Без особого удовольствия Франсуаза на лету поймала критику Пьера; она никогда не предлагала Ксавьер ничего, кроме развлечений, она действительно не воспринимала ее серьезно, и теперь через ее голову Пьер искал согласия с Ксавьер.
– Но говорю вам, я ни на что не гожусь, – возразила Ксавьер.
– Но вы ничего и не пытались сделать, – улыбнувшись, заметил Пьер. – У меня есть одна идея.
– Какая? – с любопытством спросила она.
– Почему бы вам не заняться театром?
Ксавьер изумленно раскрыла глаза.
– Театром?
– А почему нет? У вас превосходные физические данные, глубоко осмысленное поведение и игра лица. Это не позволяет утверждать, что у вас есть талант, но все дает возможность на это надеяться.
– Я никогда не смогу, – сказала Ксавьер.
– Вас это не привлекает?
– Напротив, – отвечала Ксавьер, – но это ни к чему не ведет.
– У вас есть восприимчивость и сообразительность, которые не всем даны, – сказал Пьер. – Это большие преимущества. – Он серьезно посмотрел на нее. – Ну что ж! Надо работать, вы будете посещать занятия; два урока я веду сам, а Баен и Рамбер оба на редкость любезны.
В глазах Ксавьер мелькнул проблеск надежды.
– Мне никогда не суметь, – молвила она.
– Чтобы вы освоились, я буду давать вам персональные уроки. Клянусь, если у вас есть хоть капля таланта, я заставлю вас его извлечь.
Ксавьер покачала головой.
– Это прекрасная мечта, – сказала она.
Франсуаза сделала над собой усилие; возможно, Ксавьер действительно одарена, и в любом случае хорошо будет, если ее удастся чем-нибудь заинтересовать.
– То же самое вы говорили по поводу вашего приезда в Париж, – сказала она. – И вот видите, вы уже здесь.
– Это верно, – согласилась Ксавьер.
Франсуаза улыбнулась.
– Вы настолько живете в настоящем, что неважно, какое будущее представляется вам мечтой; вы сомневаетесь в самом времени.
Ксавьер тоже улыбнулась, но робко.
– Это так неопределенно, – сказала она.
– Вы в Париже или нет? – спросила Франсуаза.
– Да, но это совсем другое, – возразила Ксавьер.
– Париж. Чтобы приехать сюда, довольно одного раза, – весело продолжал Пьер. – А дальше каждый раз надо снова прилагать усилие. Но положитесь на нас; у нас воли хватит на троих.
– Увы! – с улыбкой отозвалась Ксавьер. – В этом вы сильны.
Пьер развивал свою мысль:
– С понедельника вы будете ходить на уроки импровизации. Увидите, это все равно что игры, которыми вы забавлялись, когда были маленькой. Вас попросят вообразить, будто вы завтракаете с подругой или вас застают в тот момент, когда вы что-то крадете с полки, где выставлены товары; вы должны одновременно и придумать сцену, и сыграть ее.
– Это должно быть очень забавно, – сказала Ксавьер.
– И потом вы сразу же выберете роль, над которой начнете работать, по крайней мере над отрывками.
Пьер обратил вопросительный взгляд на Франсуазу:
– Что мы могли бы ей посоветовать?
Франсуаза задумалась.
– Что-нибудь, что не требует большого ремесла, но не заставит также попросту играть с ее естественным очарованием. Например, «Случайность» Мериме. – Идея ей понравилась. Быть может, Ксавьер станет актрисой; во всяком случае, интересно попробовать.
– Это будет совсем неплохо, – сказал Пьер.
Ксавьер с радостным видом переводила взгляд с одного на другого.
– Мне так хотелось бы стать актрисой! Я смогу играть на настоящей сцене, как вы?
– Конечно, – ответил Пьер. – И возможно, уже со следующего года маленькую роль.
– О! – с восторгом произнесла Ксавьер. – О! Я буду работать, вот увидите.
В ней все было так непредсказуемо, возможно, она и в самом деле будет работать; Франсуаза вновь принялась радоваться будущему, которое она для нее воображала.
– Завтра воскресенье, я занят, – сказал Пьер, – но в четверг я дам вам первый урок дикции. Хотите, чтобы я встречался с вами в моем кабинете по понедельникам и четвергам с трех до четырех?
– Но это будет вам мешать, – сказала Ксавьер.
– Напротив, мне будет интересно, – возразил Пьер.
Ксавьер совсем успокоилась, а Пьер сиял; надо признать, что он совершил почти богатырский подвиг, приведя Ксавьер из глубин отчаяния к состоянию доверия и радости. Так что он полностью забыл и Жербера, и вернисаж.
– Ты должен снова позвонить Жерберу, – сказала Франсуаза, – будет лучше, если ты встретишься с ним до спектакля.
– Ты думаешь? – спросил Пьер.
– А ты нет? – немного сухо ответила она.
– Да, – с сожалением ответил Пьер, – я иду.
Ксавьер взглянула на часы.
– О! Я заставила вас пропустить вернисаж, – сокрушенно произнесла она.
– Это неважно, – сказала Франсуаза, хотя, напротив, это было очень важно, на следующий день ей придется идти и приносить тете извинения, которые не будут приняты.
– Мне стыдно, – тихонько сказала Ксавьер.
– Не стоит того, – ответила Франсуаза.
Сожаления Ксавьер и ее решение действительно тронули Франсуазу; нельзя было судить ее, как любого другого. Она положила руку на руку Ксавьер:
– Вот увидите, все будет хорошо.
Ксавьер с благоговением глядела на нее.
– Когда я вижу себя и смотрю на вас, – со страстью произнесла она, – мне стыдно!
– Это нелепо, – сказала Франсуаза.
– Вы безупречны, – с жаром воскликнула Ксавьер.
– О! Конечно нет, – возразила Франсуаза.
Раньше такие слова заставили бы ее лишь улыбнуться, но сегодня они ее смутили.
– Иногда ночью, когда я думаю о вас, – призналась Ксавьер, – меня это так восхищает, что я не могу больше верить, что вы на самом деле существуете. – Она улыбнулась. – А вы существуете, – с очаровательной нежностью сказала она.
Франсуаза знала: любовь, которую питала к ней Ксавьер, безраздельно овладевала ею по ночам в уединении ее комнаты; тогда никто не мог оспаривать образ, который она носила в своем сердце. Усевшись в кресло и устремив взгляд куда-то вдаль, она с восторгом предавалась его созерцанию. К живой женщине из плоти и крови, принадлежавшей Пьеру, другим и себе самой, этот ревнивый культ имел весьма отдаленное отношение.
– Я не заслуживаю того, что вы думаете обо мне, – с некоторым сожалением сказала Франсуаза.
Появился довольный Пьер.
– Я его застал и сказал, чтобы он был в театре около восьми часов, что мне хотелось бы с ним поговорить.
– И что он ответил?
– Он ответил: хорошо!
– Не останавливайся ни перед каким софизмом, – посоветовала Франсуаза.
– Доверься мне, – сказал Пьер.
Он улыбнулся Ксавьер:
– А что, если, прежде чем расстаться, нам пойти в «Поль Нор» выпить по стаканчику?
– О да, пошли в «Поль Нор», – с нежностью сказала Ксавьер.
Именно там они скрепили свою дружбу, и место уже стало легендарным и символическим. Выйдя из кафе, Ксавьер сама взяла за руку Пьера и Франсуазу, и все трое, шагая дружно, направились на паломничество к бару.
Ксавьер не захотела, чтобы Франсуаза помогла ей прибраться в комнате: из скромности, а кроме того, ей наверняка не нравилось, чтобы чужая рука, пускай даже принадлежавшая божеству, касалась ее мелких вещей. Поэтому Франсуаза поднялась к себе, надела домашнее платье и разложила на столе свои бумаги. Чаще всего именно в этот час, пока Пьер играл в театре, она занималась своим романом; она начала перечитывать страницы, которые написала накануне, но ей трудно было сосредоточиться. В соседнем номере негр давал урок чечетки белокурой шлюхе; с ними находилась маленькая испанка, работавшая официанткой в «Топси», Франсуаза узнавала их голоса. Она достала из своей сумки пилочку и стала подпиливать ногти. Даже если Пьеру удастся убедить Жербера, разве не поселится между ними какая-то тень? Как-то встретит ее завтра тетя Кристина? Франсуазе не удавалось избавиться от этих мелких неприятных мыслей. Но главное, не отпускало то, что вторую половину дня они с Пьером провели в разладе; безусловно, как только она снова поговорит с ним, это тягостное впечатление рассеется, но пока это тяжело давило на сердце. Она посмотрела на свои ногти. Это было глупо; ей не следовало придавать такое значение легкому разногласию; она не должна приходить в смятение при малейшем неодобрении Пьера.
Ногти оказались плохо обточены и были неровными. Франсуаза снова взялась за пилочку. Ошибка ее заключалась в том, что она целиком и полностью полагалась на Пьера; это была настоящая ошибка, она не должна возлагать на другого ответственность за самое себя. Она в нетерпении стряхнула белую пыль от ногтей, прилипшую к платью. Чтобы стать полностью ответственной за себя, ей довольно было этого захотеть; но в действительности она этого не хотела. Даже на те порицания, которые она к себе обращала, ей потребуется одобрение Пьера. Все, о чем она думала, – всегда быть вместе с ним и для него; действие, которое исходило бы лишь от нее самой и которое она совершила бы абсолютно вне зависимости от него, действие, которое подтверждало бы некую подлинную независимость, – ничего такого она даже вообразить не могла. Впрочем, это не тяготило, у нее никогда не возникнет необходимости обращаться за помощью к себе против Пьера.
Франсуаза отбросила пилочку. Нелепо было тратить на умствования три драгоценных часа работы. Пьеру уже случалось сильно увлекаться другими женщинами; почему же теперь она чувствовала себя задетой? И еще ее тревожила та непреклонная враждебность, которую она в себе открыла и которая полностью не рассеялась. Она заколебалась; на мгновение у нее появилось искушение окончательно прояснить свое чувство беспокойства, но потом ей стало лень. Она склонилась над бумагами.
Было около полуночи, когда Пьер вернулся из театра; лицо его сильно раскраснелось от холода.
– Ты видел Жербера? – с тревогой спросила Франсуаза.
– Да, все улажено, – весело ответил Пьер, снимая шарф и пальто. – Сначала Жербер говорил, что это не имеет значения, и не хотел объясняться, но я стоял на своем; я доказывал, что мы никогда не церемонились с ним и если бы хотели бросить его, то так прямо ему и сказали бы. Он выражал некоторое недоверие, но это для приличия.