– Но это ведь она поступает невежливо, – заметил Пьер.
Франсуаза встала. В конце концов, вполне возможно, что Ксавьер заболела. После ее объяснения с Пьером неделю назад у нее ни разу не наблюдалось внезапной перемены настроения; ночь, которую они все трое провели вместе в последнюю пятницу, была безоблачно радостна.
Отель находился рядом, и они оказались там мгновенно. Три часа; нельзя было терять ни минуты. Франсуаза уже поднималась по лестнице, когда ее окликнула хозяйка.
– Мадемуазель Микель, вы идете к мадемуазель Пажес?
– Да, а в чем дело? – несколько надменно спросила Франсуаза; эта ноющая старуха была не слишком обременительна, но зачастую отличалась неуместным любопытством.
– Мне хотелось бы сказать вам несколько слов о ней. – Старуха в нерешительности остановилась на пороге маленькой гостиной, но Франсуаза за ней не последовала. – Мадемуазель Пажес только что жаловалась, что ее умывальник засорился, я заметила ей, что она бросает туда ватные тампоны, сливает грязную воду и чай. В ее комнате беспорядок, по всем углам валяются окурки и косточки от плодов, и покрывало на кровати прожжено со всех сторон, – добавила она.
– Если вы недовольны мадемуазель Пажес, обратитесь к ней, – сказала Франсуаза.
– Я так и сделала, – сказала хозяйка. – А она мне заявила, что не останется здесь ни одного дня. Я думаю, она собирает вещи. Поймите, я не испытываю трудностей со сдачей комнат, у меня каждый день на них спрос, и я с радостью рассталась бы с такой съемщицей; вы не представляете, во сколько мне обходится электричество, которое она оставляет включенным на всю ночь. – И она добавила с благодушным видом: – Вот только раз это ваша подруга, мне не хотелось бы создавать ей затруднений; я хотела сказать вам, если она передумает, то я не буду возражать.
С тех пор как Франсуаза здесь поселилась, к ней относились с совершенно особым вниманием. Она одаривала славную женщину бесплатными билетами, и та была довольна; а главное, Франсуаза аккуратно вносила арендную плату.
– Я скажу ей, – ответила Франсуаза. – Спасибо. – Она решительно стала подниматься по лестнице.
– Нечего этой жабе докучать нам, – сказал Пьер. – На Монпарнасе есть другие отели.
– Мне хорошо в этом, – возразила Франсуаза. Отель был хорошо расположен, и в нем было тепло; Франсуазе нравилось его пестрое население и скверные обои в цветочек.
– Стучим? – с некоторым сомнением спросила Франсуаза.
Пьер постучал; дверь отворилась с неожиданной быстротой, и появилась Ксавьер, растрепанная, раскрасневшаяся. Она засучила рукава блузки, юбка ее была вся в пыли.
– А-а, это вы! – сказала она с таким видом, будто с неба свалилась.
Бесполезно было предвидеть прием Ксавьер, ошибка была неизбежна.
Франсуаза с Пьером остановились как вкопанные.
– Что вы такое делаете? – спросил Пьер.
Ксавьер задыхалась.
– Я переезжаю, – заявила она трагическим тоном.
Картина была ошеломляющей. Франсуаза смутно вспомнила о тете Кристине, которая, верно, уже начинала злиться, но все казалось ничтожным по сравнению с бедствием, опустошавшим комнату, и лицом Ксавьер. Три раскрытых чемодана стояли посреди; шкафы выбросили на пол груды помятой одежды, бумаги, предметы туалета.
– И вы рассчитываете быстро с этим покончить? – спросил Пьер, строго взирая на разоренное жилище.
– Мне никогда с этим не справиться! – молвила Ксавьер, сжимая пальцами виски; она упала в кресло. – Эта ведьма…
– Я только что с ней разговаривала, – сказала Франсуаза. – Она позволяет вам остаться на эту ночь, если вас это устроит.
– Ах! – воскликнула Ксавьер, в глазах ее вспыхнула надежда, но тут же погасла. – Я должна уйти немедленно.
Франсуазе стало ее жалко.
– Но вы не найдете комнату в тот же вечер.
– Ах, конечно нет! – согласилась Ксавьер. Опустив голову, она какое-то время находилась в прострации; как заговоренные, Франсуаза и Пьер, не шевелясь, созерцали золотистый затылок.
– Тогда оставьте все это, – внезапно опомнившись, предложила Франсуаза. – Завтра поищем вместе.
– Оставить это? – удивилась Ксавьер. – Но я и часа не смогу прожить в таком разгроме.
– Вечером мы вместе все уложим, – сказала Франсуаза. Ксавьер взглянула на нее с жалобной благодарностью. – Послушайте, вы оденетесь и будете ждать нас в «Доме». Мы сбегаем на вернисаж и через полтора часа вернемся.
– Ах! Мне так хотелось туда пойти! Я буду готова через десять минут, только проведу щеткой по волосам.
– Тетя уже злится, – заметила Франсуаза.
Пьер пожал плечами.
– В любом случае портвейн пропущен, – сердито сказал он. – Теперь уже не стоит приходить туда раньше пяти часов.
– Как хочешь, – сказала Франсуаза. – Но достанется опять мне.
– В конце концов, тебе на это наплевать, – заметил Пьер.
– Вы задобрите ее улыбками, – сказала Ксавьер.
– Хорошо, – согласилась Франсуаза. – Ты придумаешь для нас оправдание.
– Попытаюсь, – проворчал Пьер.
– Тогда мы ждем вас у меня в комнате, – сказала Франсуаза.
Они поднялись по лестнице.
– Потеряно полдня, – заметил Пьер. – После выставки у нас уже не будет времени куда-нибудь пойти.
– Я говорила тебе, что она неуживчива. – Франсуаза подошла к зеркалу: с такой высокой прической трудно было держать в порядке затылок. – Только бы она не упорствовала с переездом.
– Тебе необязательно следовать за ней, – заметил Пьер.
Он выглядел раздосадованным; с Франсуазой он всегда был таким ласковым, и она почти забыла, что характер у него неважный, хотя в театре его гневные вспышки были всем известны. Если он воспринял случившееся как личное оскорбление, весь вечер будет кислым.
– Ты прекрасно знаешь, что я это сделаю; она не будет настаивать, но впадет в мрачное отчаяние.
Франсуаза обвела взглядом комнату.
– Мой добрый отельчик. К счастью, надо учитывать ее слабоволие.
Пьер подошел к сложенным на столе рукописям.
– Знаешь, я думаю придержать рукопись «Господин Ветер», – сказал он. – Этот тип меня интересует, ему надо поспособствовать. В ближайший вечер я приглашу его на ужин, чтобы ты составила себе о нем понятие.
– Мне тоже надо передать тебе «Гиацинт», – откликнулась Франсуаза. – Тут, кажется, есть что-то обнадеживающее.
– Покажи. – Пьер начал читать рукопись, а Франсуаза положила голову на его плечо, чтобы читать вместе с ним. Настроение у нее было не слишком хорошее. Будь она только с Пьером, то быстро отделалась бы от этого вернисажа, но с Ксавьер все сразу осложнялось: казалось, будто идешь по жизни с килограммами глины на подошвах. Пьеру не надо было соглашаться ждать ее; он тоже, казалось, встал не с той ноги. Прошло около получаса, прежде чем Ксавьер постучала. Они быстро спустились по лестнице.
– Куда вы хотите пойти? – спросила Франсуаза.
– Мне все равно, – ответила Ксавьер.
– На час, который у нас есть, зайдем в «Дом», – предложил Пьер.
– Как холодно, – сказала Ксавьер, закрывая платком лицо.
– Это в двух шагах, – успокоила ее Франсуаза.
– У нас разные представления о расстояниях, – заметила Ксавьер, ее лицо сморщилось.
– И о времени, – сухо добавил Пьер.
Франсуаза начинала хорошо разбираться в Ксавьер; Ксавьер сознавала свою вину, она думала, что на нее сердятся, и старалась противостоять. К тому же эта попытка переезда измучила ее. Франсуаза хотела взять ее за руку: в пятницу ночью они все время ходили рука об руку и в ногу.
– Нет, – сказала Ксавьер, – по отдельности мы пойдем быстрее.
Лицо Пьера помрачнело еще больше; Франсуаза опасалась, как бы он действительно не рассердился.
Они сели в глубине кафе.
– Знаете, ничего интересного на этом вернисаже не будет, – сказала Франсуаза, – у подопечных тетушки никогда не бывает и тени таланта, у нее верная рука.
– Мне на это наплевать, – сказала Ксавьер, – меня интересует церемония; живопись всегда наводит на меня скуку.
– Это потому, что вы никогда ее не видели, – сказала Франсуаза. – Если вы пойдете со мной на выставки или даже в Лувр…
– Это ничего не изменит, – заявила Ксавьер. Она поморщилась. – Картина – это строго, это так плоско.
– Если бы вы немного познакомились с этим, то, я уверена, вам бы понравилось, – настаивала Франсуаза.
– То есть я пойму, почему это должно мне нравиться, – возразила Ксавьер, – Нет, я никогда этим не удовольствуюсь; в тот день, когда я ничего не буду чувствовать, я не стану искать причин для чувствования.
– То, что вы называете чувствовать, по сути есть манера понимать, – сказала Франсуаза. – Вы же любите музыку!..
Ксавьер резко прервала ее:
– Знаете, когда говорят о хорошей или о плохой музыке, это не укладывается у меня в голове, – заявила она с агрессивной скромностью. – Я совсем ничего не понимаю, я люблю ноты сами по себе: только звук, этого мне довольно. – Она посмотрела в глаза Франсуазе. – Радости разума – меня это пугает.
Когда Ксавьер упорствовала, спорить было бесполезно. Франсуаза с упреком взглянула на Пьера – ведь это он хотел, чтобы они дождались Ксавьер, мог бы, по крайней мере, поучаствовать в разговоре, а не прикрываться язвительной улыбкой.
– Предупреждаю вас, что в церемонии, как вы говорите, нет ничего забавного, – сказала Франсуаза. – Только люди, которые говорят друг другу любезности.
– Ах! Это же всегда много людей, движение, – сказала Ксавьер страстно-требовательным тоном.
– Вам сейчас хочется развлечений?
– Еще бы! – воскликнула Ксавьер.
Ее глаза загорелись неистовым блеском.
– С утра до вечера быть запертой в этой комнате, да я с ума сойду. Я не могу больше этого выносить, вы не можете себе представить, как я буду счастлива ее покинуть.
– Кто вам мешает выходить? – спросил Пьер.
– Вы говорите, что когда танцуют женщины с женщинами – это неинтересно; но Беграмян или Жербер охотно присоединились бы к вам, они очень хорошо танцуют, – сказала Франсуаза.