Проговорив все это со спокойствием и хладнокровием, лишь усилившим ужас баронессы, Фирмен Лапрад подал ей стул и сел напротив тетушки. Теперь та поняла, что погибла!.. Что он предпримет – этого она не знала, но сомнений не оставалось… она погибла!..
Однако вместо того, чтобы повиноваться приглашению Фирмена и присесть, она подошла к окну. «Что если мне удастся отворить ставни и разбить окно, – промелькнуло у нее в голове, – и позвать Паскаля на помощь! Он ведь всего в нескольких шагах!»
Фирмен Лапрад следил за движениями баронессы де Ферье с иронической улыбкой.
– Напрасный труд, от которого я позаботился вас избавить, милая тетушка, – сказал он. – Да-да, я понял вашу мысль; вы намеревались прибегнуть к помощи вашего любовника. Но, во-первых, у этого дорогого господина Паскаля Симеони и так будет много занятий в эту ночь, так что вряд ли он сможет уделить вам хотя бы несколько минут. К тому же… не утруждайте попусту ваши прекрасные ручки, а посмотрите наверх, – все предусмотрено! Эти ставни скреплены железными цепями… их невозможно открыть!
Анаиса испустила стон отчаяния и скорее упала, нежели села, но не на тот стул, который подал ей Фирмен, а на другой, стоявший далеко, очень далеко от презренного негодяя.
Затем воцарилось молчание… зловещее молчание…
Он смотрел на нее, казавшуюся еще прелестнее в своей горести, как смотрит тигр на свою жертву.
Она же мысленно молила Бога спасти ее.
И словно черпая силу даже в самом своем отчаянии, она вдруг вскричала:
– Чего же, в конце концов, вы от меня хотите?
– Что ж, я скажу, – произнес он с ухмылкой. – Проясним ситуацию. Ничего лучше я и не желаю. С какой стати, не правда ли, возвращаться к прошлому? Нас интересует лишь настоящее. Мое желание очень простое: вы станете моею, Анаиса… или умрете!
– Убейте меня! – вскричала она, с гордой решимостью поднявшись со стула.
Он был бледен, но при этих словах совершенно посинел. О! Она даже не раздумывала над этими двумя крайностями: отдаться ненавистному человеку или умереть; она выбрала смерть.
– Хорошо, – произнес он, – вы предпочитаете смерть моей любви. Что ж, вы умрете!..
С этими словами он встал, подошел к ночному столику и вылил в стакан содержимое пузырька, который он вынул из кармана.
Анаиса смотрела на все его приготовления; когда же он закончил, она подошла с протянутой рукой, чтобы взять стакан.
Но он оттолкнул ее руку.
– Еще только одно, Анаиса, – сказал он. И, делая ударение на каждом слоге, он продолжал глухим голосом. – Знайте же, этот яд безжалостен!
– Как и вы. Что же дальше?
– Вы не успеете сделать и двух глотков, как вас настигнет смерть.
– Тем лучше, я не буду страдать. Благодарю вас. Напрасно я обвиняла вас в жестокости.
Она вновь протянула руку, и вновь он оттолкнул ее.
– Подождите! Подождите! – воскликнул он. – Слушайте!.. Ведь это ужасно… ужасно, Анаиса, умереть в двадцать лет!
– Но еще ужаснее было бы себя обесчестить!
– Обесчестить!.. Ха-ха!.. Разве это вас остановило, сударыня, когда вы взяли господина Паскаля Симеони себе в любовники?
– Господин Паскаль Симеони не любовник мне… он мой друг!..
– Друг… которому позволены самые нежные ласки.
– Нежные ласки! Вы лжете, сударь! Человек, которого я люблю – а я сознаюсь в том, что люблю его всем сердцем, – получил от меня только два-три поцелуя…
– И это уже слишком для женщины, которая не свободна и не принадлежит уже себе.
– Это слишком много, с этим я согласна. Но вам ли, низкому человеку, стремящемуся опозорить брачное ложе своего дядюшки, своего второго отца… вам ли упрекать меня в любви, которой вы сами виновник!.. Потому что без вас, без того ужаса и ненависти, которые вы мне внушали, вряд ли я стала бы искать себе защитника.
– В самом деле! Так это я стал причиной вашей любви к Паскалю Симеони! Ха-ха!.. Ну и ну! Кто бы мог подумать?
– Однако вы же не могли не полагать, видя его здесь каждый день, что я не останусь равнодушной к его вниманию и трогательной обо мне заботе!.. Зачем же притворялись, что удаляетесь?
– О! Это тема для совершенно другого разговора и…
– А так как говорить с той, которая вот-вот покинет этот мир, бесполезно, давайте лучше оставим этот разговор! Вы меня уже приговорили к смерти, и я преклоняюсь перед вашим приговором. Чего же еще вы требуете?..
– Чего я требую? Того, чтобы вы, оставляя этот свет, не унесли с собой утешения, что будете оплакиваемы любимым человеком! Последний раз вас спрашиваю: вы станете моею? Я вас люблю, Анаиса!.. О, если бы вы знали, как я вас люблю! И как я страдал этот месяц… с тех пор как этот человек не оставляет вас! Однако еще есть время… будьте великодушны, и я тоже буду великодушен! В моей еще власти остановить ужасное несчастье… о котором вы и не подозреваете… Окажите мне милость… всего лишь одну милость, и я соглашусь все забыть, все остановить!
– Все остановить! Что же это?
– Согласны ли вы на то, о чем я вас умоляю?
Он бросился к ней и заключил ее в объятья, опьянев от страсти; словно безумный, он принялся покрывать поцелуями шею молодой женщины…
Но та, возмущенная и вся дрожащая, вырвалась из ненавистных ей объятий и, величественная в своем презрении и ужасе, воскликнула:
– Нет! Ничего! Этой ценой – ничего! Смерть! Уж лучше смерть!
Нечто вроде рычания было ей ответом. Теперь Фирмен Лапрад сам подал ей яд.
– Умрите же! – вскричал он. – Но знайте: в то время как вы умираете здесь, в нескольких шагах от вас ваш любовник также умирает под ударами убийц!
– Боже мой!
– И это еще не все! Паскаль Симеони… этот знаменитый охотник на негодяев… взялся исполнить одну священнейшую обязанность… о которой забыл и думать у ваших ног. Что ж, мало того, что в настоящую минуту по моему приказу его убивают двадцать нанятых мной разбойников, так опять-таки по моей же милости память его будет проклинать одна благородная дама, которая доверилась ему; потому что я предал графа де Шале, и вскоре, когда станет известно, что он участвовал в заговоре против кардинала, его возведут на эшафот!
– Боже мой!
– Я обещал вам, Анаиса, что вы умрете с отчаянием в сердце!.. Пейте же!
Молодая женщина в ужасе отпрянула от Фирмена Лапрада, который протягивал ей смертельный напиток.
– Ну же! – воскликнул он. – Не хватает мужества, что ли?.. Полноте! Раз уж ваш возлюбленный покинул уже этот свет.
При этих словах к баронессе, казалось, вернулось прежнее спокойствие.
– Ваша правда, – прошептала она, – если он умер, зачем же жить мне?
Ее пальцы коснулись стакана. Но вдруг она оттолкнула его с такой силой, что он вдребезги разбился о паркет.
– Нет же! Нет! – вскричала она. – Я не хочу более умирать! Я хочу спасти Паскаля… его жизнь… его честь! Помогите! Помогите!
Она бросилась к двери, чтобы отпереть ее и выбежать…
Но Фирмен Лапрад, более быстрый, схватил ее за руки и, грубо отбросив на середину комнаты, выхватил кинжал.
– Вы не хотели яду… Что ж, тем хуже для вас! Так вы будете страдать больше.
– Ко мне! Помогите! – закричала баронесса во весь голос.
– К чему кричать, ведь я же уже сказал вам, что вас никто не услышит, дорогая тетушка!
И этот гнусный человек двинулся к несчастной женщине, тихо, не торопясь, с улыбкой.
Есть же в мире такие люди, которые могут улыбаться, совершая убийство!
Глава VIIМежду чашей и устами
Между чашей и устами провидение посылает нам спасительное размышление; между поднятой рукой и находящимся в опасности сердцем нам опять-таки является провидение, посылая молнию, которая удерживает руку и спасает жертву.
Если Фирмен Лапрад не знал этого, то вскоре ему предстояло это узнать.
Но прежде чем рассказать об этом, нам необходимо вернуться к Паскалю Симеони, в «Золотую колесницу».
Расставшись с баронессой де Ферье, Паскаль пришел домой совершенно расстроенный; его сильно беспокоила грусть возлюбленной, объяснение причины которой она отложила до утра.
Жан Фише, по обыкновению, ожидал своего господина. Войдя к себе в комнату и отпустив слугу, Паскаль бросился в кресло, склонил голову на руки и погрузился в размышления о вероятных причинах такого волнения баронессы.
Во всех соседних церквях пробило уже полночь, а охотник на негодяев все еще продолжал сидеть в том же положении, при слабом освещении наторевшей свечи. Вдруг дверь его комнаты отворилась и перед ним неожиданно возник Жан Фише.
– Что такое? – спросил Паскаль, удивляясь как его приходу, так и тому, что толстяк-нормандец, которого он давно уже считал спящим, стоит перед ним совсем одетый.
Но, не ответив на вопрос, Жан Фише подошел прямо к двери, выходившей на лестницу, чтобы удостовериться, хорошо ли она заперта. Успокоившись на этот счет, но все-таки, видимо, полагая, что крепость замка не достаточна для сдерживания предполагаемого напора, он придвинул к двери сундук с дровами, который с трудом бы подняли и двое.
Глядя на все эти проделки слуги, Паскаль уже начал было думать, что тот сошел с ума.
– Однако что все это значит? – вскричал он наконец.
Но Жан Фише приложил палец к губам и подошел к своему господину.
– Это значит, господин, – шепнул он ему на ухо, – что нам угрожает опасность! Откуда она исходит, какого она рода, я не знаю! Нам повезло, что за обедом я ел раков… Мой желудок всегда тяжело их переваривает, как вам, господин, известно! Предосадно, право, потому что я их просто обожаю!.. Одним словом, так как мне не спалось, я сел у окна подышать воздухом и увидел, что происходит нечто неладное.
– Что же ты увидел?
– Я увидел с дюжину чужаков, которые пробирались в ворота нашего дома.
– С дюжину чужаков?! Ты, должно быть, задремал! Это, верно, Рике, подмастерье, возвращался домой с двумя-тремя товарищами, которых пригласил ночевать.
– Вовсе нет, господин, вовсе нет! Я не спал. Вот, смотрите… нагнитесь немножко, чтоб ваша тень не была заметна, и выгляните из окна. Видите эти черные фигуры по углам, напротив, между особняком де Ферье и соседним с ним домом?