– Я пришла слишком рано? – спросила она светским тоном. Этим вечером она выглядела просто шикарно, этого нельзя было отрицать; Жербер был знатоком, наверняка этот пиджак кроил хороший портной.
– Я буду к вашим услугам через десять минут, – сказал Жербер.
Он бросил взгляд на декорации: все было на месте, и аксессуары расположены под рукой. Сквозь щель в занавесе он оглядел публику: пришло не больше двадцати зрителей, это пахло катастрофой. Со свистком в зубах Жербер обежал коридоры, чтобы собрать актеров, потом покорно сел рядом с Элизабет.
– Вас это не обременит? – спросила она, начиная распаковывать свои бумаги.
– Конечно нет, мне только надо следить здесь за тем, чтобы не было шума, – сказал Жербер.
В тишине со зловещей торжественностью раздались три удара гонга. Поднялся занавес. Кортеж Цезаря собрался у двери, выходившей на сцену. Появился Лабрус в белой тоге.
– Ты здесь, – обратился он к своей сестре.
– Как видишь, – отвечала Элизабет.
– Но я думал, ты больше не делаешь портретов, – сказал он, заглянув через ее плечо.
– Это этюд, – ответила Элизабет. – Делая только композиции, испортишь руку.
– Заходи потом ко мне, – сказал Лабрус.
Он перешагнул порог, и кортеж тронулся за ним.
– Забавно присутствовать на представлении за кулисами, – сказала Элизабет, – видишь, как это делается.
Она пожала плечами. Жербер смущенно взглянул на нее – он всегда чувствовал себя с ней неловко и не совсем понимал, чего она от него хочет; время от времени у него создавалось впечатление, что она отчасти сумасшедшая.
– Оставайтесь в таком положении, не двигайтесь, – сказала Элизабет. Испытывая угрызения, она улыбнулась. – Это не слишком утомительная поза?
– Нет, – отвечал Жербер.
Это было совсем неутомительно, вот только он ощущал себя дураком. Пересекавший фойе Рамблен бросил на него насмешливый взгляд. Воцарилась тишина. Все двери были закрыты, не слышно было ни звука. Там, на сцене, актеры суетились перед пустым залом. Элизабет с упорством рисовала, чтобы не испортить руку, а Жербер тупо ждал. «В чем тут смысл?» – в ярости подумал он. Как только что в гримерной, у него засосало где-то под ложечкой. Было одно воспоминание, которое всегда приходило ему на ум, если у него случалось такое настроение: огромный паук, которого он видел однажды вечером в Провансе во время путешествия пешком; паук держался за нить паутины, свисавшей с дерева, он карабкался вверх, а потом падал рывками и с изнуряющим упорством снова карабкался. Непонятно было, где он черпал эту упрямую отвагу, выглядел он страшно одиноким в мире.
– Ваш номер с куклами еще продержится какое-то время? – спросила Элизабет.
– Доминика сказала, до конца недели, – отвечал Жербер.
– А Пажес в конце концов совсем бросила роль? – продолжала Элизабет.
– Она обещала мне прийти сегодня вечером, – сказал Жербер.
С застывшим карандашом в руке Элизабет заглянула в глаза Жерберу.
– Что вы думаете о Пажес?
– Она симпатичная, – отвечал Жербер.
Элизабет откровенно рассмеялась.
– Разумеется, если вы такой же робкий, как она…
Склонившись над своим наброском, она с прилежным видом снова принялась рисовать.
– Я не робок, – ответил Жербер. Он в ярости почувствовал, что краснеет. Это было слишком глупо, но он терпеть не мог, когда говорили о нем, а у него даже не было возможности пошевелиться, чтобы немного спрятать свое лицо.
– Надо полагать, что да, – весело продолжала Элизабет.
– Почему? – спросил Жербер.
– Потому что иначе вам было бы нетрудно поближе познакомиться с ней. – Подняв глаза, Элизабет с искренним любопытством взглянула на него. – Вы действительно ничего не замечали или притворяетесь?
– Не понимаю, что вы хотите сказать, – в растерянности отвечал Жербер.
– Это прелестно, – не унималась Элизабет, – такая смиренная скромность – большая редкость. – Она с доверчивым видом говорила в пустоту. Возможно, она и впрямь сходила с ума.
– Но Пажес не интересуется мной, – заметил Жербер.
– Вы думаете? – насмешливо сказала Элизабет.
Жербер ничего не ответил, Пажес и правда иногда бывала с ним странной, но это мало что доказывало, ее не интересовал никто, кроме Франсуазы и Лабруса. Элизабет хотела посмеяться над ним, она с вызывающим видом грызла грифель карандаша.
– Пажес вам не нравится? – спросила Элизабет.
Жербер пожал плечами.
– Но вы ошибаетесь, – сказал он и смущенно оглянулся. Элизабет всегда была бестактной, она говорила, не думая, просто ради удовольствия говорить. Однако на сей раз она откровенно насмехалась.
– Всего пять минут, – вставая, сказал Жербер, – это время приветствий.
В другом конце фойе уже расположились статисты, он подал им знак и тихонько приоткрыл ведущую на сцену дверь. Голосов актеров не было слышно, но Жербер руководствовался музыкой, под сурдинку сопровождавшей диалог Кассия и Каски; каждый вечер он испытывал все то же волнение, когда подстерегал тему, возвещавшую, что народ предлагает Цезарю корону. Он почти верил в двусмысленную и обманчивую торжественность этого мгновения. Он поднял руку, и громкие возгласы заглушили последние аккорды фортепьяно. Он снова прислушался в тишине, которую подчеркивал отдаленный шепот голосов, затем донеслась короткая мелодия, и со всех губ сорвался крик; в третий раз несколько слов едва обозначили тему, и голоса зазвучали с удвоенной силой.
– Теперь на какое-то время мы свободны, – сказал Жербер, принимая ту же позу. Однако он был заинтригован, он нравился и знал это, он даже очень нравился, но Пажес – это было бы лестно. – Я видел Пажес сегодня вечером, – сказал он через минуту. – Клянусь вам, не похоже было, что она желает мне добра.
– Как это? – спросила Элизабет.
– Она злилась, потому что я должен был ужинать с Франсуазой и Лабрусом.
– А-а, понимаю! – сказала Элизабет. – Эта девочка ревнива, как тигр; она действительно должна была вас ненавидеть, но это ничего не доказывает.
Элизабет молча нанесла карандашом несколько штрихов. Жерберу очень хотелось расспросить ее получше, однако ему не удавалось сформулировать ни одного вопроса, который не показался бы ему нескромным.
– Обременительно иметь в своей жизни такую маленькую особу, – заметила Элизабет, – несмотря на всю самоотверженность Франсуазы с Лабрусом, она наверняка тяготит их.
Жерберу вспомнился вечерний инцидент и добродушный тон Лабруса: «Эта девочка маленький тиран, но у нас есть защита».
Он прекрасно помнил лица и интонации людей, только не умел распознавать, что у них в голове; для него все оставалось четким, но непрозрачным, и ему не удавалось составить никакого определенного мнения. Он задумался. Ему представилась неожиданная возможность что-то разузнать.
– Я не очень понимаю, какие чувства они к ней испытывают, – сказал он.
– Вы же их знаете, – ответила Элизабет, – они так привязаны друг к другу, их отношения с людьми всегда неглубоки, или же это игра. – Она с чрезвычайно сосредоточенным видом склонилась над своим рисунком. – Для них забава иметь приемную дочь, однако я думаю, что отчасти это начинает им надоедать.
Жербер нерешительно заметил:
– Порой Лабрус смотрит на Пажес с таким вниманием и заботливостью.
Элизабет рассмеялась.
– Уж не воображаете ли вы, что Пьер влюблен в Пажес? – сказала Элизабет.
– Конечно нет, – отвечал Жербер. Его душил гнев, эта женщина была настоящей шлюхой, несмотря на свои манеры старшей сестры.
– Понаблюдайте за ней, – сказала Элизабет, снова став серьезной. – Я уверена в том, что говорю: вам стоит лишь пальцем пошевелить. – И добавила с нескрываемой насмешкой: – Правда, пальцем пришлось бы все-таки пошевелить.
В кабаре Доминики было так же пусто, как и в театре; представление проходило перед десятком завсегдатаев с похоронными лицами. Сердце Жербера сжалось, когда он укладывал в чемодан маленькую принцессу из клеенки; быть может, это был последний вечер. Завтра дождь серой пыли обрушится на Европу, затопив хрупких кукол, декорации, стойки бистро и все световые радуги, сиявшие на улицах Монпарнаса. Рука его задержалась на гладком холодном личике: настоящие похороны.
– Можно подумать, покойница, – заметила Пажес.
Жербер вздрогнул; Пажес завязывала под подбородком платок, глядя на застывшие тельца, лежавшие на дне коробки.
– Любезно с вашей стороны прийти сегодня вечером, – сказал он. – Когда вы здесь, все идет гораздо лучше.
– Но я же сказала, что приду, – удивленно и с достоинством произнесла она.
Ксавьер пришла как раз перед поднятием занавеса, и они и тремя словами не успели обмолвиться. Жербер бросил на нее торопливый взгляд; если бы только он нашел, что ей сказать, то с удовольствием задержал бы ее. В общем-то она была не такой уж устрашающей; с этим платком на голове она казалась даже толстощекой.
– Вы были в кино? – спросил он.
– Нет, – отвечала Ксавьер. Она теребила бахрому своего шарфа. – Это очень далеко.
Жербер рассмеялся.
– На такси все гораздо ближе.
– О! – со сведущим видом произнесла Ксавьер. – Я им не доверяю. – Она любезно улыбнулась. – Вы хорошо поужинали?
– Я ел окорок с красной фасолью, это было чудо, – с воодушевлением отвечал Жербер. Он смущенно умолк. – Но у вас ведь истории с едой вызывают отвращение.
Пажес вскинула брови, можно было подумать, что они нарисованы кисточкой, как на японской маске.
– Кто вам это сказал? Это глупая выдумка.
Жербер с удовлетворением отметил, что он становится психологом, ибо ему стало совершенно ясно, что Ксавьер все еще злится на Франсуазу с Лабрусом.
– Вы же не станете утверждать, что любите поесть? – со смехом сказал он.
– Это потому, что я блондинка, – с удрученным видом ответила Ксавьер. – Все считают меня возвышенной.
– Спорим, что вы не пойдете со мной есть гамбургер? – не задумываясь, сказал Жербер, ошеломленный своей смелостью.
Глаза Ксавьер весело блеснули.