– А вы?
– Я?
– Да. Приезжайте погостить к нам в Нант… мы живем близ Буффе… замка Буффе.
– Постараюсь.
– Ну, тогда до свидания, господин… господин…
– Паскаль.
– До свидания, господин Паскаль! – сказала Сильвия, подставив ему щеку, которую искатель приключений и поцеловал.
Затем, все трое отправились в гостиницу, где у Легалеков оставлены были вещи и лошади.
Ивон повел лошадь, а так нечаянно соединенные супруги пошли рука об руку, разговаривая, вероятно, о причине, побудившей Сильвию явиться в Париж, о чем Ла Пивардьер, конечно, имел полное право узнать.
Мы и не сомневаемся, что он узнал; но так как мы не думаем, что причина эта была столь уж важной, то и не будем ею интересоваться.
В завершение же этой главы и второй части нашей книги отметим, что Паскалю Симеони с помощью двух аргументов удалось все же убедить первую жену Ла Пивардьера отказаться от мщения двоеженцу.
Во-первых, в вознаграждение за маленькое насилие, которому подвергли горбунью, он преподнес ей пятьдесят пистолей.
Во-вторых, попугав ее немножко тем, что она найдет в нем своего непримиримого врага, если доведет его друга до виселицы, он напомнил ей, что разлука с мужем была ее заветной мечтой, и теперь ей нужно только радоваться тому, что исполнилось его желание, и если она не может простить ему этого, то все-таки может забыть.
Моник Латапи ответила: «Я забуду», и сунула пятьдесят пистолей в карман.
Проходя в свою комнату, Паскаль заметил плачущую Жильетту.
– Что с вами, дитя мое? – спросил он ее.
– Он со мной и не простился даже! – шептала она, рыдая. – А я так его любила!
Искателю приключений очень хотелось утешить бедную девушку.
– Вы ошибаетесь, моя милая, – возразил он, – ваш дядя не забыл вас. Смотрите, что он купил для вас сегодня и просил меня передать вам.
Паскаль подал при этом девушке золотое сердечко на шелковом шнурке, которое он вынул из кармана.
– Правда? – вскричала Жильетта. – И это для меня? Дядюшка купил это для меня?
– Я никогда не лгу, мадемуазель! – произнес искатель приключений очень серьезно, надевая сердечко на шею девушке.
Однако он лгал! Эту драгоценную безделушку он захватил из сундука своей матери!
Но преступна ли такая ложь? И дурно ли он поступил, пожертвовав этой вещицей, чтобы осушить слезы бедной Жильетты?
Что до нас, то мы так не думаем.
Часть третьяЗаговор
Глава IО том, как герцогиня де Шеврез сказала не более того, чем хотела, и о том, какой дурной знак – услышать во время поцелуя вой собаки
Прошел месяц после последних событий, рассказанных нами в предыдущей части. Вечер, часы бьют девять. Проникнем в главный павильон Лувра, поднимемся на второй этаж, пройдем длинный ряд комнат, украшенных скульптурами, позолотой, живописью и инкрустациями, – и мы очутимся на половине королевы Франции, Анны Австрийской. Из множества роскошно убранных комнат одна отличается сравнительной простотой. Это так называемая купальная комната, соединяющаяся с малым дворцовым садом посредством Моста вздохов, где в обществе мадам де Шеврез, забывая горести и печали в дружеской беседе с герцогиней, обычно проводит свое время супруга Людовика XIII.
Мы уже описали вам портрет герцогини де Шеврез, теперь опишем вам королеву. Анне Австрийской, родившейся в 1601 году, в то время когда происходит наша история, было двадцать пять лет. Не будучи совершеннейшей красавицей, она тем не менее являлась прелестнейшим созданием, с нежно-розовым цветом лица, голубыми глазами, коралловым ротиком, открытым и благородным челом. Она была высокого роста, руки ее были необыкновенно нежны, тонки и ослепительно белы, ноги – редкой красоты. В этот вечер она была одета в обшитое серебром и золотом голубое атласное платье с широкими рукавами, подобранными бриллиантовыми аграфами; на голове – голубой бархатный убор с черным пером, из-под которого волнами рассыпались по ее прелестным плечам белокурые, шелковистые локоны. Ее величество сидели, по обычаю испанок, на бархатных подушках.
В ту минуту, когда мы входим туда, королева – в позе, которую мы только что описали, – мечтала, устремив взгляд на ленточку, вившуюся вокруг ее нежных пальцев.
Герцогиня де Шеврез стояла у окна, выходившего в сад, по всей видимости, кого-то поджидая.
Но вздох августейшей подруги прервал наблюдения герцогини. Она повернулась и увидела, что вздох этот сопровождался слезой.
Подбежав к королеве, Мария де Роган с фамильярностью, впрочем, самой почтительной, отняла у нее ленточку и заперла в один из тех огромных эбенового дерева сундуков, какие заменяли тогда шкафы и шифоньерки.
– Полноте, ваше величество, время ли плакать теперь, когда мы собрались отомстить нашему жестокому врагу! Представляете, что будет, если эти господа застанут вас в слезах… все тогда погибнет! Они решат, что вы не надеетесь на успех… и сами придут в отчаяние!
Говоря это, герцогиня нежно промокала батистовым платком прелестные глаза опечаленной королевы, которая невольно улыбнулась ей.
– Это правда, – сказала она, – будет слишком безрассудно лишать бодрости наших друзей… Боюсь, у них и так ее недостаточно!
– В особенности у одного из них, – произнесла герцогиня де Шеврез презрительным тоном, – у господина герцога Анжуйского, которому следовало бы быть решительнее других! О! Я никогда, впрочем, и не рассчитывала на его светлость! Если наше дело выиграет… он первый этим воспользуется… но если же мы его проиграем.
– То, наверное, он первый же станет униженно просить прощения у кардинала.
– В этом нет сомнения; к счастью, я убеждена в успехе нашего предприятия!
Уверенность герцогини сообщилась и королеве.
– Дорогая Мария! – вскричала она, привлекая в себе герцогиню. – Это для меня ты составила заговор и вовлекла в него самого дорогого тебе друга…
– Кому же, как не любимому и любящему человеку… считать за счастье посвятить себя, вместе со мной, служению моей королеве! – отвечала Мария де Роган. – Во главе нашего заговора недоставало знатного имени. Месье, беспечность и слабость характера которого уже доказаны, не мог предложить нам своего, вот я и обратилась к Анри де Шале…
– И он дал тебе его без колебаний?
Герцогиня улыбнулась.
– Он так мало колебался, – произнесла она, – что до сих пор не знает даже первого слова в моих планах.
– Возможно ли это? Так ты…
– Да, я одна все это придумала и устроила! Но я уверена в господине де Шале… как в его любви ко мне, так и в том, что он выкажет храбрость… когда придет время действовать!
– Но что же ты решила? Я ведь могу это узнать уже сейчас?
– Что я решила?.. Я решила уже на днях избавить вас от господина де Ришелье. От этого злодея, преследующего вас своей ненавистью… который, если и не успел еще поразить вас как королеву, то уже слишком измучил вас как женщину!
При этих словах, относящихся ко всем известным действиям кардинала в отношении королевы и красавца Бэкингема, при этих словах, говорим мы, Анна Австрийская побледнела и, судорожно сжав руку подруги, вскричала:
– Ты права, Мария: господин де Ришелье не заслуживает никакой пощады!
– Его и не пощадят, это я вам обещаю! – отвечала госпожа де Шеврез.
– Но…
– Но простите, обожаемая моя королева, донна Стефания подает нам условный знак. Стало быть, пока мы с вами беседовали, наши друзья уже собрались в соседнем зале и ждут наших указаний… Да, сейчас ровно половина десятого… Вы позволите мне представить их вам?
Анна Австрийская гордо подняла голову.
– Более чем когда-либо! – воскликнула она. – Не думаешь ли ты, Мария, что я, как мой брат Гастон, сказав «да», стану говорить затем «нет»! Иди!
Герцогиня не ошиблась: донна Стефания, одна из приближенных и преданных женщин, единственная испанка, которую Анна Австрийская привезла с собой, постучалась особенным образом в дверь купальной комнаты, извещая тем самым о прибытии заговорщиков.
Мария де Роган поспешила отворить, и они вошли.
То были Гастон, герцог Анжуйский, великий приор де Вандом, граф Анри де Шале, маркиз де Пюилоран, граф де Рошфор, барон де Люксейль и граф де Море.
Войдя один за другим и молча поклонившись королеве, они сели по приглашению своей августейшей хозяйки.
Но подобная торжественность мизансцены пришлась не по вкусу Гастону.
– Поистине, – вскричал он, рассмеявшись, – нам недостает только париков да мантий, чтобы сделаться похожими на судей Шатле, решающих судьбы великих преступников!.. Можно составлять заговоры, но так, чтобы это было весело. Признаюсь, меня эта строгость стесняет! Послушайте, моя прелестная сестричка, прежде чем заняться серьезными делами, не хотите ли вы посмеяться над нашими с Рошфором и Шале подвигами? К этому Красному человеку мы всегда успеем вернуться.
Анна Австрийская намеревалась было заметить, что теперь не время для шуток, но герцогиня де Шеврез промолвила насмешливо:
– Позвольте ему рассказать, сударыня! Его светлость – совсем еще ребенок… а к детям следует быть снисходительными…
Действительно, Гастону было тогда всего восемнадцать лет, но, к несчастью для себя, он оставался ребенком всю свою жизнь.
– Ну да! – вскричал он, погрозив герцогине пальчиком. – «Позвольте ему рассказать»! Мне, однако же, кажется, прекрасная дама, что вы не столько хлопочете обо мне, сколько сами хотите узнать, какую роль играл в этом похождении Анри!.. Слушайте же. Вчерашний спектакль мне не понравился, лансдкнехт не состоялся, и мы ужасно скучали, не зная, как убить вечер… «Пойдемте на Новый мост, – говорю тогда я Шале и Рошфору, – там мы, по крайней мере, позабавимся с прохожими… поиграем с четверть часа в воришек!»
– Фи! – произнесла герцогиня. – Брат короля забавляется, грабя людей!
– Полноте! Не все ли равно, грабить или разорять их налогами? Какая в том разница? Ну, так вот, дела наши шли отлично, мы стащили уже с полдюжины плащей, как вдруг прибежали полицейские. Мы с Ша