Но, увы, сказывалась ли его нелюбовь, а, может, место было такое, несчастливое, но хозяйство в седьмом дивизионе шло кое-как. Забор валился после каждого настоящего порыва балтийского ветра. Канавы быстро засорялись. Крышу конопатили чуть не ежемесячно, а ставню в караулке вчера оторвало с мясом. К тому же для предстоящего ремонта, кажется, не хватало обоев, и Алексей Яковлевич готов был волосы на себе рвать, помня, что два рулона выманил у него зам по тылу Трощук. Он, зам по тылу, не далее, как в прошлом месяце, уволился. Навсегда.
Ненавидимое хозяйство мстило, как могло. Желчь переполняла Алексея Яковлевича при одном слове «работы».
…Так вот, предстояло отрыть яму для того, чтобы захоронить сортирные нечистоты. Чертеж составился в голове у Первого за время прошлого обхода хоздвора. Всё дерьмо, согласно его стратегическому замыслу, обязано было стечь по специальной наклонной канавке, а потом солдатики (любимое словечко Первого) землею забросают. Хотя Первый не уточнял, само по себе очевидно было, что дерьмовую миссию выполнять должны солдаты нерадивые, малосознательные, службы до сих пор не понявшие. То есть, по-ученому говоря, физический труд заключал в себе и воспитательную функцию («Не доходит через голову, дойдет через ноги!»).
Всё это предельно кратко разъяснил своим тунеядцам Алексей Яковлевич, доведя в заключение и требуемые размеры: двадцать пять на двадцать шагов, а в глубину — пять штыков лопаты. Стеночки ровные, и землю далеко не разбрасывать.
Тунеядцы помолчали перед такой отнюдь не тунеядческой задачей.
— Тут камней полно, — сказал наконец Горюнов, единственный, кто мог связно возразить.
— Камни тоже не разбрасывать, — откликнулся Алексей Яковлевич, улыбаясь.
— Не сделаем за сегодня, — добавил Горюнов.
— Ночью поработаете, — эхом отозвался командир, еще слаще улыбаясь.
— А мы не в наряде, — пустил пробный шар Андрей.
— Считать нарядом, — лаконично ответил гвардии подполковник, потерев ладошки.
Джигиты Ахмедов и Садыев по восточному обычаю всё молчали. Горюнов продолжал:
— А наряды на работы отменены, товарищ подполковник, — тщательно выговаривая это «подполковник» без «гвардии», он знал, что дискуссия ведется впустую, но приступать к рытью, не попререкавшись, не хотел.
— Кто тебе сказал? — удивился Алексей Яковлевич.
— Не практикуются, — поправился Горюнов.
— А мы попрактикуем! Что неясного?
— Так ведь по уставу…
— Что «по уставу»?
— Восемь часов положено спать.
— Ну? Положено, говоришь? Это вы знаете, что кому положено… Это да! Службу кто нести будет?! — взревел Алексей Яковлевич, подступая к Андрею, так что грудью чуть не уперся ему в бляху. — Кого я в караул пошлю, а?
— С лопатой? — тихо обронил Горюнов.
— Ёб…ый карась! Тебя Родину защищать послали, вот бери лопату и дуй! Надо будет, руками говно перетаскаешь! Умный какой! — Алексей Яковлевич подпрыгнул, понуждая Горюнова отпрянуть. — Будешь копать?
— Я больной, — вспомнил Горюнов.
— Что у тебя болит?
— Нога.
— Ты кто, боец молодой? Натёр?
— Порезал.
— Где порезал?
— Вы уже видели.
— У фельдшера был?
— Что он тебе сказал?
— Терпи.
— И всё?
— Повязку наложил.
— Я тебе сейчас… лопатой наложу! Освобождение дал?
— От чего?
— От х… моего! От нарядов.
— Обещал рассмотреть.
— Что-о-о?
— У него там больных много. Зашивается парень.
— Горюнов, до греха не доводи!
— Не довожу.
— Работать будешь?
— Что смогу, пожалуйста.
— Я тебя на губу отвезу.
— А яму копать?
— Пока не сделаете, спать не уйдете, — Алексей Яковлевич повернулся через левое плечо. — Сегодня я ответственный, каждый час проверять буду!
И пошел, подпрыгивая, как в минуты крайнего раздражения. «Вот мерзавец! Знает, что не ударю. Нарочно измывается. Ладно, — решил Алексей Яковлевич, поддавая ногой по входной двери, — увидишь небо в алмазах!».
— Днева-аааа-льный!
Гвардеец выскочил с тряпкой.
— Почему на тумбочке никого нет? Почему дверь в пятнах?!
Исходя из вышеизложенного, можно было бы заключить, что Алексей Яковлевич — совершенно измотанный человек с разбитой нервной системой. Отнюдь! Именно такую жизнь он полагал единственно правильной. Громить, распекать, песочить, забрасывать нарядами было его, без преувеличения, любимым делом. Даже, наверное, не сама дисциплина, а ее неустанное, железное поддержание являлось для него целью всего движения. В самом деле, он так привык стегать своих нерадивцев, что сделайся они в одночасье отличниками боевой и политической подготовки, почувствовал бы себя обойденным и отвергнутым, в положении буквально лишнего человека.
Нет, хорошо знал Алексей Яковлевич: хоть армия и слывет пока образцом организованности, полного порядка никогда в ее рядах не настанет. А значит, и необходимость иметь такого, как он командира, тоже не исчезнет — никогда.
Подкинув еще задание суточному наряду — бритвенным лезвием скоблить нечистый кафель в умывальнике, Алексей Яковлевич остался постоять на крыльце, посматривая время от времени, чтобы дневальный с тумбочки не удрал на подмогу товарищу. Солнышко начинало припекать, высушило росу на лужайках. Промычала корова на хоздворе. Прапорщик Голубь в белой курточке дежурного курил у запасного входа в столовую.
Взгляд Алексея Яковлевича, планомерно, как луч радара, исследуя окрестности, уперся в согбенную фигуру, приближавшуюся со стороны кочегарки.
— Стой! Сюда иди!
— Товарищ подполковник, я за плоскогубцами ходил, — гвардии рядовой Ященко откровенно заныл, выставляя под нос командиру ржавые, как и весь дивизионный инструмент, клещи. — Старшина послал.
— Чьи плоскогубцы?
— Наши.
— А откуда несешь?
— Из восьмого.
— Опять кому попало раздаете? Что мне, старшину драть? — Алексей Яковлевич прищурился пуговичным глазом. — Отвечай!
Ященко смешался, понимая, что старшину подставлять нельзя: ради собственного блага.
— Ну?!
— Это я давал…
— Кому? Зачем?
— Просили…
Алексей Яковлевич хорошо ухватил Ященку за левое ухо. Ященко, щуплый солдатик (видно, его почитал за эталон Первый), вечно чумазый, с обкусанными ногтями и плаксивым лицом, уронил тихую слезу мученика.
— Ой, ну това-арищ подполковник…
— Куда мне тебя девать? Куда?! — Алексей Яковлевич брезгливо отпустил ухо и руку вытер об Ященкины штаны. — Опять на кухню посылать? Умрешь ведь.
— Я в караул могу…
— Ой, не смеши. Вон, такие же караульные дерьмо черпают. К ним захотел?
Ященко пошмыгал носом, без слов показывая, что он не такой.
— Ты же «дед», Ященко. Не стыдно? Я тебя и хлеборезом ставил, и в кочегарку, и в каптерщики вот записал. В наряды почти не ходишь. Я, говоришь, всё могу. Где оно, умение твое? На руки свои посмотри: ты же их по месяцу не моешь, они все болячками изошли! Как человек с такими руками хлеб может резать? Как?! Тут половина подразделения околеет!.. А в кочегарке что было?
Ященко совсем понурился.
— Как дежурный по части ни зайдет — спит Ященко! Будить начинают, а он кочергой капитану Гафарову чуть в лоб не засветил. Думал, в каптерке образумится, Пазухов его воспитает… Воспитал! Спелись со старшиной, да? Ты на шухере стоишь, пока он дембельский альбом делает, а он за тебя все прикроватные тумбочки заново нумеровал. Ведь у Ященко — руки! он банку краски извел. Он только может портянки вонючие собирать. Другие к себе в дивизион тащат, а Ященко последние плоскогубцы за здорово живешь соседям отдал.
Алексей Яковлевич прервался и глотнул воздуха.
— Может, в скотники тебя определить? Да хотя какой ты скотник, — подполковник только рукой махнул. — Жил-то в городе, на пятом этаже. Знаешь, с какой стороны к корове подходят? А к быку?
Ященко засопел, выуживая грязь из-под ногтей.
— Руки опусти! — Алексей Яковлевич хлопнул его по пальцам фуражкой. — Отвечай, что мне с тобой делать?
— У-у-у, другим всё можно, — затянул Ященко, глазом кося на входную дверь.
— Кому это можно? — понизил голос Алексей Яковлевич.
Ященко опять потупился.
— Вон Горюнову…
— А что — Горюнову?
Ященко снова покосился, нет ли кого.
— Ну, приемник слушать.
— Какой приемник? — подобрался Алексей Яковлевич.
— Есть у него.
— Может, не его приемник? Брал у кого?
— Его, его! Кто ж так часто давать будет?
— А что слушает?
— Не знаю. «Голос Америки» или Швецию, наверное.
— У себя, на батарее?
— Где же еще… Конечно.
— Точно?
— Да точно, — Ященко сделал попытку перекреститься.
— Сам видел?
— Не, от других слышал. Разве он покажет?
— От кого слышал?
— Фокин говорил.
— Тебе говорил?
— Что вы! Нет. Корешу своему.
— Бочкареву?
— Ему. Вчера, когда в караул собирались, — доложил подробности Ященко.
— Так… Больше ничего?
— Ничего.
— Ну, пускай. Дальше службу неси.
— А в скотники?
— Какие скотники? — удивился Алексей Яковлевич.
— Вы меня в скотники обещали.
— Ты что, дурной? Шучу я. Ты мне здесь нужен.
— Спасибо, товарищ подполковник, — голос Ященко окреп.
— Иди давай, старшина заждался. Хм, скотник! — Алексей Яковлевич фыркнул.
Ященко с инструментом испарился.
Алексей Яковлевич вернулся в канцелярию. Всё его существо пело. События развивались стремительно, и ночь в дивизионе обещала быть нескучной.
Что касается профилактики неуставных взаимоотношений, а также присмотра за обстановкой в коллективе вообще — кто чем дышит, чем живет, то Алексей Яковлевич был сам себе особый отдел. Контроль за личным составом выступал вторым коньком в его упряжке, наряду с поддержанием дисциплины. Конька этого Алексей Яковлевич холил и лелеял, как родного. Чтобы хорошо командовать, нужно знать, а чтобы знать, нужно изучать. Примерно таким мог быть девиз гвардии подполковника.