– Как вы находите нашу больную? – спросила медсестра. – Надеюсь, она спокойно перенесет эту маленькую экспедицию.
– Выглядит она хорошо, – заметил Пьер.
– Я очень хорошо себя чувствую, – сказала Франсуаза.
Переступить порог палаты после долгих дней заточения – это было настоящее приключение. Ее приподняли, закутали в одеяла, усадили в кресло. Было странно оказаться сидящей – это совсем не то, что сидеть в кровати, от этого немного кружилась голова.
– Все в порядке? – спросила медсестра, поворачивая ручку двери.
– Все хорошо, – отвечала Франсуаза.
Слегка шокированная, она с удивлением взглянула на эту дверь, которая открывалась для выхода наружу – обычно она открывалась, чтобы впустить людей. Теперь она внезапно меняла свое назначение, превращаясь в выходную дверь. И палата тоже выглядела необычно – с пустой кроватью она уже не была тем сердцем клиники, к которому сходились коридоры и лестница. Теперь коридор, застеленный бесшумным линолеумом, становился жизненной артерией, на которую выходил неопределенный ряд маленьких ячеек. Франсуазе почудилось, будто она перешла на другую сторону мира: это было почти столь же странно, как проникнуть сквозь зеркало.
Кресло поставили в помещении, выложенном плитками и наполненном сложными аппаратами; было страшно жарко. Франсуаза прикрыла глаза – это путешествие в потусторонний мир утомило ее.
– Вы сможете простоять на ногах две минуты? – спросил только что вошедший врач.
– Я попробую, – сказала Франсуаза. Она уже не так была уверена в своих силах.
Крепкие руки поставили ее на ноги и провели среди аппаратов. Пол вихрем уходил у нее из-под ног, это вызывало тошноту. Она никогда бы не подумала, что шагать – это такая работа. Пот крупными каплями выступил у нее на лбу.
– Стойте неподвижно, – раздался чей-то голос.
Ее прислонили к аппарату, и деревянная дощечка прижалась к ее груди; Франсуаза с трудом дышала; она не сумеет продержаться две минуты, не задохнувшись. Внезапно наступила тьма, и воцарилось молчание. Она слышала лишь короткий и учащенный свист своего дыхания; потом раздался щелчок, резкий стук, и все исчезло. Когда она снова пришла в сознание, то снова лежала в кресле. Над ней ласково склонился врач, а медсестра вытирала мокрый от пота лоб.
– Все кончено, – сказал врач. – Ваши легкие великолепны, можете спать спокойно.
– Вам лучше? – спросила медсестра.
Франсуаза едва кивнула. Она была изнурена, ей казалось, что никогда она не обретет силы и ей придется лежать всю оставшуюся жизнь. Она откинулась на спинку кресла, и ее понесли по коридорам. Голова ее была пустой и тяжелой, она заметила Пьера, шагавшего взад-вперед у двери палаты. Он с мучительным беспокойством улыбнулся ей.
– Все в порядке, – прошептала она.
Он сделал шаг к ней.
– Минуточку, будьте любезны, – сказала медсестра.
Повернув к ней голову, Франсуаза увидела ее такой крепкой на собственных ногах, и ее охватила тоска. Насколько сама она была беспомощна и немощна! Какая-то инертная масса, которую передвигают с помощью рук.
– Теперь вы должны отдохнуть, – сказала медсестра. Она поправила подушки, натянула простыни.
– Большое спасибо. – Франсуаза с наслаждением вытянулась. – Будьте любезны, скажите, что можно войти.
Медсестра вышла из палаты; за дверью послышалось шушуканье, и вошел Пьер. Франсуаза с завистью следила за ним глазами – ему казалось так естественно передвигаться по палате.
– Я очень рад, – сказал он. – Выходит, ты здорова как бык.
Наклонившись, он поцеловал ее; светившаяся в его улыбке радость согрела сердце Франсуазы; он не изображал эту радость нарочно, чтобы передать ей, а совершенно безвозмездно проживал ее сам; его любовь снова стала блистательной очевидностью.
– Какой отчаянный у тебя был вид в кресле, – с нежностью сказал Пьер.
– Я была почти без сознания, – ответила Франсуаза.
Пьер достал из кармана сигарету.
– Знаешь, ты можешь курить свою трубку, – сказала она.
– Ни за что в жизни, – отвечал Пьер. Он с жадностью посмотрел на сигарету. – Даже этого не следовало бы.
– Да нет, мое легкое восстановилось, – весело сказала Франсуаза.
Пьер закурил сигарету.
– А теперь тебя скоро доставят обратно. Вот увидишь, какое прекрасное выздоровление у тебя будет. Я достану тебе проигрыватель и пластинки, тебя будут навещать, ты будешь как сыр в масле кататься.
– Завтра я спрошу у доктора, когда он разрешит мне уйти, – сказала Франсуаза. Она вздохнула. – Но, кажется, я никогда больше не смогу ходить.
– О! Это быстро пройдет, – возразил Пьер. – Каждый день тебя ненадолго будут сажать в кресло, а потом на несколько минут ставить на ноги, и в конце концов ты сможешь совершать настоящие прогулки.
Франсуаза доверчиво улыбнулась ему.
– Похоже, вчера вы с Ксавьер провели замечательный вечер, – сказала она.
– Мы обнаружили довольно забавное место, – ответил Пьер.
Он вдруг нахмурился; у Франсуазы создалось впечатление, что она сразу вновь погрузила его в мир неприятных мыслей.
– Она рассказывала мне об этом с таким восторгом, – разочарованно сказала она.
Пьер пожал плечами.
– В чем дело, – продолжала Франсуаза. – О чем ты думаешь?
– О! Это не представляет интереса, – со сдержанной улыбкой ответил Пьер.
– До чего ты странный! Меня все интересует, – с некоторой тревогой сказала Франсуаза.
Пьер заколебался.
– Ну что? – спросила Франсуаза, глядя на Пьера. – Прошу тебя, скажи мне, что у тебя в мыслях?
– Я задаюсь вопросом, а не влюблена ли она в Жербера.
Франсуаза с изумлением посмотрела на него.
– Что ты хочешь сказать?
– Именно то, что говорю. И это было бы естественно. Жербер красив и очарователен, как раз такого рода очарование и привлекает Ксавьер. – Он отрешенно взглянул в окно. – Это даже более чем вероятно.
– Но Ксавьер слишком занята тобой, – сказала Франсуаза. – Она, похоже, была потрясена проведенной ночью.
Губа Пьера вытянулась вперед, и Франсуаза с тревогой вновь увидела тот резкий и слегка педантичный профиль, какого давно уже не наблюдала.
– Естественно, – высокомерно продолжал он, – я все еще в состоянии, если дам себе труд, предоставить кому-то возможность провести со мной потрясающие минуты. Но что это доказывает?
– Я не понимаю, почему ты так думаешь, – сказала Франсуаза.
Пьер, казалось, едва слушал ее.
– Речь идет о Ксавьер, а не об Элизабет, – отвечал он. – То, что я представляю для нее определенную интеллектуальную привлекательность, – бесспорно. Однако она наверняка не делает ошибки смешивать.
Франсуаза испытала шок; ведь это своей интеллектуальной привлекательностью Пьер когда-то заставил ее полюбить себя.
– Она чувственна, – продолжал он, – и ее чувственность неподдельна. Ей нравится моя беседа, но ей хочется поцелуев красивого молодого человека.
Досада Франсуазы усилилась, ведь ей нравились поцелуи Пьера. Не презирал ли он ее за это? Однако речь шла не о ней.
– Я уверена, что Жербер не ухаживает за ней, – сказала она. – Прежде всего он прекрасно знает, что ты ею интересуешься.
– Ничего-то он не знает, – возразил Пьер, – он знает только то, что ему говорят. И потом, вопрос не в этом.
– Но, в конце-то концов, ты что-то заметил между ними? – спросила Франсуаза.
– Когда я увидел их в саду, меня поразило это как очевидность, – сказал Пьер, начиная грызть ноготь. – Ты никогда не замечала, как она смотрит на него, когда думает, что за ней не наблюдают: можно подумать, она хочет его съесть.
Франсуазе вспомнился тот жадный взгляд, который она перехватила в рождественский вечер.
– Да, – сказала она, – но Ксавьер также в восторге и от Поль Берже. Это мгновение страсти, но не настоящее чувство.
– А ты не помнишь, в какой она была ярости, когда однажды пошутили насчет тети Кристины и Жербера, – заметил Пьер. Казалось, он готов был съесть свой палец до самой кости.
– Это было в тот день, когда она с ним познакомилась, – сказала Франсуаза. – Не думаешь ли ты, что она уже его любила?
– А почему нет? Он сразу ей понравился.
Франсуаза задумалась. В тот вечер она оставила Ксавьер одну с Жербером и, когда снова встретилась с ней, Ксавьер охватила странная ярость. Франсуаза задавалась вопросом, а не был ли он с ней невежлив? Но, возможно, напротив, Ксавьер сердилась на него за то, что он слишком ей понравился. И через несколько дней случилась та самая странная нескромность…
– Что ты об этом думаешь? – нервно спросил Пьер.
– Пытаюсь вспомнить, – ответила она.
– Вот видишь, ты сомневаешься, – настойчивым тоном продолжал Пьер. – О! Есть множество признаков. Что у нее было в голове, когда она рассказала ему, как мы не взяли его с собой?
– Ты полагал, что это было неким началом чувства к тебе.
– Было, конечно, и это. Именно в тот момент она начала интересоваться мной; но все должно было быть еще сложнее. Возможно, она действительно сожалела, что не провела с ним вечер. Возможно, она искала минутного сообщничества с ним против нас. Или еще хотела отомстить ему за желания, которые он внушал ей.
– Во всяком случае, это ни на что не указывает, – сказала Франсуаза. – Это слишком двусмысленно.
Она слегка приподнялась на подушках. Это обсуждение утомляло ее, на спине выступил пот, ладони сделались влажными. Она-то думала, что со всеми этими препирательствами, со всеми толкованиями, к которым Пьер мог возвращаться по кругу, покончено… Ей хотелось бы сохранить покой и отрешенность, но лихорадочное волнение Пьера захватило и ее.
– Только что она не дала мне повода так думать.
И снова губа Пьера заострилась. На лице его появилось странное выражение, словно он радовался той затаенной маленькой колкости, которую как раз произносил:
– Ты видишь только то, что хочешь видеть.
Франсуаза покраснела.
– Я три недели, как отошла от мира.
– Но уже тогда была куча признаков.