– С месяц тому назад у меня в услужении были несколько моих бедных родственников, но так как их содержание обходилось мне слишком дорого, то, несмотря на все мое желание сделать для них что-нибудь, я вынужден был отослать их, за исключением одного, которого вы видели.
– Следовательно, вас только двое в этом доме?
– Двое мужчин… и две женщины, монсеньор. Мои жена и дочь.
– А! Так ты женат… и отец семейства. Где же они, твои жена и дочь?
Гонен поник головой.
– Дочь моя больна… очень больна, – сказал он. – Она в постели, а жена при ней.
– Ну и дела!.. Так твоя дочь очень больна? Сколько ей лет?
– Тринадцать.
– Что ж… мне было бы очень приятно видеть твою дочь и жену.
Гонен поднял свое бледное лицо.
– Видеть их!.. – вскричал он. – Но я же говорю, монсеньор, что моя малютка очень больна!..
– Подумаешь! Да на одну минутку! До страсти люблю слушать детскую болтовню! Мирабель, пойдемте засвидетельствуем наше почтение мадам и мадемуазель Гонен. А заодно и гостиницу вашу осмотрим. Очень люблю осматривать гостиницы… в особенности, когда они соседствуют с лесом, в котором водятся разбойники.
После этих слов Лафемаса у Гонена уже не осталось сомнений в том, что командир ловкачей что-то подозревает и, возможно, надеется нечто узнать, допросив его жену и дочь.
К концу разговора появился, однако, мнимый Анисет с корзинкой вина…
Расставляя стаканы и бутылки, он вместе с тем внимательно прислушивался…
– Пойдемте поздороваемся с мадам и мадемуазель Гонен! – вскричал Мирабель. – Но прежде отведаем здешнего вина.
Шевалье подал Лафемасу стакан, и все ловкачи подошли к столу.
– Они предупреждены! – шепнул Валетон трактирщику.
– Хорошо! – ответил тот так же тихо.
– Когда вы вернетесь сюда с Лафемасом… будьте наготове. В ту минуту, когда я скажу: «Хозяин, похоже, дождь собирается!», бегите к дверям зала и запирайте их… Остальное – наша забота.
– Хорошо!
И, подавив горестный вздох, мэтр Гонен мысленно добавил:
«Дай Бог, чтобы только Бибиана ничего не услышала! Милая малютка! Она не вынесет больше… она умрет!»
Дальнейшие события сами собой объяснят нам вскоре причину того, почему Бибиана, которую мы не видели весь этот месяц, томилась страшным недугом, приводящим в отчаяние и мать, и отца.
В особенности отца, который в глубине души не мог не сознавать, что именно он является главным виновником болезни дочери, увядающей на его глазах, как полевой цветок.
Ах! Это обычная история! Говорят, мщение – оружие обоюдоострое, и это правда.
Движимый местью, а возможно, побуждаемый также и корыстными видами, мэтр Гонен сделался сообщником чудовищного заговора…
Но несчастный не подумал, что Смерть, эта безжалостная коса, не всегда довольствуется лишь указанной ей жертвой, но любит пожинать по своему произволу.
Теперь последуем за Лафемасом и Мирабелем, отправившимися, в сопровождении бывшего фокусника, в комнату Бибианы…
Обзор гостиницы закончился быстро. Впрочем, он был совершенно бесполезен. Мы уже сказали, что там были приняты все предосторожности, так что даже самый зоркий глаз не смог бы ничего открыть.
Комната Бибианы находилась на втором этаже. Прежде чем ввести туда гостей, мэтр Гонен выразил вполне естественное желание предупредить свою дочь… о великой чести, которую ей оказывают…
– К чему предупреждать, мой милый! – вскричал Лафемас. – Разве твоя дочь – такая знатная дама… что надо испрашивать у нее аудиенции?
– Но она, быть может, сейчас отдыхает, монсеньор.
– Ну и что ж! Если она отдыхает, мы это увидим! Пойдем!..
И резко толкнув дверь, Лафемас с Мирабелем вошли в комнату.
Бибиана полулежала в кресле у окна, выходившего в сад.
Около нее сидела за прялкой ее матушка.
Хорошенькая, но бледная и изнуренная головка девушки покоилась на подушках в полудремоте, так что шум шагов не сразу вывел ее из этого оцепенения.
– Жена, – сказал Гонен, – вот эти сеньоры пожелали осведомиться о здоровье нашей дочери.
– А! – произнесла та, поспешно вставая.
В это время и Бибиана открыла глаза.
– Да, – проговорил Лафемас. – Мы с мэтром Гоненом – старые знакомые, и, стало быть, нет ничего удивительного в том, что я принимаю живейшее участие в его заботах и огорчениях.
И подойдя к больной, командир ловкачей продолжал, взяв ее за руку:
– Здравствуйте, дитя мое! Вы, конечно, меня не знаете, но я уверен, что ваш отец часто говорил вам обо мне… о господине де Лафемасе! Не правда ли, что он часто произносил мое имя?.. Хотя бы, к примеру, по поводу произошедших здесь убийств тех молодых дворян… которые были моими друзьями?
Бибиана задрожала при этих словах, и два красных пятна мгновенно выступили на ее щеках.
– Вот так так! – воскликнул Лафемас. – Мне кажется, эти воспоминания волнуют вас, дитя мое. Простите меня, но, между прочим… так как ваш отец дал мне еще самые неточные сведения о моих друзьях – а, как известно, уста младенцев глаголят истину, – вдруг вы знаете больше, чем он. Прежде всего, правда ли, что двое последних убитых завтракали здесь, а?
Конечно, Лафемас употребил средство не совсем деликатное, но которым чаще достигают цели. Он говорил ложь, чтобы выведать истину. Неожиданный и хитрый, этот вопрос покоробил мэтра Гонена.
Но Бибиана, снова побледнев, как смерть, и склонив голову к подушке, сказала:
– Если мой отец не смог дать вам достаточных сведений, монсеньор, то как же я могу это сделать, когда больше месяца не выхожу из своей комнаты?
Лафемас закусил губу.
– Вот как! – произнес он. – Так вы уже так давно больны, дитя мое? Чем же вы страдаете?
Бибиана приложила руку к сердцу.
– У меня болит здесь, – сказала она.
– Сердце? Бедное дитя!.. Но вам, вероятно, говорили об убийствах в Оливетском лесу?
– Нет.
– А когда здесь был парижский прево, то разве он вас не спрашивал?
– Нет. Зачем ему было меня спрашивать? Да если бы он и спросил, то я бы ему ответила… то же, что и вам. Я ничего не знаю… ничего не видела, ничего и никого… и…
– О чем же вы плачете, малютка?
– Да потому, что вы ее мучаете вашими расспросами, монсеньор! – вскричал наконец Гонен, потеряв всякое терпение.
– А! Так я ее мучаю! – произнес Лафемас, окинув своим недобрым взглядом трактирщика. – Очень жаль!.. Но все-таки мне ужасно хочется поговорить с вашей дочерью, Гонен! Не знаю почему, но мне кажется, что этот разговор будет мне чрезвычайно полезен… Впрочем, я вас не удерживаю, любезный, а также и вас, моя милая. Возвращайтесь к вашим занятиям… не стесняйтесь… а мы потолкуем с мадемуазель Бибианой!
Это разрешение дано было тоном, столь повелительным, что трактирщик и его жена даже попятились.
Между тем Бибиана, придя в ужас при одной лишь мысли о том, что ей придется остаться одной с незнакомцем, с умоляющим видом протянула руки к своим родителям.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, вероятно, чем-нибудь ужасным для тех, кто вызвал данную ситуацию, так как Гонен обожал свою дочь и, конечно, скорее пошел бы на скандал, дабы, как говорится, ускорить ход событий, нежели позволил бы непрошеным гостям и далее подвергать Бибиану допросу, бывшему для нее сродни пытке…
Но на сей раз Двенадцати Шпагам Дьявола не суждено было покинуть ножны.
Когда Лафемас устраивался уже более решительно рядом с Бибианой, указав пальцем Гонену и его жене на дверь спальни, дверь эта вдруг распахнулась, и в комнату вошел Жуан де Сагрера.
Бибиана, ее отец и мать вскрикнули от радости, увидев пажа.
Тот же, подойдя к Лафемасу, надменно произнес:
– В чем дело, сударь? С каких это пор люди дворянского происхождения столь мало заботятся о собственном достоинстве, что позволяют себе не уважать молодость и страдания? Внизу мне сказали, что вы и ваши друзья явились сюда для сбора информации касательно некоторых убийств, совершенных в этих краях… Что ж! Это ваше право… и я не имею ничего против! Но, переговорив – безрезультатно – мэтром Гоненом и его слугой, вы зачем-то решили допросить больное дитя, и вот этого уже я допустить не могу! Бибиана – моя подруга, господин де Лафемас. Тот, кто нападает на нее, нападает на меня! Или вы немедленно покинете эту комнату и навсегда забудете вход в нее… или же я потребую от вас сатисфакции за оскорбление, которое вы наносите мне, врываясь в пристанище моей подруги!
– Не сомневаюсь, что, будучи человеком здравомыслящим, господин де Лафемас сейчас же согласится принять ваше первое предложение, господин маркиз… Признать ошибку никогда не поздно… в то время как продолжая упорствовать в глупости, можно многое потерять.
Этими словами закончил речь пажа Паскаль Симеони, вошедший в комнату вслед за Жуаном де Сагрера.
Внезапное появление охотника на негодяев повергло Лафемаса и шевалье де Мирабеля в еще большую растерянность, нежели приход Жуана де Сагрера, и, не найдясь что ответить, они застыли на своих местах.
Наконец начальник ловкачей обрел дар речи. Вымучив улыбку, он с деланным смирением отвесил своему первому собеседнику глубокий поклон.
– Раз уж за нее ручаетесь вы, господин маркиз, – промолвил он, – считайте, что от моих подозрений… если таковые и были… уже не осталось и следа!.. Уверен, что вы не стали бы… вы… один из его пажей… покрывать врагов монсеньера кардинала!
Жуан де Сагрера пожал плечами.
– И где же вы здесь видите врагов монсеньора де Ришелье, сударь? – воскликнул он. – Здесь… в деревенской гостинице… в доме славных людей, держащих небольшое дело?
Лафемас снова поклонился.
– Чтобы найти того, кого ищешь, не всегда нужно идти строго по его следу, господин маркиз, – отвечал он. – Но не будем об этом… Я ошибался и готов это признать. Мне жаль, что я напрасно побеспокоил эту милую девушку, которой я от всего сердца приношу свои извинения. На сим позвольте откланяться, господин маркиз. До свидания, господин Паскаль Симеони… до свидания, мой дорогой. И спасибо за тот небольшой урок, который при вашей поддержке я п