– Я пробовала завести разговор, – сказала Ксавьер.
– Она в самом деле проявляла ангельское терпение, – смущенно произнес Пьер, – но все ее благие намерения еще больше выводили меня из себя. Понятно, что, когда находишься в подобном состоянии, из него, конечно, можно выйти, но только если хочешь, однако нет никакого резона хотеть этого, напротив. В конце концов я разразился упреками, заявил ей, что она переменчива, словно ветер, и если проведешь с ней хороший вечер, то будь уверен, что следующий станет отвратительным.
Франсуаза рассмеялась.
– Но что у тебя в голове, когда ты в таком скверном расположении духа?
– Я искренне думал, что она встретила меня сдержанно и настороженно. Я так думал, поскольку заранее, из-за хмурого настроения, убедил себя, что она будет держаться настороже.
– Да, – сказала Ксавьер жалобным голосом. – Он объяснил мне, что опасение провести не такой замечательный вечер, как накануне, повергло его в столь сладостное настроение.
Они с нежным согласием улыбнулись друг другу. Судя по всему, вопроса о Жербере не вставало. Под конец Пьер не решился заговорить о нем и извинился с помощью полуправды.
– У нее был такой горестно негодующий вид, – сказал Пьер, – что я сразу почувствовал себя обезоруженным и пристыженным. Я поведал ей обо всем, что происходило в моей голове после выхода из театра. – Он улыбнулся Ксавьер. – И она великодушно простила меня.
Ксавьер вернула ему улыбку. Наступило короткое молчание.
– А потом мы пришли к согласию и сошлись на том, что с давних пор все наши вечера были отменными, – сказал Пьер. – Ксавьер соблаговолила сообщить мне, что никогда не скучала со мной, а я сказал ей, что проведенные с ней минуты были в числе самых драгоценных за всю мою жизнь. – И он быстро добавил радостным тоном, звучавшим чуточку фальшиво: – И мы согласились, что это не так уж удивительно, поскольку в общем-то мы любим друг друга.
Несмотря на легкость тона, слова тяжело отозвались в палате, их троих окутало молчание. Ксавьер натянуто улыбнулась. Франсуаза придала лицу подобающее выражение – речь шла всего лишь о словах, дело давно уже шло к этому, однако слова эти были решающими, и прежде чем произнести их, Пьеру следовало бы посоветоваться с ней. Его она не ревновала, но эту нежную, золотистую девочку, которую однажды пронизывающим ранним утром Франсуаза приняла как свою, она теряла не без бунта.
А Пьер со спокойной непринужденностью продолжал:
– Ксавьер сказала мне, что до сих пор она никогда не сознавала, что речь идет о любви. – Он улыбнулся. – Она хорошо понимала, что мгновения, которые мы проводили вместе, были счастливыми и яркими, но не догадывалась, что это благодаря моему присутствию.
Франсуаза взглянула на Ксавьер, которая с безучастным видом разглядывала пол. Она была не права, Пьер с ней советовался; она первая сказала ему, причем уже давно: «Ты можешь влюбиться в нее». В рождественскую ночь он готов был отказаться от Ксавьер. Пьер имел полное право чувствовать, что совесть его спокойна.
– Вам это казалось волшебной случайностью? – натянуто произнесла Франсуаза.
Резким движением Ксавьер подняла голову.
– Да нет, – сказала она, взглянув на Пьера. – Я прекрасно знала, что это благодаря вам, но думала, что это как раз потому, что вы такой интересный и приятный. А вовсе не… не по другой причине.
– Но что вы думаете теперь? Вы не изменили своего мнения со вчерашнего дня? – спросил Пьер с ободряющим видом, скрывавшим некоторое беспокойство.
– Разумеется, нет, я не флюгер, – твердо отвечала Ксавьер.
– Вы могли ошибаться, – сказал Пьер, в голосе которого слышалось колебание между сухостью и нежностью. – Возможно, в минуту восторженности вы приняли дружбу за любовь.
– Разве вчера вечером у меня был восторженный вид? – с вымученной улыбкой спросила Ксавьер.
– Казалось, вы были захвачены мгновением, – сказал Пьер.
– Не больше, чем обычно, – заметила Ксавьер. Схватив прядь своих волос, она принялась искоса разглядывать их с видом упрямым и глуповатым. – Дело в том, – продолжала она тягучим голосом, – что громкие слова сразу все делают таким значительным.
Пьер насупился.
– Если слова отражают правду, почему их надо бояться?
– Верно, – отвечала Ксавьер, не переставая ужасно косить.
– Любовь – это не постыдный секрет, – сказал Пьер. – Мне кажется слабостью нежелание прямо смотреть на то, что происходит в тебе самом.
Ксавьер пожала плечами.
– Себя не переделаешь, – сказала она, – у меня не общедоступная душа.
Пьер пришел в замешательство. Вид у него был страдальческий, и это огорчило Франсуазу. Он мог быть таким уязвимым, если решался отбросить все средства защиты и оружие.
– Вы считаете недостойным вести разговор об этом втроем? – спросил он. – Но вчера мы об этом договорились. Возможно, было бы лучше, если бы каждый поговорил с Франсуазой наедине?
Он в нерешительности взглянул на Ксавьер; она бросила на него рассерженный взгляд.
– Мне совершенно все равно – быть вдвоем, втроем или целой толпой, – сказала она. – Мне только странно слышать, как вы говорите мне о моих собственных чувствах. – Она нервно рассмеялась. – Это до того странно, что я не могу в это поверить. Неужели речь действительно идет обо мне? Это меня вы разбираете по косточкам? И я с этим соглашаюсь?
– А почему нет? Речь идет о вас и обо мне. – Пьер робко улыбнулся. – Минувшей ночью вам это казалось естественным.
– Этой ночью… – промолвила Ксавьер с почти страдальческим видом. – Тогда казалось, вы что-то проживали, а не только говорили об этом.
– С вашей стороны это крайне огорчительно, – сказал Пьер.
– Это бессмысленно – позволять говорить о себе самом, словно ты кусок дерева, – резко ответила Ксавьер.
– Вы можете что-то переживать лишь в тени, тайком, – уныло продолжал Пьер. – Вы не способны об этом думать и желать этого при ярком свете. Вас смущают не слова: вас сердит то, что я требую от вас согласиться по собственной воле сегодня с тем, что вчера вы приняли от неожиданности.
Лицо Ксавьер поникло, она смотрела на Пьера с затравленным видом. Франсуазе хотелось остановить Пьера; она очень хорошо понимала, что властное напряжение, ожесточавшее его черты, внушало страх, от него хотелось укрыться; в эту минуту он тоже не был счастлив, и, несмотря на его уязвимость, Франсуаза не могла помешать себе видеть в нем мужчину, ожесточенно сосредоточившегося на своем мужском триумфе.
– Вы позволили мне сказать, что вы меня любите, – продолжал Пьер. – Теперь пришло время опомниться. Меня ничуть не удивит, если придется признать, что вам неведомо ничего другого, кроме мгновенных эмоций.
Он с недобрым видом взглянул на Ксавьер.
– Давайте, скажите мне откровенно, что вы меня не любите.
Ксавьер бросила отчаянный взгляд на Франсуазу.
– О! Мне хотелось бы, чтобы ничего этого не было, – с тоской произнесла она. – Раньше все было так хорошо! Зачем вы все испортили?
Пьер, казалось, был тронут этой вспышкой. Он в сомнении посмотрел на Ксавьер, потом на Франсуазу.
– Дай ей немного перевести дух, – сказала Франсуаза, – ты ее изводишь.
Любить, не любить: каким оскудевшим и рациональным становился Пьер в своей жажде уверенности. Франсуаза по-братски понимала смятение Ксавьер. Какими словами она могла бы описать себя сама? Внутри у нее все было так смутно.
– Простите меня, – сказал Пьер, – напрасно я рассердился, этому конец. Я не хочу, чтобы вы думали, будто что-то между нами испорчено.
– Но это испорчено, вы же видите! – Губы Ксавьер дрожали, нервы ее были натянуты до предела; внезапно она закрыла лицо руками.
– О! Что теперь делать? Что делать? – прошептала она.
Пьер наклонился к ней.
– Да нет же, ничего не произошло, ничего не изменилось, – настойчиво повторял он.
Ксавьер уронила руки на колени.
– Теперь все так тягостно, словно я в какой-то оболочке. – Она дрожала с головы до ног. – Все так тягостно.
– Не думайте, что я жду от вас чего-то большего, ничего большего я не требую. Все в точности как прежде, – сказал Пьер.
– Посмотрите, что стало теперь, – отвечала Ксавьер. Она выпрямилась, запрокинув голову назад, чтобы удержать слезы, шея ее судорожно вздувалась. – Это несчастье, я в этом уверена, у меня нет сил, – говорила она прерывающимся голосом.
Франсуаза смотрела на нее, беспомощная и удрученная. Это как тогда в «Доме»; теперь Пьер еще меньше мог позволить себе какой-либо жест, это было бы не только дерзостью, но и самоуверенностью. Франсуазе хотелось бы обвить руками вздрагивавшие плечи Ксавьер и найти нужные слова, но она лежала, словно парализованная, среди простынь, не было никакой возможности общения. Произнести можно было лишь вымученные фразы, которые заранее звучали фальшиво. Ксавьер одна как одержимая беспомощно отбивалась от надвигающихся угроз, которые видела вокруг себя.
– Между нами троими не надо опасаться никакого несчастья, – сказала Франсуаза. – Вы должны друг другу доверять. Чего все-таки вы опасаетесь?
– Мне страшно, – проговорила Ксавьер.
– Пьер, конечно, змей, но он больше шипит, чем жалит, к тому же мы его приручим. Ведь правда, ты позволишь себя приручить?
– Я даже шипеть больше не буду, – сказал Пьер, – клянусь.
– Ну так что? – спросила Франсуаза.
Ксавьер глубоко вздохнула.
– Мне страшно, – устало повторила она.
Как и накануне, дверь в это же самое время отворилась и вошла медсестра со шприцем в руках. Сразу вскочив, Ксавьер шагнула к окну.
– Это недолго, – сказала медсестра.
Пьер встал и сделал шаг, будто собираясь присоединиться к Ксавьер, но остановился у камина.
– Это последний укол? – спросила Франсуаза.
– Еще один вам сделают завтра, – ответила медсестра.
– А после я смогу спокойно закончить лечение дома?
– Вы так спешите покинуть нас? Нужно подождать, пока вы немного окрепнете, чтобы можно было вас перевезти.