— Точно будет буря, — уверенно сказал Ратиша, — поэтому я и тороплюсь вернуться домой.
Гостомысл покрутил головой и снова рассмеялся.
— Ты чего смеешься? — с недоумением спросил Ратиша. — Буря на Нево-озере — дело очень опасное.
— Да вот я подумал, а могут ли у богини появиться дети от смертного? — спросил Гостомысл.
— Да кто его знает? Они же боги, — Ратиша снова почесал затылок. — Впрочем, и у богов имеются дети, правда, не говорится, кто их отцы. Но у греков есть былина, что один из их богов — Геракл, был сыном главного их бога Зевса от земной женщины. Он совершил немало подвигов, за что и был произведен в боги. Но чтобы у богини был ребенок от смертного, я не слышал.
— Откуда ты все это знаешь? — спросил Гостомысл.
— Мой отец ходил с купцами к грекам, там и наслушался. Да и книги привозил, — сказал Ратиша.
— Ты знаешь по-гречески? — спросил Гостомысл.
— Знаю. И по-свейски знаю, — сказал Ратиша.
— Я тоже знаю, — сказал Гостомысл и поинтересовался: — А по-датски умеешь?
— Зачем? — спросил Ратиша.
— Язык врагов надо знать, — сказал Гостомысл.
— Ага. Ну, понадобится — выучим, — сказал Ратиша.
Глава 40
Лодка причалила к берегу, когда тучи затянули все небо, и из них начала сочиться дождевая влага.
Подхватив оружие и прикрывая головы плащами, Гостомысл и Ратиша быстро пошли в город. Молодые дружинники остались разгружать лодку.
Дежуривший у ворот на княжеский двор дружинник, увидев Гостомысла, облегченно воскликнул:
— Хвала богам, наконец-то ты, княжич, нашелся!
Гостомыслу не понравился тон голоса, которым он говорил: в нем чувствовались неприятности... большие.
— Что случилось?! Разбойники опять идут на нас? — быстро спросил он.
Дружинник покачал головой и участливо сказал:
— Нет, княжич, дело совсем плохое — твой отец при смерти!
— Как — при смерти? — недоверчиво воскликнул Гостомысл.
— Он умирает. Он не умер только потому, что ждет тебя, — сказал дружинник.
— Но ведь он вечером был здоров. Что случилось утром? — проговорил Гостомысл и, не дожидаясь ответа, бросился во дворец.
В коридорах дворца было необычно много людей, они небольшими кучками стояли у стен с мрачными лицами. Заметив Гостомысла, горестно закачали головами.
Это еще больше встревожило княжича.
Отца он нашел в его спальне. Отец лежал, в постели.
На лавках у стен сидели самые близкие бояре с угрюмым видом и тихо перешептывались.
Гостомысл подошел к кровати и увидел, что у отца почернело и опухло лицо, глаза закрыты, губы растрескались и покрылись белым налетом. Он почти не дышал.
Гостомыслу пришла в голову мысль, что отец умер, и его сердце холодной змеей охватил страх, — он вдруг понял, что если отец умрет, то он должен будет занять княжеское место.
До сегодняшнего дня Гостомысл был за широкой спиной отца. Отец решал все. Остальным, в том числе и Гостомыслу, оставалось только исполнять его волю.
Отец казался ему богом, мудрым и непогрешимым. И даже если он совершал что-то, что ставило их в тяжелое положение, то и это казалось глубоко тайным планом, суть которого обычным людям понять было непостижимо.
Гостомысл представил в уме, как ему придется принимать решения, и от этого по его телу прошла дрожь.
«Нет, я не готов стать князем. Если отец умрет, то я неминуемо погибну», — подумал Гостомысл.
Конечно, когда-либо ему придется занять место отца, но это казалось ему далеким; таким далеким, что почти невозможным.
От этих страшных мыслей глаза мальчика стали наполняться слезами, судорога сжала горло петлей-удавкой, и ему нестерпимо захотелось уснуть, чтобы никогда не проснуться: тогда не будет никаких проблем.
Из транса Гостомысла вывело чье-то прикосновение к руке.
— Княжич, он ждет тебя, — проговорил тихий голос в ухо.
«Я не умер... и не уснул», — подумал Гостомысл, наклонился над отцом и тихо позвал:
— Отец, отец, ты слышишь меня, это я — твой сын Гостомысл.
Князь Буревой приоткрыл веки. По тому, как дрожали веки, было видно, как это ему тяжело далось. По его усталым движениям Гостомысл неведомым чувством догадался, что он вот-вот умрет.
— Отец, что с тобой случилось? — с тоской спросил Гостомысл и увидел, как его слеза капнула на щеку отца.
Князь что-то прошептал. Что он сказал, Гостомысл не расслышал, поэтому склонился к самым его губам.
Наконец разобрал.
— Сын, я умираю, Мора дышит мне уже в лицо. Скоро ты станешь князем. Судьба сложилась так, что я совершил немало хороших и плохих дел. Ничего изменить уже нельзя, и не нам оценивать наши поступки. Я ни о чем не жалею. Жалею только об одном — из любви к тебе я чрезмерно опекал тебя. Теперь ты остаешься один. Но я уверен, что ты справишься, и станешь настоящим князем. Ведь ты наследник рода словенских князей.
Князь замолчал. Заметно было, что он держится из последних сил.
— Я буду князем словен! — твердо пообещал Гостомысл.
Лицо князя посветлело.
— Пусть ближе подойдут бояре. Я хочу дать им наказ, — сказал князь.
Гостомысл выпрямился, бояре, наблюдавшие за разговором князя с сыном, но не слышавшие, что князь говорил сыну, с нескрываемым любопытством смотрели на него.
— Бояре, князь просит, чтобы вы подошли ближе, — сказал Гостомысл.
Бояре торопливо поднялись с лавок и окружили больного князя.
Почувствовав дыхание многих людей, князь снова открыл глаза, приподнял голову и неожиданно громко проговорил:
— Дружина моя, народ словенский, я умираю. Князем над вами и народом словенским по родовому праву оставляю своего сына, Гостомысла. Служите ему и слушайтесь его, как меня самого. Будьте ему опорой и мудрыми советчиками.
На этом силы князя закончились, он закрыл глаза и уронил голову на подушку. Подумав, что отец умер, Гостомысл бросился к нему на грудь со слезами.
Но князь Буревой опять открыл глаза.
— Гостомысл, я любил твою мать. Найди и защити ее, — прошептал он.
После этого князь Буревой опустил веки. По его щеке скользнула прозрачная слеза. Он больше не шевелился.
Гостомысл прислушался.
— Вроде бы дышит? — неуверенно проговорил он и почувствовал, как кто-то за рукав тянет его в сторону.
Гостомысл оглянулся и увидел, что его держит за локоть женщина в темной одежде. На ее лицо был низко опущен платок, поэтому молода она или стара, красива или безобразна, невозможно было рассмотреть.
Княжич, твой отец еще жив. Он сделал последние дела на земле, и душа его уже вглядывается в тропу предков. Не мешай ему. Дай ему последний раз вдохнуть воздух, — проговорила женщина.
— Что с ним? — спросил Гостомысл.
— Тебя ждет великая потеря, и твое горе будет безмерно, но ты станешь великим вождем, — сказала таинственная женщина.
В голове юноши словно полыхнула зарница; такие Же слова Гостомысл слышал совсем недавно от другой женщины; и он машинально схватил ее за руку.
— Кто ты? — быстро спросил Гостомысл.
— Зачем тебе мое имя? — сказала женщина.
— Я знаю твое имя — ты Девана! — сказал Гостомысл. Женщина рассмеялась.
— Я ведунья, но не богиня. Будь я богиней, твой отец не умирал бы, — сказала она.
— Но Девана говорила... — начал Гостомысл.
— Я не знаю, кто и что тебе говорил, — проговорила женщина. — Но если тебе так уж хочется знать мое имя — меня зовут Божена.
— Покажи свое лицо?! — потребовал Гостомысл.
Женщина приподняла платок, открывая лицо, и Гостомысл увидел, что эта была вполне красивая, но уже пожилая женщина.
— Ну — убедился? — спросила Божена.
— Убедился, — с разочарованием в голосе ответил Гостомысл.
Божена наклонилась к его уху и шепотом, с едва заметной усмешкой, спросила:
— Она очень красивая?
Гостомысл отшатнулся:
— Кто?! Девана?
Лицо Божены стало бесстрастно.
— Ты о чем, княжич? — спросила она.
— Ну... — неуверенно промолвил Гостомысл.
Божена перебила его:
— Прости княжич, но мне надо заняться твоим отцом. Гостомысл покорно кивнул головой и отошел в сторону. Здесь его окружили бояре.
— Как же мы не уследили — разбойники его ранили ядовитой стрелой, — тихо сокрушался Вячко.
— Все в руках богов, — печально проговорил Храбр.
Стоум обнял Гостомысл а за плечи.
— Дорога твоего отца в рай будет короткой и приятной, — сказал он.
Глава 41
Солнце багровым цветом красило черные тучи, отчего они становились еще страшнее и мрачнее.
Гостомысл, Ратиша и боярин Стоум стояли около вершины холма. На самой вершине холма на деревянном помосте стоял струг. Под помостом слуги складывали хворост.
В струг был посажен князь в дорогой одежде. За весла струга посадили погибших в сражении с разбойниками воинов. Все были в полном воинском снаряжении и с оружием. В струге лежали запасы пищи и вин.
Боярин Стоум тихо рассказывал Гостомыслу то, что он и так знал:
— Души усопших обитают в отдаленной стране на конце света, там, где заходит солнце; страна эта называется раем. В эту страну надо снаряжать покойника, как в далекий путь, что достигается надлежащим погребением. До совершения похоронного обряда душа скитается на земле. Душа обречена на вечное скитание на земле, если правильного обряда не было выполнено.
— Мы правильно совершаем обряд? — тихо спросил Гостомысл.
— Правильно, — сказал Стоум. — Огонь погребального костра вмиг отделяет душу от тела и отправляет ее в райские жилища.
Похоронным обрядом руководил волхв. Как только вершина кучи хвороста сравнялась с краями струга, он подал знак и слуги ушли.
Волхв по лесенке взошел на струг, каждому из умерших обмочил губы в вине, при этом что-то тихо говорил.
— Напутствие, — пояснял Стоум.
Гостомысл кивнул головой.
Закончив с последним напутствием умершим, волхв поднял руки.
К погребальному костру под руки подвели женщин.
Это были жены мертвых, которые не захотели расстаться со своими мужьями. Они были страшно испуганы и у них тряслись губы и руки.