– Можно подумать, будто дьявол стремится выскользнуть из ее тела, – заметила Ксавьер. Зачарованная, она наклонилась вперед. Франсуаза правильно сделала, приведя ее сюда; никогда Ксавьер не говорила так много о себе, у нее была прелестная манера рассказывать истории. Франсуаза откинулась на подушки; она тоже была тронута этой дешевой мишурой, но более всего ее радовало то, что она присоединила к своей жизни это юное печальное существование, ибо теперь Ксавьер, подобно Жерберу, Инес и Канзетти, принадлежала ей; ничто никогда не доставляло Франсуазе столь ярких радостей, как такого рода обладание. Ксавьер внимательно смотрела на танцовщицу; она не видела собственного своего лица, которое страстная увлеченность украшала, рука ее ощущала контуры чашки, которую она сжимала, но лишь одна Франсуаза была чувствительна к контурам этой руки: движения Ксавьер, ее лицо, сама жизнь ее, чтобы существовать, нуждались во Франсуазе. Для нее самой Ксавьер в это мгновение была олицетворением вкуса кофе, назойливой музыки, танца, некоего благополучия; но детство Ксавьер, ее монотонные дни, ее разочарования представляли для Франсуазы некую романтическую историю, такую же реальную, как нежный рисунок ее щек; и эта история приводила именно сюда, в круг пестрых драпировок, к этой самой минуте в жизни Франсуазы, когда она, повернувшись, смотрела на Ксавьер.
– Уже семь часов, – сказала Франсуаза. Провести вечер с Элизабет – для нее это было убийственно, но неизбежно. – Вы собираетесь куда-нибудь с Инес этим вечером?
– Собираюсь, – унылым голосом отвечала Ксавьер.
– Сколько времени вы еще останетесь в Париже?
– Я уезжаю завтра. – В глазах Ксавьер вспыхнула ярость. – Завтра все это еще будет здесь, а я уже буду в Руане.
– Почему вы не поступаете на курсы стенографисток, как я вам советовала? – спросила Франсуаза. – Я могла бы найти вам место.
Ксавьер безнадежно пожала плечами.
– Я не смогу.
– Конечно, сможете, это не трудно.
– Моя тетя попыталась научить меня вязать, – возразила Ксавьер, – и мой последний носок стал катастрофой. – Она взглянула на Франсуазу с унылым и отчасти вызывающим видом. – Тетя права: из меня никогда ничего не получится.
– Хорошей хозяйки – безусловно, – весело согласилась Франсуаза. – Но без этого можно жить.
– Это не из-за носка, – обреченно отозвалась Ксавьер. – Но это знак.
– Вы слишком быстро отчаиваетесь, – сказала Франсуаза. – Вам ведь, однако, хочется покинуть Руан? Вы там ни к кому и ни к чему не привязаны?
– Я все ненавижу, – ответила Ксавьер. – Я ненавижу этот грязный город и людей на улицах, с их взглядами, как у слизняков.
– Так не может продолжаться, – заметила Франсуаза.
– Это будет продолжаться, – сказала Ксавьер. Она вдруг встала. – Я пойду.
– Подождите, я вас провожу.
– Нет, не беспокойтесь. Я и так уже отняла у вас всю вторую половину дня.
– Ничего вы не отняли, – возразила Франсуаза. – Какая вы смешная!
Она с некоторым недоумением посмотрела на насупившееся лицо Ксавьер; эта маленькая особа приводила в замешательство; в берете, скрывавшем ее светлые волосы, она выглядела чуть ли не мальчуганом; однако это было лицо девушки, которая полугодом раньше очаровала Франсуазу. Воцарилось молчание.
– Извините меня, – сказала Ксавьер. – У меня ужасно болит голова. – Она с болезненным видом коснулась висков. – Наверное, это от дыма: болит здесь и здесь.
Под глазами у нее образовались мешки, лицо поблекло; действительно, из-за густого запаха ладана и табака дышать было почти нечем. Франсуаза позвала официанта.
– Жаль, если бы вы не так устали, вечером я повела бы вас в дансинг, – сказала она.
– Я думала, вы должны были встретиться с подругой, – сказала Ксавьер.
– Она пойдет с нами, это сестра Лабруса, рыжая девушка с короткой стрижкой, которую вы видели на сотом представлении «Филоктета».
– Я не помню, – отвечала Ксавьер. Взгляд ее оживился. – Я помню только вас: на вас была очень узкая длинная черная юбка, блузка с блестками и на голове серебряная сетка для волос; как вы были красивы!
Франсуаза улыбнулась: красивой она не была, однако ей вполне нравилось собственное лицо, и, встречая в зеркале свое отражение, она всегда испытывала приятное удивление.
– А на вас было прелестное синее платье с плиссировкой, и вы были пьяны.
– Я привезла это платье и вечером его надену, – сказала Ксавьер.
– Разумно ли это, если у вас болит голова?
– Голова больше не болит, – сказала Ксавьер, – было легкое головокружение. – Глаза ее блестели, она вновь обрела свой прекрасный перламутровый цвет лица.
– Тогда все в порядке, – сказала Франсуаза. Она открыла дверь. – Только Инес рассердится, ведь она рассчитывает на вас.
– Ну и что же! Пускай сердится, – с высокомерным видом ответила Ксавьер.
Франсуаза остановила такси.
– Я отвезу вас к ней, а в половине десятого встречу вас в «Доме». Вам нужно будет идти прямо по бульвару Монпарнас.
– Я знаю, – отозвалась Ксавьер.
Франсуаза села в такси рядом с ней и взяла ее под руку.
– Я рада, что у нас впереди еще несколько долгих часов.
– Я тоже рада, – тихо сказала Ксавьер.
Такси остановилось на углу улицы Ренн. Ксавьер вышла, а Франсуаза поехала в театр. Пьер был в своем кабинете в домашнем халате и ел сэндвич с ветчиной.
– Как прошла репетиция? – спросила Франсуаза.
– Мы отлично поработали, – ответил Пьер. Он показал на рукопись, лежавшую у него на столе. – Все хорошо. Все очень хорошо.
– Правда? Как я рада! Мне было немного жаль вырезать смерть Луцилия, но думаю, это было необходимо.
– Совершенно необходимо, – согласился Пьер. – Все развитие действия акта от этого изменилось. – Он откусил сэндвич. – Ты не обедала? Хочешь сэндвич?
– Очень хочу. – Она взяла один, с упреком посмотрев на Пьера. – Ты плохо питаешься, ты такой бледный.
– Я не хочу полнеть, – ответил Пьер.
– Цезарь не какой-нибудь худышка, – улыбнулась Франсуаза. – А что, если позвонить консьержке, чтобы она сходила для нас за бутылкой шато-марго?
– Неплохая идея. – Он снял трубку, а Франсуаза устроилась на диване; это здесь спал Пьер, когда не проводил ночь у нее; она любила эту комнатку.
– Ну вот, сейчас получишь то, что хотела, – сказал Пьер.
– Я довольна, – призналась Франсуаза. – Я думала, что никогда не дойду до конца третьего акта.
– Ты проделала замечательную работу, – сказал Пьер. Наклонившись, он поцеловал ее.
Франсуаза обвила его шею руками.
– Ты помнишь, что говорил мне на Делосе? Что хочешь привнести в театр нечто совершенно новое? Так вот! На этот раз получилось.
– Ты действительно так думаешь? – спросил Пьер.
– А ты так не думаешь?
– Отчасти думаю.
Франсуаза рассмеялась.
– Ты в этом просто уверен, у тебя такой довольный вид. Пьер, если не будет больших денежных затруднений, какой прекрасный год нас ожидает!
– Как только немного разбогатеем, купим тебе новое пальто, – сказал Пьер.
– Я вполне свыклась с этим.
– Это слишком уж заметно, – возразил Пьер, усаживаясь в кресло рядом с Франсуазой. – Ты хорошо повеселилась с твоей подружкой?
– Она милая. Жаль, что ей придется гнить в Руане.
– Она рассказывала тебе истории?
– Кучу историй, когда-нибудь я тебе все расскажу.
– Значит, ты довольна, ты не зря провела свой день?
– Я очень люблю истории, – призналась Франсуаза.
В дверь постучали, и она открылась. Консьержка с торжественным видом несла поднос с двумя стаканами и бутылкой вина.
– Большое спасибо, – сказала Франсуаза и наполнила стаканы.
– Будьте любезны, – обратился к консьержке Пьер, – меня ни для кого нет.
– Хорошо, месье Лабрус.
Она вышла. Франсуаза взяла свой стакан и надкусила второй сэндвич.
– Сегодня вечером я возьму с собой Ксавьер, – сказала она. – Мы пойдем в дансинг. Меня это забавляет. Надеюсь, она уравновесит Элизабет.
– Она, верно, на седьмом небе, – заметил Пьер.
– Бедная девочка, она меня тронула до глубины души. Ей омерзительно возвращаться в Руан.
– Нет никакой возможности вытащить ее оттуда? – спросил Пьер.
– Почти никакой, – ответила Франсуаза. – Она такая слабая и беспомощная; у нее никогда не достанет смелости научиться какому-нибудь ремеслу, а ее дядя не предполагает для нее иного будущего, кроме как набожного мужа и множества детишек.
– Ты должна взять ее в руки, – сказал Пьер.
– Каким образом? Я вижу ее раз в месяц.
– Почему бы тебе не вызвать ее в Париж? Ты присмотришь за ней, заставишь ее работать; пусть научится стенографии, и мы наверняка сумеем ее куда-нибудь пристроить.
– Ее семья никогда этого не разрешит, – возразила Франсуаза.
– Ну что ж! Пусть обойдется без разрешения. Она несовершеннолетняя?
– Нет, – ответила Франсуаза. – Но вопрос не в том. Я не думаю, что за ней вдогонку пошлют жандармов.
Пьер улыбнулся.
– Так в чем же вопрос?
Франсуаза заколебалась; по правде говоря, она никогда не подозревала, что возникнет какой-либо вопрос.
– Словом, ты предлагаешь поселить ее в Париже за наш счет в ожидании, пока она разбогатеет?
– А почему бы и нет? Представь ей это как ссуду.
– О! Разумеется, – согласилась Франсуаза. Ее всегда удивляла эта его манера в четырех словах выразить тысячу неожиданных возможностей; там, где другие люди видели непроходимые заросли, Пьер открывал нетронутое будущее, которое ему предстояло создавать по собственному усмотрению. В этом и заключался секрет его силы.
– Нам в жизни выпадало столько удач, – сказал Пьер. – Надо же и другим дать возможность этим воспользоваться, когда можем.
Франсуаза в задумчивости изучала дно своего стакана.
– В каком-то смысле меня это очень соблазняет, – призналась она. – Но мне придется всерьез заняться ею. А у меня нет времени.
– Муравьишка, – с нежностью промолвил Пьер.
Франсуаза слегка покраснела.