— Открой окно, — напомнила Лора.
— Извини, забыл.
Из репродукторов на столбах лились песни позапрошлой войны. Столицу заранее украсили и к фестивалю, и к юбилею. Денег в казне было меньше, чем во времена детства и юности Марка, но на количестве флагов и транспарантов это не отразилось. Скорее наоборот. Кое-где они удачно маскировали облупившиеся фасады. Дорожному полотну наглядная агитация, увы, не помогала, и пикап периодически подпрыгивал на выбоинах.
Как автолюбитель со стажем Марк заинтересованно провожал глазами подержанные американские и европейские иномарки, контрабандой ввезенные в страну. Новых моделей попадались единицы. Они были символом выдающегося преуспевания или принадлежности к верхнему эшелону власти. Люди из этого эшелона позволяли себе очень многое за высокими стенами охраняемых резиденций. Слухи о них Корпус блюстителей пресекал наравне с враждебной агитацией.
— Ты рассеянный сегодня, — опять заговорила Лора.
— Собрание напрягает, — соврал Марк.
— Чему там напрягаться? У тебя речь должна быть заготовлена про свои подвиги. Проговоришь, фото сделаете на память и — свободен.
О таких материях, как государственная идеология, жена судила предельно прагматично и здраво. А ему при слове «фото» вдруг захотелось открыть альбом тридцатилетней давности. Там, под синей кожаной обложкой, был их с Робертом последний снимок. Они еще не поспорили, жестко, на разрыв, о том, надо уезжать или поддерживать революцию и войну. Подружка его друга (кажется, ее звали Ольгой) классно поймала в кадр их беззаботные, улыбающиеся лица. Кстати, что стало с ней? Вроде тоже успела эмигрировать, пока не провели обмен паспортов.
— Зеленый горит. Не спи! — подала голос Лора.
Когда наконец остановились у ворот, Лора, подхватив сумку полегче, скрылась во дворе. «Разгружай, я к маме», — бросила, открывая калитку. Мама была не ее, а его и больше не посещала рынок и магазины. Она не ходила никуда дальше дворика, сильно сдав после похорон отца минувшей весной. Тот до последнего упорно сопротивлялся болезни и мог прожить подольше, будь им по карману необходимое лекарство. Взаймы такую сумму никто из знакомых не давал, а банку Марк уже выплачивал кредит на обучение сына.
Одноэтажный родительский дом стоял в тихом переулке на южной окраине. Марк жил в нем, сколько себя помнил. Дом Роберта был в соседнем квартале, его конфисковали согласно декрету об изменниках. Кто поселился там, он не знал… Мысль об отдельном жилье витала в его голове после женитьбы, но собственная недвижимость в столице стала в ту пору окончательно недоступной. К счастью, комнат для двух семей здесь хватало.
На углу, как и повсюду, висел флаг. За соблюдением этого правила строго следили квартальные уполномоченные. Вместе с флагом на ветерке колыхалась лента фронтовика. Марк выбрался из машины, снова полез в карман пиджака за сигаретами и зажигалкой. Ему захотелось поделиться с Лорой сегодняшними воспоминаниями. С кем же еще? Маме вредно волноваться, она обязательно будет переживать. С Феликсом?
Он хмыкнул. Детсад с речевками-маршировками и, главное, школа с политическим воспитанием сделали сына… как бы помягче выразиться, не самым удобным собеседником на тему об эмигрантах. Лет шесть или семь назад он открыл при Феликсе тот альбом и был вынужден ответить на вопрос, кто изображен на фото. Сказал односложно: «Друг». «А где он сейчас?» — естественно, спросил сын. «Погиб». Феликс помолчал и спросил еще: «На войне?» «Да», — ответил Марк. На этом разговор закончился.
Марк щелкнул зажигалкой, но не успел прикурить. Порыв ветра задул огонек. Он тихо ругнулся и приготовился повторить. В этот момент кто-то кашлянул у него за спиной.
— Здравствуйте, — раздался незнакомый голос.
Обернувшись, Марк почувствовал, что земля качнулась под ногами. Перед ним стоял Роберт, нисколько не изменившийся за тридцать лет.
Волшебством в этой ситуации не пахло. Его звали Виктором, и Роберту он доводился единственным сыном. Лучший друг Марка вместе со своими родителями ошибочно угодил в список погибших. Посреди безумного хаоса никто не стал уточнять и, тем более, публично опровергать газетную заметку. Семья покочевала и осела в маленькой благополучной стране, где профессору консерватории нашлась работа по специальности в музыкальном театре. Сейчас, когда отец вышел на пенсию, его место занимал Роберт.
— Слушай, ну а ты на фестиваль приехал? — спросил Марк, еще не до конца веря своим глазам.
— На фестиваль, — улыбнулся Виктор.
— Реабилитировали, значит?
— Кого?
— Отца, конечно. Ты в курсе должен быть, у него гражданство отобрали.
Виктор перестал улыбаться и прищурился точь-в-точь как Роберт, когда собирался поспорить.
— Нет, не реабилитировали.
— Как же тогда…
— И у него отобрали, и у мамы.
Марк ощутил мерзкий холодок вдоль спины.
— Тебя пустили?
— Пустили, но под другим именем, — спокойно ответил Виктор.
Что это значило, Марк понял без объяснений. Еще за месяц до фестиваля Корпус блюстителей предупредил всех, что враги национальной революции будут использовать малейший шанс для заброски агентов. Обязанность лояльных и законопослушных граждан — немедленно информировать сотрудников Корпуса о любых подозрительных личностях. Каждому патриоту обещали денежную награду, достаточную для приобретения нового авто. Разумеется, местной сборки.
Судьба тех, кто попадал в руки блюстителей, была известна заранее. В военные годы над ними устраивали показательные суды. Стоя в клетках, под видеокамерами, тайно вернувшиеся эмигранты раскаивались в том, что по скудоумию стали диверсантами и наемниками иностранных разведок. Потом их приговаривали к огромным срокам, а когда государство восстановило смертную казнь — к повешению.
Теперь судили буднично, без эффектов, публикуя только фото обвиняемых, но казнили так же. Пособникам террористов полагалось пожизненное заключение в тюрьме строгого режима. Их имущество и активы вплоть до мельчайшей монетки изымали в фонд попечения о ветеранах-освободителях. Как заявлял вождь, это было проявлением подлинного гуманизма.
— Вы всегда будете так жить?
От вопроса, заданного Виктором, Марк вздрогнул. «Что ты понимаешь в жизни, мальчик?» — подумал он. Н-да, а ему всё было ясно и понятно, когда записывался добровольцем…
— Простите, я зря начал, — Виктор сменил тон. — Хотел передать вам привет, и всё.
— Где ты остановился? Ах, да…
— Вам лучше ничего не знать.
Образовалась неловкая пауза.
— Роберт попросил зайти? — спросил Марк.
— Он не в курсе, я сам решил. Отец вас часто вспоминал. Жалеет, что не успели помириться.
«Мальчишка, как мы тогда», — повторил про себя Марк. Миллион похожих мальчишек не вернулся с войны. Или даже больше, о точных цифрах статистика умалчивала. Несправедливо проведенные границы остались теми же, но стране под фанфары объявили о победе над колониализмом. Потом старый вождь умер. Его преемник, поначалу стройный и подтянутый, с идеальной выправкой, постепенно облысел и обрюзг. На митингах клялись и поклонялись двум портретам вместо одного. Вот и все перемены, которые произошли. Санкции никто не снял, чрезвычайное положение не отменили.
Марк будто увидел их обоих со стороны. Усталый, рано поседевший мужчина, на вид гораздо старше своих лет, и юноша с румянцем на гладких щеках, пожалуй, еще толком не брившийся. Не тридцать, скорее все триста лет разделяли его и Виктора… Вот-вот Лора появится, а багажник с продуктами до сих пор не разобран.
— Оставили бы вы нас в покое, — произнес он через силу.
Виктор кивнул и, не говоря больше ни слова, двинулся вниз по переулку. Марк смотрел ему вслед, пока его не окликнули.
— Пап, что случилось?
Феликс дышал, как после пробежки.
— Ты откуда взялся?
— Репетицию на вечер перенесли, заскочил пообедать. Кто это был с тобой?
В карих глазах сына Марк прочел настороженное любопытство. Покалеченная нога заныла снова.
— Случайный какой-то человек, ошибся адресом, — сказал он равнодушно.
Мечтатели
Мини-пьеса
Акт первый
Действие первое
Просторная гостиная в старой московской квартире. Мебель семидесятых годов: коричневый шкаф-стенка с подписными изданиями на полках за стеклом, узкий диван с покрывалом, круглый стол со стульями, накрытый низко свисающей скатертью. В углу телевизор «Рубин» на четырех тонких ножках, с раздвинутой телескопической антенной наверху. У окна возле телевизора — эмалированное ведро с песком. На журнальном столике — проигрыватель, разноцветная стопка пластинок лежит поверх крышки. Пол застелен ковром с геометрическим орнаментом. За окном темно, светятся окна многоэтажного дома напротив. Где-то, вероятно, у соседей, приглушенно играет музыка, слышится песня «Новый год настает, бой часов раздастся вскоре…»
Долго и требовательно звонит электрический звонок. Потом раздается гулкий стук в дверь, вслед за ним задорный юношеский голос: «Борь, уснул, что ли?» Щелкает отпираемый замок, гремят ключи на связке. В гостиную, не сняв верхнюю одежду и шапки-ушанки, с шумом и топотом вваливаются Андрей и Виктор, молодые люди студенческого возраста, оба рядовой внешности, раскрасневшиеся. Первый тащит лысоватую ёлку, второй — набитые и явно тяжелые хозяйственные сумки.
Андрей: «Вот тебе раз», — подумал Штирлиц. Его нет, похоже.
Виктор: То есть как нет?
Андрей (укладывая ёлку на пол перед телевизором): Молча.
Виктор (ставит сумки перед собой, снимает шапку и носовым платком вытирает пот со лба): Ничего не понимаю, мы же четко договаривались! Я ему свой личный ключ дал. Хорошо, запасной догадался взять у отца…
Андрей: Офигенно. Торчали бы под дверью, как дураки.
Виктор: Ну, Борька… Вроде обязательный человек, на пары никогда не опаздывал.
Андрей (тоже снимает шапку, за ней красный мохеровый шарф и грубое черное пальто, бросает их на диван