«Если бы я могла сделать ее своей, я полюбила бы ее», – подумала Франсуаза.
Эта властная девочка тоже была не чем иным, как кусочком вялого, беспомощного мира.
Ксавьер не упорствовала в своем усилии: как обычно, она стала танцевать сама по себе, не заботясь о Франсуазе, которой не удавалось успевать за ней.
– Дело не ладится, – с обескураженным видом сказала Ксавьер. – Я умираю от жажды. А вы?
– В буфете Элизабет, – заметила Франсуаза.
– Ну и что, – сказала Ксавьер, – я хочу пить.
Элизабет разговаривала с Пьером; она много танцевала и казалась чуть менее мрачной; она усмехнулась как заядлая сплетница:
– Я только что рассказывала Пьеру, как Элуа весь вечер крутилась вокруг Тедеско. Канзетти была без ума от ярости.
– Элуа хороша сегодня, – заметил Пьер, – эта прическа ей на пользу; у нее больше физических возможностей, чем я думал.
– Гимьо говорил мне, что она бросается на шею всем подряд, – сказала Элизабет.
– На шею – это только так говорится, – заметила Франсуаза.
Слово у нее вырвалось, однако Ксавьер и не поморщилась. Возможно, она не поняла. Когда разговоры с Элизабет не были напряженными, они легко приобретали пошловатый оборот. Было тягостно чувствовать рядом с собой эту строгую маленькую добродетель.
– К ней относятся как к последней шлюхе, – сказала Франсуаза. – Самое забавное то, что она девственница и стремится таковой оставаться.
– Это какой-то комплекс? – спросила Элизабет.
– Это из-за цвета ее лица, – со смехом ответила Франсуаза.
Она умолкла. Пьер, похоже, испытывал невыносимые муки.
– Вы больше не танцуете? – поспешно обратился он к Ксавьер.
– Я устала, – ответила та.
– Вас интересует театр? – с воодушевлением спросила Элизабет. – У вас действительно призвание?
– Знаешь, поначалу это скорее тяжело, – сказала Франсуаза.
Наступило молчание. Ксавьер вся целиком, с ног до головы, была живым укором. Когда она находилась рядом, все приобретало такой вес, это было удручающе.
– Ты сейчас работаешь? – спросил Пьер.
– Да, все в порядке, – ответила Элизабет и добавила безразличным тоном: – Лиза Малан по поручению Доминики хотела выяснить мои намерения относительно художественного оформления ее кабаре; возможно, я соглашусь.
У Франсуазы сложилось впечатление, что Элизабет хотелось бы сохранить секрет, но она не могла устоять перед желанием поразить их.
– Соглашайся, – посоветовал Пьер, – это дело будущего, с таким заведением Доминика только выиграет.
– Милая Доминика, это забавно, – со смехом сказала Элизабет. – Люди для нее определены раз и навсегда. Любое изменение исключено в этом застывшем мире, где она с таким упорством искала надежные ориентиры.
– Она очень талантлива, – заметил Пьер.
– Она была мила со мной и всегда безмерно мной восхищалась, – беспристрастным тоном сказала Элизабет.
Франсуаза почувствовала, как нога Пьера больно придавила ее ногу.
– Ты непременно должна выполнить свое обещание, – сказал он. – Ты слишком ленива; Ксавьер научит тебя танцевать румбу.
– Пошли! – покорно сказала Франсуаза, увлекая за собой Ксавьер.
– Потанцуем три минутки, чтобы отвязаться от Элизабет, – предложила она.
С озабоченным видом Пьер пересек сцену.
– Я буду ждать вас в твоем кабинете, – сказал он. – Выпьем спокойно наверху по стаканчику.
– Пригласим Поль и Жербера? – спросила Франсуаза.
– Нет, зачем? Пойдем втроем, – немного сухо ответил Пьер.
Он исчез. За ним на некотором расстоянии последовали Франсуаза и Ксавьер. На лестнице они встретили Беграмяна, который пылко целовал малютку Шано; фарандола торопливо пересекла фойе второго этажа.
– Наконец-то у нас будет немного покоя, – сказал Пьер.
Франсуаза достала из шкафа бутылку шампанского. Это было хорошее шампанское, припасенное для избранных гостей; были еще сэндвичи и печенье, которые подадут на рассвете, перед тем как расстаться.
– Открой-ка это, – сказала она Пьеру. – Чудовищно, сколько пыли глотаешь на сцене, в горле пересохло.
Пьер ловко открыл пробку и наполнил бокалы.
– Хороший вечер? – спросил он Ксавьер.
– Божественный вечер! – ответила Ксавьер; залпом опустошив свой бокал, она рассмеялась. – Боже мой! Какой вид важного господина был у вас вначале, когда вы разговаривали с тем толстым типом. Я подумала, что вижу своего дядю!
– А теперь? – спросил Пьер.
Отразившаяся на его лице нежность была все-таки сдержанной и словно завуалированной; довольно было одной складки губ, чтобы совершенно гладкая пелена равнодушия, не дрогнув, преобразилась.
– Теперь это снова вы, – сказала Ксавьер, слегка выпятив губы. Лицо Пьера прояснилось. Франсуаза взглянула на него с тревожной озабоченностью; раньше, когда она смотрела на Пьера, через него ей открывался весь мир целиком, но теперь она видела лишь его одного. Пьер был именно там, где находилось его тело, то самое тело, которое можно было охватить одним взглядом.
– С тем толстым типом? – сказал Пьер. – А вы знаете, кто это был? Берже, муж Поль.
– Ее муж? – На секунду Ксавьер, казалось, пришла в замешательство, а потом заявила резким тоном: – Она его не любит.
– Она страшно к нему привязана, – возразил Пьер. – Она была замужем, у нее был ребенок, и она развелась, чтобы выйти за него, и это породило множество драм, поскольку она из католической семьи. Вы никогда не читали романы Массона? Это ее отец. Она вполне в духе дочери великого человека.
– Она не любит его по-настоящему, – сказала Ксавьер, скептически скривив губы. – Люди так всё путают!
– Мне нравятся сокровища вашего опыта, – весело сказал Пьер; он улыбнулся Франсуазе: – Если бы ты слышала, как только что она заявила: «Этот милый Жербер из породы людей, которые настолько глубоко себя любят, что даже не стараются нравиться…»
Он безупречно изобразил голос Ксавьер, которая бросила на него веселый и рассерженный взгляд.
– Самое поразительное то, что она нередко попадает в точку, – заметила Франсуаза.
– Она ведунья, – ласково сказал Пьер.
Ксавьер рассмеялась с глупым видом, словно осталась очень довольной.
– Что касается Поль Берже, то, думается, она человек сильных страстей, но без огня, – заметила Франсуаза.
– Не может она быть без огня, – возразила Ксавьер. – Мне так понравился второй танец; под конец, когда она шатается от усталости, это такое глубокое истощение, которое становится сладострастным.
Свежие губы медленно выговорили слово «сладострастным».
– Она умеет изобразить чувственность, – сказал Пьер, – но сама чувственной мне не кажется.
– Эта женщина чувствует существование своего тела, – сказала Ксавьер с улыбкой тайного соучастия.
«Я не чувствую существования своего тела», – подумала Франсуаза; это было еще одно открытие, однако такое бесконечное нагнетание ни к чему не вело.
– Когда она неподвижна в своем длинном черном платье, – продолжала Ксавьер, – она наводит на мысль об одеревенелых средневековых девах, но как только приходит в движение – это бамбук.
Франсуаза снова наполнила свой бокал. Она не участвовала в разговоре; она тоже могла бы найти сравнение для волос Поль, ее гибкой талии, изгиба ее рук, но все-таки оставалась в стороне, поскольку Пьер и Ксавьер глубоко интересовались тем, о чем говорили. На какое-то время случился полный провал, Франсуаза больше не следила за хитроумными арабесками, которые выводили в воздухе голоса; потом она снова услышала голос Пьера, который произнес:
– Поль Берже воплощает патетику, она вся в движении. По-настоящему трагическим для меня было ваше лицо, когда вы на нее смотрели.
Ксавьер покраснела.
– Я выставила себя напоказ, – сказала она.
– Никто не заметил, – сказал Пьер. – Я завидую вашей способности так глубоко все чувствовать.
Ксавьер сосредоточенно разглядывала дно своего бокала.
– Люди такие забавные, – с наивным видом заметила она. – Они аплодировали, но никто не выглядел по-настоящему заинтересованным. Возможно, потому, что вы столько всего знаете, но и вы тоже, похоже, не делаете различий. – Тряхнув головой, она сурово добавила: – Это очень странно. Вы говорили мне о Поль Берже просто так, на ветер, как говорите о какой-нибудь Арблей; и этот вечер вы провели, словно на своей работе. А я никогда так не радовалась жизни.
– Это верно, – согласился Пьер, – я не делаю особых различий.
Он умолк. В дверь постучали.
– Извините, – сказала Инес, – я пришла предупредить вас: Лиза Малан собирается петь свои последние вещи, и потом Поль будет танцевать, я привезла ее музыку и маски.
– Мы сейчас спустимся, – сказала Франсуаза. Инес закрыла дверь.
– Здесь нам было так хорошо, – недовольным тоном сказала Ксавьер.
– Мне плевать на песни Лизы, – заявил Пьер, – спустимся через четверть часа.
Никогда он ничего не решал самовольно, не посоветовавшись с Франсуазой. Она почувствовала, как кровь прилила к ее щекам, и заметила:
– Это не очень любезно.
Тон показался ей более сухим, чем она того хотела, но она слишком много выпила, чтобы полностью контролировать себя. Не спуститься было просто неприлично; не станут же они подчиняться капризам Ксавьер.
– Они даже не заметят нашего отсутствия, – с решительным видом заявил Пьер.
Ксавьер улыбнулась ему. Каждый раз, когда ради нее жертвовали чем-то, а в особенности кем-то, на ее лице появлялось выражение ангельской кротости.
– Отсюда никогда не следовало бы спускаться, никогда, – со смехом сказала она. – Мы заперли бы дверь на ключ, и нам поднимали бы еду с помощью специального механизма.
– И вы научили бы меня делать различия, – подхватил Пьер.
Он нежно улыбнулся Франсуазе.
– Это маленькая ведунья, – сказал он, – она смотрит на вещи неискушенными глазами по-новому, и вот теперь вещи начинают существовать для нас именно такими, какими она их видит. В другие разы мы просто пожимали руки, была лишь череда мелких забот: в этом году благодаря ей у нас настоящая Рождественская ночь!