Однако не все здесь было столь уж прекрасно. Во-первых, в воздухе не хватало кислорода, а попадались незнакомые, порой опасные включения, отчего дышать приходилось то очень интенсивно, то вовсе задерживать дыхание. Во-вторых, почва местами была очень горячей, и в нее нельзя было даже запустить корни. Приходилось обследовать побегами большие пространства, прежде чем находилось подходящее для укоренения место.
Но зато здесь, видимо, не приходилось бояться зимы. И она, действительно, что-то уж долго не наступала. Растение даже притомилось от непрерывного интенсивного бытия.
Гораздо выше теплых источников ощущалось мощное излучение света и тепла незнакомого состава волн. Растение всегда любило свет и тепло и потому направило свои побеги в сторону необычного объекта. Тем более что спектр у него был довольно приятный и не сулил опасности.
Звезды загорались в темноте и гасли при свете Солнца, далеко внизу клубились тяжелые снежные тучи, а Растение медленно и упорно ползло вверх по склону, теплому и приятному, орошаемое время от времени ласковым прохладным дождиком. В таких условиях ползти можно было как угодно долго.
Может быть, так оно и было… Во всяком случае, за это время Растение заполнило собой весь ранее голый склон от горячих источников до светящейся вершины. И когда первые его побеги достигли высшей точки и высунулись за край, охлаждаемые обманчиво прохладными дождиком и ветром, оттуда пахнуло таким жаром, что тело пронзила нестерпимая боль, и обугленные концы побегов черным пеплом осыпались во мрак.
Звезды, казалось, с интересом наблюдали за встречей…
Растение больше не высовывало свои побеги за край Вершины, а принялось окружать ее ими. А поскольку влаги в почве почти не было, корни его уходили все глубже и глубже в склон.
Растение все время ощущало сотрясения почвы и воздуха, сопровождаемые очень низким рокотом. Они облегчали корням продвижение вглубь. И в какой-то момент кончики корней высунулись в заполненное жаром и светом пространство. Корни – не побеги, чтобы быстро реагировать на боль, изменяя направление движения.
Но боль была невыносимой, и все тело Растения напряглось, чтобы превозмочь ее и выдернуть корни из коварной почвы. В этот момент раздался особенно мощный гул, сопровождавший сильное сотрясение, и вся оконечность Вершины, разрыхленная корнями Растения и постоянными колебаниями, с шумом рухнула внутрь жерла, в глубине которого клокотало и булькало раскаленное каменное варево.
Растение, на лету превращаясь в уголь, пепел, золу, раскаленный газ, плазму, опустилось в магму ее неотличимой частью. И в этот момент она вдруг вспучилась, заклокотала и взорвалась, выбросив из жерла громадный огненный столб.
И задрожала земля, и пополз вниз по склону ледник и, догоняя его, потекла, переливаясь через край кратера, как тесто из квашни, раскаленная, пышущая жаром и пламенем магма…
И поблекли ослепительные ночные звезды в сполохах всепожирающего пламени, и, казалось, содрогается не только земля, но и небо… И, задрожав, вышла река из берегов, и тихое озерцо выплеснулось на зеленые берега, и стукнулись лбами каменные исполины, охранявшие его…
– Поздравляю вас, госпожа Мэр, – донесся до Женщины смутно знакомый голос. – Мальчик!..
Она с трудом открыла глаза, все еще опасаясь, что нескончаемая боль, только что утихшая, вернется вновь. Но в теле и в душе царил покой.
Перед ней с младенцем на руках, улыбаясь, стояло гинекологическо-акушерское светило Города. Его усы торжествующе топорщились в стороны, пытаясь дотянуться до ушей. Он был явно доволен своей работой…
– Мальчик?.. – беззвучно прошептала обескровленными губами госпожа Мэр… Если б еще кто-нибудь объяснил ей, откуда он взялся… Бог с ней, с прессой, которая вовсю муссировала заключение медиков о ее «непорочном зачатии», где восторженно, где иронически, но она-то сама совершенно точно знала, что зачать от мужчины у нее не было возможности за неимением оного… Тайное искусственное осеменение?.. Но она не видела ни малейшей оказии для этого…
Разве что, однажды – как раз месяцев девять назад, ей приснился странный сон, будто она – река, начинающаяся с тихого озерца. И ОН – таинственно исчезнувший или погибший в автокатастрофе (хотя трупа его не обнаружили) предыдущий Мэр, ее шеф, – вдруг появился на берегу и бросился в озеро!.. О!.. Это было ее единственное сексуальное впечатление после его исчезновения, единственный взрыв страсти в ее жизни, который она себе позволила!.. И все это во сне…
Не могла же она, в самом деле, забеременеть от игры подсознания!.. От собственного сна!..
– Мальчик! – бодро подтвердил профессор и, хитро улыбнувшись, добавил: – Таки он лишил вас невинности…
Она улыбнулась. Странный ребенок. Говорят, что новорожденные орут, что есть силы, прочищая легкие, а этот так внимательно и осмысленно смотрит на нее, что ей вдруг захотелось свести распятые на родильном кресле ноги… И взгляд этот что-то ей напоминал…
ОН медленно осознавал себя и окружающий мир. Комната в белом… За окном – серо-голубое небо, нанизанное на громадный шпиль… В комнате – женщина на странном кресле… Ее лоно неестественно распахнуто и окровавлено, на лице – усталость, покой и немного – удивление… Знакомое лицо… Другая женщина копошится возле нее… ЕГО самого держит на руках страшный мужчина с хищно оттопыренными усами…
И вдруг ОН узнает женщину – это же ЕГО собственная секретарь-референт!.. Или нет?.. Это лицо ОН видел совсем недавно… Но где-то не здесь!..
И ЕМУ открывается назначение этого странного кресла!..
– Мальчик! Госпожа Мэр!.. Мальчик! – страшно и оглушительно рычит усатый мужчина.
В этот момент ОН понимает все!..
И, не в силах сдерживать эмоции, начинает пронзительно, не узнавая собственного голоса, орать от обиды и бессилия…
– Вот это голос!.. Отличный парень! – рычит усатый и подносит ЕГО к самому ЕЕ лицу. ОНА улыбается и целует ЕГО…
Нет, он не в силах этого вынести!.. ОН отворачивается и с ненавистью смотрит в окно, где неколебимо самоуверенно торчит Указующий Перст, ослепительно сверкающий в солнечных лучах…
«Еще один шанс? – вдруг понял ОН. – Пожалуй, это не так уж и плохо… Если не упустить его…»
ОН перестал орать, посмотрел прямо в глаза своей матери и улыбнулся…
О, Боже, – простонала она, узнав этот взгляд и эту улыбку…
4. ПОЭТ
«Свой путь земной пройдя до середины,
Очнулся я в загадочном лесу…»
«Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь…»
Борис Пастернак.
Он мыслил музыкою слов
Он тишине внимал, как Богу.
И в завывании ветров
Он слышал Слово – слог за слогом:
Он слышал осень в шелестве,
В шуршепоте и желтегрусти,
И колко скошенной траве
Он дождевал культи, как чувства.
Он ненавидел и любил,
Пока не превращалось в Слово
Все, чем дышал он, чем он жил…
А после – смерть! Рожденье – снова!..
Он немотой болел, как люди
Болеют воспаленьем легких.
Он ею умирал, покуда
Из бездны не рождались строки.
Он знал, что тайна Бытия —
Не более чем тайна Рифмы:
Неповторимо наше Я…
Жить – рифмовать неповторимых!..
Жить – это значит находить
Созвучья в хаосе желаний
И ритм… И музыку… И длить,
И длить гармонию звучанья.
В поэме жизни нет конца.
Конечны только строфы, главы,
Как наши хрупкие сердца,
Как наши страхи и забавы.
Он жил и, стало быть, творил
Вселенную из слов и звуков.
Он и Певцом, и Песней был,
Он был и Голосом, и Слухом…
А, впрочем, что там – был да был…
Он – есть! И, надо думать, вечно,
Покуда мир сей не избыл
Своих надежд на Чудо Встречи.
Он не был баловнем судьбы,
Любимцем публики и женщин,
Не ждал наград, не ладил быт
И не был лаврами увенчан.
Он верил в честность и в Порыв,
Работал сторожем в хозмаге.
А тропы к Истине торил
Он на оберточной бумаге
И, кстати, на любой другой.
Понятно – не в бумаге дело,
Когда душа идет нагой
В то пламя, где пылает тело…
Читатель понял: я о нем
Писать способен бесконечно…
Вздохнем… И к сути перейдем.
А суть поэмы этой – Встреча…
ЧАСТЬ 1. НА РАСПУТЬЕ
ВСТРЕЧА ПЕРВАЯ
Молча младенец в коляске взирает на синее небо,
Точно как старец глубокий бы в зеркало жизни воззрился,
Не узнавая Пути, что им пройден был, словно и не был,
Так же, как крона и корни взирают на выросший стебель,
Что им внезапно, как правда, в таинственном свете открылся.
Где-то в изножьи коляски – незримое глазу Начало.
Дальше – на синем – сверкает громадное тело Дороги.
Кажется, хватит касанья руки, чтоб коляска помчалась
В странную, тихую даль, где Дорога, стремглав истончаясь,
Острой иглою уходит в Ничто – не узреть, не потрогать.
И засмеялся младенец, довольный такой перспективой,
Координатных осей различать в бытии не умея…
Мягкий толчок материнской руки, и легко покатилась
Горизонтальная жизнь к горизонтам, где Солнце активно
Солнечных зайчиков лепит младенцам, немея
От созерцанья той Тьмы, что их ждет за незримой чертою…
И, закачавшись бессильно, исчезла куда-то Дорога,
Та, что манила младенца открытой своей красотою,
Шпилем над Городом став, поражавшим людей высотою,
То вызывавшим восторг, то желанье понять, то тревогу…
Мало кто помнил из живших, когда этот шпиль появился,
А в документах занудных кому, право, рыться охота?..
Звался Гостиницей он, но никто в ней еще не селился.
Правда, порою казалось – он чудною жизнью светился,
Словно безмолвно к себе призывая кого-то…
Мальчик давно возмужал и по миру шагал вертикально.
Образом Белой Дороги, стрелой улетающей в небо,
Теперь он не бредил, а жил, в себе познавая детально
Тайну пути в высоту, а не в замок нелепо хрустальный,
Зная – идти по нему в одиночестве – грустно и слепо.
А не идти невозможно!.. И глупо… И даже преступно —
Если есть Путь, то он должен быть кем-нибудь найден и пройден.
Но каждый шаг на Пути означает Реальный Поступок —
Истины штрих, что сквозь горы обмана пробившись, проступит…
Недопустимо, чтоб Путь был изгажен, изолган и продан!..
Выйдя однажды на площадь, он начал вещать горожанам
О Белой Дороге, что, в сущности, – Путь Восхождения к Свету.
За то, что вещал он красиво, немного безумно, чуть странно,
Как будто не в мире фантазий бродил, а в действительных странах,
Его нарекли горожане, по стройности речи, – Поэтом…
Но сам он таковым себя не считал. Максимально приближенным к поэзии титулом, который он себе позволял, был титул Рифмач:
Я – рифмач
От слова – рифма,
Я – хохмач,
От слова – хохма,
Логос я —
От логарифма
И гора я —
от гороха…
А стихи свои небрежно и одновременно ласково называл “рифмульками”:
Я вам на суд
принес рифмульки:
Преступный плод
душевной муки…
Ну, не душевной —
душевой…
Душа зудит —
хоть пой, хоть вой…
Спасите ваши уши —
Заткните наши души!..
Я вышел из круга…
Вернуться?.. Едва ли —
Я лишний, как лошадь на магистрали,
Где мчатся, сверкая, ревущие ралли.
Мне чужды отныне
Азарты погони.
Оставьте себе ордена и погоны,
Мне внятны теперь только кроны и корни.
Свободному сердцу
Милей бездорожье,
Где ветви когтисто касаются кожи,
Где росы, смеясь, отзываются дрожью.
Проснувшийся разум
Мышленью покорен.
Так робкий ручей стать стремится рекою —
В ней вечность движенья – лишь форма
Покоя…
Когда подступит тишина
Ознобом ожиданья к горлу,
Когда становится слышна
Тоска далекого другого,
Когда в предчувствии любви
Ты сердце открываешь миру,
Когда в звучании травы
Услышишь песнь вселенской лиры
Закрой усталые глаза
И загляни в себя поглубже —
В слепящей суете нельзя
Свеченья Тайны обнаружить —
И ты увидишь Светлый Путь,
Лежащий молча пред тобою.
Постой, не торопись шагнуть —
Сначала насладись покоем.
Проникнись тишиною сфер,
Тебе доселе недоступных.
В них нет уже привычных мер,
Но Мера есть, она – Поступок.
Он – соучастие души
В судьбе людей и мирозданья,
Когда она и вглубь и вширь
Растет на почве состраданья.
Неспешно снизойдя в покой,
Познай, где радостно, где сиро.
Не бойся встретиться с тоской,
Ты – Бог, ты – боль и радость мира…
Тогда и делай Первый Шаг,
Когда познаешь жажду страсти —
Не научившимся дышать
Секрет дыханья неподвластен…
Я отмираю.
Я – колос, зерно уронивший.
Чувствую осень —
Дыхание первых морозов…
Чувствую солнце —
Печальную нежность заката…
Чувствую поле —
Оно все просторней, все тише…
Чувствую время —
Все более ломкая поза
Тени прозрачной,
Струною звеневшей когда-то.
Чувствую зерна —
Спрятаться в землю! Укрыться!..
Стеблем, листвою…
Хотя бы скорлупкой надежды…
Это не страх —
Это вечное жизни движенье,
Это бессмертная жажда —
Вернуться!.. Продлиться!..
Видеть, что будет,
И помнить, что прожито прежде…
Я отмираю,
Но зерна – мое продолженье…
Чувствую осень,
Чувствую солнце,
Чувствую поле…
Свежая росень
Утром коснется —
Славная доля!
Чувствую время,
Чувствую зерна,
Чувствую чудо:
Я буду!
Я буду!
Я буду!
Я – Будда…
Как холодно и одиноко,
И воздух обнаженно чист…
И сердце нотою высокой
Меж звезд задумчиво звучит.
Нет ни вопросов, ни ответов.
Лишь тонко тает тишина.
Не нужно тьмы, не нужно света,
Лишь только искренность нужна,
Чтоб отыскать свой луч в сиянье
Бессчетных мириадов звезд,
Чтоб различить свое звучанье
В хаосе смеха, криков, слез…
Чтоб разглядеть свою тропинку
Среди бесчисленных Путей…
Но тает тоненькая льдинка
В горячем выдохе страстей.
Хотя, быть может, тишина
Без шума вовсе не нужна?..
ВСТРЕЧА ВТОРАЯ
Однажды на сумрачном зимне-весеннем изломе,
Когда через чад городской забрезжили чахлые звезды,
И снежно-мазутную слякоть слегка прихватило морозцем,
И слово Поэта вспылало костром на соломе
Озябнувших душ, на ступенях алкавших надежды, как воздух
Алкает утопленник…
Вдруг двери гостиничной лопнула тонкая кожица.
И голос Поэта умолк, оборвавшись струною.
И он повернулся навстречу тихо открывшейся тайне.
Впервые Гостиницы дверь, не таясь, открывалась при людях…
Сжавши дыханье, он ждал, чувствуя Город спиною,
Как снег ощущает тепло, от него размягчаясь и тая.
И чудо свершилось! И Женщина в Город явилась,
Как в голод безмолвья прелюдия,
Что стать обещает надежды божественной фугой.
Пришла Красота, как приходят стихии к спящему миру.
И стало на миг тишиною распятое шумом пространство…
Она огляделась, как будто бы в поисках друга…
Так, словно во сне оказалась в когда-то знакомой квартире,
С трудом узнавая ее интерьер,
Пока что во власти прекрасно-таинственных странствий.
И сказочно было нездешним ее одеянье
То ль феи, забредшей в наш мир, то ль юной русалки достойно —
Из утренних рос, из подземных ручьев да из радужных нитей,
Из брызг водопада, из слез, из тумана дыханья,
Из жертвенных капель дождя, усмиривших пожар сухостоя,
Из вешней капели, из первых снежинок, из связи незримой событий…
И трепетно тело светилось дрожащей свечою,
Вечно храня и лелея в себе беззащитное пламя,
И взоры рискнувших проникнуть сквозь струи оно опаляло
Пламенем страсти, лишенной вовек утоленья… И чуя,
Быть может, опасность, толпа лишь молитвы листала устами,
В священном восторге нездешности свет ощущая, во мгле ослепленно стояла.
И только Поэт беззащитен был пред Красотою —
Ведь видело сердце лишь нимбом вкруг тела ее одеянье.
И было прекрасным безумье, его охватившее разум.
Он Белой Дорогой увидел свой Путь пред собою,
И Первого Шага по ней вдруг в себе ощутил созреванье.
И сумрачный вечер ему показался светящимся, как стихотворная фраза…
Две сумки-бездонки несла она, как горожанка.
И были те сумки доверху обычной наполнены снедью…
Прошла она мимо толпы, на нее восхищенно смотревшей,
Не видя, не чувствуя взглядов, ее провожавших,
И в мерзлую слякоть ступила босыми ногами, как дети
Бегут по лужайке, поросшей травой шелковистой – легко и небрежно.
И следом помчался, оставив толпу одиноких,
Поэт, позабыв о прозреньях своих, о стихах и поэмах.
Дорогою Белой была ему мерзлая грязь тротуара…
А ночь вытекала на улицы сквозь водостоки,
Таинственной тьмой, не спеша, заливая земные проблемы.
Она наступала на Город открыто, как Рока извечная кара.
А Женщина быстро исчезла в облезлом подъезде.
Поэт не успел даже вздрогнуть, тем паче – окликнуть…
И кончилась встреча, что вечной казалась, а тайна осталась.
И он застонал от обиды, приняв как возмездье
Внезапность разлуки за глупый свой страх и Поступка безликость.
И черною стала Дорога, безмолвной – душа и слепой, как усталость…
Но, смеживши веки, Поэт в тишину погрузился
И чуткую душу настроил на боль мирозданья…
И тихие волны безмерной, мучительно-светлой печали
Открытое сердце незримо лучами пронзили.
И он ощутил, что разлука витает над светом свиданья,
И черные крылья колючками перьев тяжелую тьму излучают.
И вдруг тишина, где Поэта душа пребывала,
Стремглав устремилась в бездонную Пропасть Безмолвья,
Где вечность движенья покорно сменяется Вечным Покоем,
И там немотою поющую душу сковало,
И холод вселенский царил безраздельно над льдами безволья —
Теперь не со светлой печалью встречался Поэт, а с великой тоскою.
Но он не бежал, а тотчас же откликнулся зову.
Иль стону?.. Быть может… Но он уж бредет по ступеням
Вне времени, правда, в пространстве… и кнопку звонка нажимает…
Реальность со звоном врывается в разум!.. Засовы
Открыты… И женщина смотрит с отчаяньем и удивленьем.
Она?!.. Нет – похожа!.. Свеча без огня… Да и держится, как неживая.
И девочка рядом – живая, как пламя без свечки.
– Папа?!.. Ой, дядя Поэт!.. Бабушка лучиком стала!..
Дедушка тоже… И дома их нет… Так только в сказках бывает?..
Застыла вопросом, про детство забыв и беспечность,
Как будто в тетрадочке жизни странички вмиг перелистала
И вдруг догадалась: меж строк и страниц жизнь главные тайны скрывает.
Движение сердца – и настежь распахнуты двери!
Взгляд женщины помощи ищет в мольбе безутешной…
Бегом через комнаты… Запах лекарств…Заоконная темень…
Но Светлой Тропинки еще не иссякло доверье —
И там, где сливается с Белой Дорогой тропинка, неспешно
Олень вез наездницу – двое во тьме были вечной подобными теме.
И Женщина вдруг прошептала одними губами:
– Смерть к отцу приходила, ужасно подобная маме…
ИЗ НАБРОСКОВ, НАЙДЕННЫХ В СТОРОЖКЕ
В той тишине, где я всегда один,
Твоих шагов я чуял приближенье.
Ты – чистый свет на грани пробужденья,
Ты – тайный смысл в причудах сновиденья,
Глубинная причина всех причин.
Ступени строк хранят Твои следы.
Наверно, оттого они напевны.
По ним Ты в мир всегда нисходишь первой…
Боюсь, что я проснуться не успею,
Чтоб между нами растопились льды.
Я очень часто вижу странный сон:
Как будто я – веселый юный Ветер,
Ты – Облачко… Твой облик чист и светел…
Несу Тебя… Я за тебя в ответе.
Само собою – по уши влюблен…
И вдруг Ты исчезаешь в темноте —
И только тень в ладонях… Только тень…
Я просыпаюсь, вижу лунный свет,
Но нет Тебя… Который век уж нет…
Средь ложных звезд и в темноте
Пребудь мне путеводным светом.
И в суете привычных тем
Будь неразгаданным секретом.
Средь диссонансов бытия
Пребудь прозрачной тишиною,
Где лишь два звука: Ты и я…
Пусть только Ты, но предо мною…
Среди поспешных фраз и слов
Пребудь невыразимой сутью.
Будь мне основою основ
И объективнейшей из судей.
Средь океана зыбких чувств
Пребудь неутолимой жаждой…
Да, я припасть к Тебе хочу!
Но есть точнее слово – стражду.
Ты можешь повелеть – не сметь!
Я подчинюсь – вольно ли сметь мне?..
Но если верно, что Ты – смерть,
Молю: пребудь моею смертью!..
Я не думал, что это так больно,
Что невстреча – как нож по живому.
Мне разлуки бы было довольно —
В ней ведь встреча хранится невольно,
Чтобы теплить надежды истому.
Только я оказался вне мира,
В коем чувства Твои обитают.
Ты – улыбка, летящая мимо…
Ты – слезинка, текущая мимо…
Ты – снежинка, что здесь не растает.
В тишине по прозрачной тропинке
На прозрачном олене уходишь…
Звезд колючие лучики-льдинки,
Как сквозь нежность улыбки грустинки,
Сквозь тела проникают… Сквозь годы…
Неизбывна ли наша невстреча?..
Кто – Мессия Ты?.. Или Предтеча?..
Мечты незримы для других.
И в этом сила их и прелесть.
В тепле их тайном тайно греясь,
В них ищем древних берегинь.
Мечтам свидетели – враги:
Невыразим их смысл и смелость,
Так хрупко-трепетна незрелость,
Они наивны и наги.
Когда ж Мечта приходит в мир
Мишенью в ярмарочный тир —
В отчаяньи ее мечтатель:
Мечта свободна и сильна,
Твореньем стал – ее создатель…
Судьбу его решит она…
ИЗ МОНОЛОГОВ, ПРОИЗНЕСЕННЫХ НА ПЛОЩАДИ ПЕРЕД ГОСТИНИЦЕЙ
Да! Ты – Мечта!
Он вымечтал Тебя
По черточке, по вздоху, по крупице
Тревожных снов, когда всю ночь не спится,
И проступает Лик Любви сквозь лица
В судьбу его входящих, не любя.
Ночную тьму отчаяньем дробя,
Он, вижу, глыбу света высечь тщится.
Твой образ в ней позднее воплотится:
Когда уже откажется больница
В нем теплить жизнь, он сотворит Тебя…
Да! Ты – Мечта!
Он вымечтал Тебя
Из одиночества, тоски… Когда границе
Меж двух миров нельзя не раствориться…
Так свой полет творят из выси птицы…
Он не летал. Он просто жил, скорбя.
И Ты пришла, его внимая зову,
Когда у смерти было все готово,
И он поверил – жизнь начнется снова!..
Но жизнь не повторяется с нуля.
Был светел Путь, была желанна ноша…
Путь в мир иной, где небо и земля
Навряд ли есть… И души не болят…
Сбылась Мечта… Все в прошлом… Жребий брошен…
Но сердцу одиноко и печально,
Когда в чужой мечте свою встречаешь…
ВСТРЕЧА ТРЕТЬЯ
То ли исповедь это была, то ль прозрение, то ли молитва,
Но вбирала толпа, словно почва, созревшее Слово.
Слово не было жарким, как пламя, и не было острым, как бритва,
Слово искренним было, а это искусства основа.
От толпы в стороне он заметил двоих одиноких и скорбных.
И почувствовал, что его строки им слышать больнее,
Чем прочим – рифмы били их души, как град по листве непокорной.
Он узнал их тотчас – эту Женщину, дочь рядом с нею…
Замолчал. Со ступеней сойдя, подошел к ним и встал на колено.
– Извините меня, если слово мое слишком грубо.
Ведь для вас это вовсе не сказка, а касанье плиты раскаленной…
Это вечная боль, когда мир по живому разрублен.
– Ни отца нет, ни мамы теперь, и могил на земле не сыскать их,
Чтоб цветы возложить и поплакать, когда одиноко.
Разве что возле входа в сей склеп расстелить поминальную скатерть…
Только холодно здесь… Да и в тризне пустой мало прока…
– Горе вечной разлуки, увы, для познавших ее неизбывно, —
Ей ответил Поэт, поднимаясь с колена неспешно. —
Чтоб ее превозмочь, надо верить и встречу творить непрерывно,
Как отец ваш творил… И творение было успешно…
А Гостиница – это не склеп – меж мирами прямая дорога:
Между тем, что нам явлен, и тем, что остался незримым,
Но касается нас то тоской, то мечтой, то тревогой —
Всем несбывшимся, что сиротливой душою храним мы.
– Это то, чего нет, – помолчав, усмехнулась она удрученно. —
Иллюзорная жизнь – от бессмысленной правды спасенье…
Ах, зачем вы, Поэт, так отчаянно и увлеченно
Людям дарите Ложь?!.. Ядовито для душ угощенье…
Тридцать лет миновало с тех пор, когда мама внезапно исчезла.
Тридцать лет – нет как нет… А вернулась прекрасной и юной…
Как сие объяснить, но без лживых иллюзий – разумно и трезво?!
Кто так ловко играет на сердца натянутых струнах?..
Может, каждый, кто в Город попал, для кого-то – подопытный кролик?
Может, каждому номер в Гостинице этой заказан?
Кто же тот Драматург, что в экстазе придумал нам странные роли?..
Кто же Зритель, кому этот странный спектакль показан?..
– Я не ложью дарю, а Дорогой… Я – только один из Идущих.
Я – лишь голос души, что себя в тишине наблюдает.
Я дарю Тишину – ту, где шепот души болтовней не заглушен…
А иллюзии?.. Что ж, без иллюзий любви не бывает…
Кто мы с вами, по сути? Всего лишь иллюзии тех, кто нас знает…
Мы творим этот мир и друг друга из наших иллюзий.
Всяк из нас – Драматург… И Актер, он же Зритель… И рана сквозная
В нас от разных ролей… А спасенье – в их дружном союзе…
– Философия, сказка, игра и весьма поэтический образ…
Но, увы, из идей ни домов, ни Гостиниц не строят.
Я боюсь – что-то в мире не то!.. Не пора ли нажать нам на тормоз?..
На Гостиницу глядючи, мне вспоминается Троя…
Как приятно, наверно, и славно уходить от ответа меж строк,
Из троянского робота храм сотворить и святыню…
Ну, а если когда-то нежданно вдруг минует таинственный срок
И по вашей Дороге на Город данайцы нахлынут?..
– Что ж, пожалуй, вы правы, – подумав серьезно, Поэт согласился. —
Я в ответе за Слово, что к людям отпущено мною…
Я по Белой Дороге пройду до конца, где бы он ни случился,
Постараюсь связать с этим чудом земным неземное…
Да, я должен идти!.. Ведь когда-то в той сказке, что сбудется вряд ли,
Я поклялся ЕЕ охранять от невзгод и напастей…
Она мимо прошла сновиденьем Поэта заснувшего рядом,
На мою ли беду?.. На его ль одинокое счастье?..
Попрощавшись кивком, подошел он неспешно к стене бесконечной,
Что, сверкая, стремилась безудержно в синее небо.
И застыл посредь мира недвижно, как камень, казалось, навечно,
В Тишину погружаясь, как в небо – пробившийся стебель.
И сгущался Покой вкруг него, как озерная гладь, леденея.
Снисходила, кружась, Тишина на застывшую площадь.
Мягче лица людей становились, а взоры и думы – нежнее,
Мир – прозрачней и глубже, проблемы – понятней и проще.
Перед взором его в Тишине расстилалась призывно Дорога,
У границ окоема сужаясь стрелой нитевидно,
И представил он Путь предстоящий искомой строкой – слог за слогом.
Жизнь Поэта – поэма, которой за прозой не видно…
Просветленная площадь от страха на миг затаила дыханье,
Наблюдая, как он по стене вертикальной восходит.
Шаг, другой… Выше, выше… Как будто становятся стопы стихами,
В тихом ямбе шагов заменяя мгновеньями годы.
И за маму держась, вслед Поэту Девчонка шептала:
– Я теперь буду жить, чтоб когда-нибудь вымечтать Вас…
А потом вышло солнце
и видно Поэта не стало…