятно, он зашел в этот дом выпить чего-нибудь.
– Выпить!.. Но здесь продают не питье… а ленты… позументы… и разные другие товары!.. Взгляни на вывеску: «Золотая колесница», госпожа Латапи…
– Ну, верно, эта госпожа Латапи знакомая господина Антенора, ведь он из Парижа – понятно, что у него есть и знакомые здесь, – вот он и зашел повидаться, из вежливости.
– Ах! Я не могу дольше стоять здесь, на холоде. Я совсем замерзла. Войдем в лавку, Ивон!
– Войдем!
– Если он рассердится, что я уехала из Нанта без его позволения, то, думаю, он рассердился бы еще более, когда бы узнал после, что я была в Париже, видела его, но даже не подошла к нему.
После такого заключения бретонка решительно отворила дверь лавки и вбежала туда в сопровождении своего кузена.
– Здравствуй, Антенор! Здравствуй, мой милый муженек! – вскричала Сильвия. – Это я! Прежде поцелуй, а потом уж брани.
Нет, перо слишком слабо; надо взять кисть, чтобы вернее изобразить тот эффект, который произвело появление этой женщины в магазине «Золотая колесница»! Двоеженец как сидел, так и остался сидеть, словно громом пораженный. Что касается Моник Латапи, то, услышав, что молодая женщина назвала Антенора своим «муженьком», она вперила в нее свои маленькие глазки с выражением не отчаяния, но какого-то злорадства, ожидая, что та повторит еще раз и она убедится в том, о чем начала уже догадываться.
Представьте же себе эту картину, на первом плане которой вы видите группу из трех лиц: с левой стороны стойки – Антенора, пригвожденного страхом к стулу; посреди лавки его жену Сильвию, стоящую в недоумении против него, и с правой стороны стойки – другую его жену, Моник Латапи, с выражением какой-то злобной радости; на втором плане, у дверей, кузена Ивона Легалека и Жильетту, вбежавшую на этот шум, – вот перед вами стоят пять фигур, на лицах которых отображены самое крайнее удивление, ужас и онемение.
Но Латапи была слишком заинтересована словами Сильвии, и потому поспешила прервать это молчание.
– Что вы сказали, сударыня? – вскричала она, обращаясь к бретонке. – Как вы назвали… этого господина?
– Я его назвала «моим муженьком», – возразила Сильвия, ничего не понимавшая и видевшая только, что ее присутствие производит самое тягостное впечатление на Ла Пивардьера.
– Вашим муженьком! – повторила Латапи, задыхаясь от радости. – А! Так вы жена господина Антенора де Ла Пивардьера?
– Ну да, я его жена! Да, жена! – воскликнула бретонка, начиная терять терпение от такого допроса, а в особенности от тона, каким разговаривали с ней. – Что ж из этого? Разве я хуже другой оттого, что не одета по парижской моде?
– Как это можно, сударыня! Вы, конечно, не хуже другой… вероятно, даже лучше, по мнению господина де Ла Пивардьера. А! Так вы жена этого прекрасного шевалье!.. И, если вы не сочтете за нескромность с моей стороны, то скажите, моя милая, когда вы вышли за него замуж? Взамен же я вам тоже расскажу кое о чем, что вы, возможно, найдете занятным.
– Не нужно мне ничего занятного… но если вам непременно хочется знать, то у меня нет причин скрытничать! Не правда ли, Ивон? Легалеки – люди честные, и никто в нашей стране не постыдится вступить с ними в родство!.. Ах, я начинаю догадываться! Вы, сударыня, вероятно, родственница Ла Пивардьеру и не знали, что он женат на дочери селянина…
– Вот именно, я очень близкая родственница Ла Пивардьеру и не знала, что он женился в Бретани. Не правда ли, что мое любопытство очень естественно?
– Ну, так я вам скажу, что мы поженились четыре года тому назад в Бурнефе, что в герцогстве Машкуль!
– Значит, ваш брак вполне законен? И в церкви, и у нотариуса?
– Что?!
Молнии гнева сверкнули во взгляде Сильвии. Как? Осмелиться сомневаться в ее законном союзе! Обиженная уже странным приемом своего мужа, она окончательно вышла из себя, сочтя подобные вопросы крайне для себя оскорбительными.
– Надеюсь, вы уже закончили с вашими расспросами, этими вашими «что», «где» и «когда»?! – вскричала она, подступая к Моник Латапи. – И какое вам вообще дело до меня и до моего мужа?.. Вот глупая-то старушенция!.. Ну, да! Наш брак скреплен и в церкви, и у сельского нотариуса! Если это вам не нравится, то тем хуже для вас: не вам развенчать нас, уродина горбатая!
– Ах, милостивый Господи! О, правосудное небо! – завопила Латапи, задыхаясь до такой степени, что не находила даже слов, которыми могла бы, в свою очередь, нанести не менее чувствительный удар сопернице.
Однако Ла Пивардьер успел уже несколько опомниться, но, видя себя между двумя женами, несчастный не знал, что ему предпринять.
Впрочем, на всем продолжении этой сцены не было еще произнесено ни одного слова, которое окончательно скомпрометировало бы его в глазах по крайней мере той, которую он любил, его дорогой Сильвии!
Больше терять время было нельзя! Пословица говорит: умный пользуется настоящим, глупец рассчитывает на будущее. Так как Латапи, задыхаясь от бешенства, смолкла, то он и поспешил воспользоваться этой минутой.
Схватив свою вторую жену Сильвию и ее кузена Ивона за руки, Ла Пивардьер, толкая их к двери, закричал: «Ступайте!.. Ступайте!»
Но он ошибся в своем расчете!
Его первая жена, Моник Латапи, мгновенно опомнившись, бросилась к двери, загородив им выход.
– А, так вы хотите бежать! – вскричала она таким грозным голосом, что Антенор в испуге попятился, и даже Сильвия вздрогнула. – Ха-ха! Нет, вы не уйдете так, прекрасная парочка! Жильетта… позови Рике… скорей!.. Пусть сходит за полицией… Что ж ты стоишь, проклятая девчонка? А! Так и ты мне изменяешь!.. Постой же, обойдусь и без тебя. Помогите!.. Спасите!.. На помощь!.. Скорее!.. – вдруг завопила она неистово.
– Ах! Господин Паскаль, Богом заклинаю, спасите меня!
Паскаль Симеони и Жан Фише появились на пороге магазина в ту самую минуту, когда, взбешенная неповиновением Жильетты, Моник Латапи сама принялась звать на помощь, отворив настежь дверь на улицу.
Но они слышали не только неистовый крик лавочницы, но и умоляющий, отчаянный зов ее мужа.
При виде беснующейся горбуньи, растерянного Антенора, этой бледной бретонки, ее изумленного кузена и смущенной Жильетты Паскаль тотчас же понял, в чем дело, и, не теряя времени, принялся распоряжаться по-своему.
Оттолкнув хозяйку, он поспешно запер дверь магазина.
– Замолчите, госпожа Латапи! – скомандовал он.
Но так как та продолжала кричать еще неистовее: «Ко мне, соседи, соседки… ко мне, прохожие!», Паскаль Симеони обратился к своему слуге с выразительным жестом.
Жан Фише не замедлил понять этот жест и, схватив Латапи, заткнул ей рот первым попавшимся под руку куском материи.
– Теперь, – продолжал искатель приключений, по-прежнему обращаясь к слуге, – отнеси эту милую даму в ее комнату и оставайся при ней, пока я не приду туда.
Жан Фише молча повиновался и исчез, унося на руках милую даму.
Повернувшись к Сильвии, Паскаль сказал:
– Сударыня, особа, от которой я вас только что избавил, самая ожесточенная кредиторша вашего мужа, в чем, вероятно, он боялся вам до сих пор сознаться. Он ей много должен… И так как он не в состоянии еще расплатиться с ней, то она из мщения засадила бы его в тюрьму… если б я не подоспел. Теперь, из опасения, чтобы не случилось с ним нового несчастья… так как он еще слишком беден, чтобы уплатить долги… советую вам обоим немедленно оставить Париж и не выезжать никуда из ваших краев.
– О! Ничего лучшего я и не желаю! – воскликнула Сильвия.
– Хорошо. Ступайте же седлать вашу лошадь, Ла Пивардьер… полагаю, теперь вас ничто здесь больше не удерживает.
Бледный Антенор едва сознавал, что ему говорили. В этом ужасном расстройстве, он даже забыл, что у него есть лошадь. Слова Паскаля несколько его пробудили. Он вышел из магазина и побежал в конюшню седлать лошадь, подаренную ему графиней де Шале.
Когда он вернулся, проведя животное через двор к крыльцу магазина, то нашел Сильвию, еще минуту назад бледную и обеспокоенную, порозовевшей и повеселевшей.
– Что случилось? – удивленно спросил двоеженец.
– Ах, мой друг! – вскричала бретонка, показывая ему туго набитый кошелек. – Право же этот Париж – престранный город! Только что кредиторша чуть не засадила тебя в тюрьму, а теперь…
– А теперь друг вашего мужа вручил вам только ту сумму, которую он был ему должен, это очень просто и не заслуживает никакой благодарности… Не правда ли, Ла Пивардьер, что я был должен вам тысячу ливров?
Ла Пивардьер покраснел до ушей.
– Тысячу… тысячу… ли… ливров! – пробормотал он, протягивая руки к Паскалю, чтобы поблагодарить его.
Но тот быстро прервал его:
– Давайте же!.. Давайте… отправляйтесь скорей!.. Ночь уже на дворе… и госпожа Латапи, должно быть, уже соскучилась там, наверху…
Ла Пивардьер задрожал.
– Бедная дама! – произнесла со вздохом Сильвия. – Послушай-ка, Антенор, не лучше ли будет вернуть эти деньги… которые дал мне этот добрый господин… ей.
Паскаль улыбнулся.
– Этого все равно будет недостаточно! – сказал он. – Но в любом случае за столь добрую мысль Господь когда-нибудь наградит вас.