– Она такая слабая, – ответила Франсуаза.
Ксавьер не вернулась в Руан, и, хотя Франсуаза много занималась ею и она часто встречалась с Жербером, вот уже месяц она, словно тело без души, с трудом преодолевала ослепительное лето.
– Я приду за тобой в шесть часов, – сказала Франсуаза. – Тебя это устраивает?
– Вполне, – ответил Пьер и добавил с натянутой улыбкой: – Повеселись хорошенько.
Франсуаза улыбнулась ему в ответ, но как только она покинула комнату, все ее жалкое оживление улетучилось. Когда теперь она оставалась совсем одна, на сердце у нее всегда было пасмурно. Безусловно, Пьер не упрекал ее, даже мысленно, в том, что она оставила при себе Ксавьер, но отныне ничто не могло помешать ей казаться в собственных глазах пропитанной ненавистным присутствием. Сквозь нее на просвет Пьер видел Ксавьер.
Часы на перекрестке улицы Вавен показывали половину третьего. Франсуаза ускорила шаг. Она заметила Ксавьер, сидевшую на террасе «Дома» в ослепительно-белой блузке; волосы ее блестели. Издалека она казалась восхитительной, однако лицо ее было блеклым, а взор угасшим.
– Я опоздала, – сказала Франсуаза.
– Я только что пришла, – ответила Ксавьер.
– Как вы себя чувствуете?
– Жарко, – вздохнула Ксавьер.
Франсуаза села рядом с ней. Она с удивлением вдохнула смешанный с ароматом светлого табака и чая, всегда сопровождавшим Ксавьер, странный больничный запах.
– Вы хорошо спали этой ночью? – спросила Франсуаза.
– Мы не танцевали, я была совсем без сил, – ответила Ксавьер. Она поморщилась. – И у Жербера болела голова.
Она охотно говорила о Жербере, но Франсуаза не поддавалась: не из дружеских чувств Ксавьер порой откровенничала с ней, а чтобы отказаться от всякой общности интересов с Жербером. Должно быть, она была сильно привязана к нему физически, зато с готовностью брала реванш, строго осуждая его.
– А я совершила большую прогулку с Лабрусом, – сказала Франсуаза. – Это была роскошная ночь на берегах Сены. – Она умолкла. Ксавьер даже не изображала интереса, с усталым видом она смотрела вдаль.
– Надо идти, если мы хотим попасть в кино, – сказала Франсуаза.
– Да, – ответила Ксавьер.
Она встала и взяла Франсуазу за руку. Это был машинальный жест, казалось, рядом с собой она не ощущает никакого присутствия. Франсуаза приноровилась к ее шагу. В эту самую минуту в тяжкой жаре своего кабинета Пьер работал. Она тоже могла бы спокойно закрыться у себя в комнате и писать; прежде она ни за что не преминула бы с жадностью наброситься на эти долгие пустые часы. Театр закрыт, у нее свободное время, а она только и делает, что тратит его впустую. Дело было даже не в том, что она чувствовала себя на каникулах – просто она полностью утратила смысл былого строгого распорядка.
– Вы по-прежнему хотите пойти в кино? – спросила она Ксавьер.
– Я не знаю, – ответила та. – Думаю, я предпочла бы прогуляться.
Франсуаза испугалась этой пустыни вялой скуки, простершейся вдруг у нее под ногами; придется, стало быть, без всякой помощи пересечь это огромное пространство времени! У Ксавьер не было настроения разговаривать, однако ее присутствие не позволяло наслаждаться истинным молчанием, когда можно беседовать с самой собой.
– Хорошо, давайте погуляем, – согласилась Франсуаза.
Шоссе пахло гудроном, прилипавшим к ногам; эта первая бурная жара застала всех врасплох. Франсуаза ощущала, что превратилась в пресную, вялую массу.
– Вы и сегодня чувствуете себя усталой? – ласково спросила она.
– Я все время усталая, – отвечала Ксавьер. – Я становлюсь старой женщиной. – Она бросила на Франсуазу сонный взгляд. – Извините меня, я не очень приятный спутник.
– Какая же вы глупенькая! Вы прекрасно знаете, что я всегда рада побыть с вами, – сказала Франсуаза.
Ксавьер не ответила на ее улыбку, она уже замкнулась в себе. Никогда Франсуазе не удастся заставить Ксавьер понять, что она не просит ее демонстрировать прелесть своего тела или привлекательность своего ума, а лишь позволить участвовать в ее жизни. В течение всего месяца она упорно старалась сблизиться с ней, но Ксавьер упрямо оставалась той чужой, чье ускользающее присутствие отбрасывало на Франсуазу угрожающую тень. Бывали моменты, когда Франсуаза погружалась в себя, бывали и другие, когда она целиком вручала себя Ксавьер. Но зачастую она снова с тревогой ощущала ту двойственность, которую открыла ей однажды вечером некая маниакальная улыбка. Единственным способом уничтожить ее скандальную реальность было бы забыться с Ксавьер в общей дружбе; на протяжении долгих недель Франсуаза все более остро ощущала такую необходимость. Но Ксавьер никогда не забывала о себе.
Нескончаемая рыдающая песня пронзила горячую толщу воздуха; на углу пустынной улицы какой-то мужчина, сидевший на складном стуле, держал между коленей пилу; к стенанию инструмента его голос примешивал жалобные слова:
Дождь стучит по крыше,
Я его не слы-ы-шу,
Сердце замира-а-ет,
Словно шум шагов.
Франсуаза сжала руку Ксавьер; эта тягучая музыка в знойном одиночестве казалась ей подобием ее сердца. Рука Ксавьер оставалась в ее руке, бесчувственная и беспомощная. Даже через прекрасное осязаемое тело нельзя было добраться до Ксавьер. Франсуазе хотелось сесть на край тротуара и больше не двигаться.
– Что, если нам пойти куда-нибудь? – предложила она. – Слишком жарко, чтобы просто шагать. – У нее больше не было сил бесцельно бродить под этим неизменным небом.
– О да! Мне хотелось бы сесть, – сказала Ксавьер. – Но куда пойти?
– Хотите, мы вернемся в мавританское кафе, которое однажды нас очаровало? Это совсем рядом.
– Хорошо, пошли туда, – согласилась Ксавьер.
Они свернули за угол улицы. Шагать к какой-то цели – уже вселяло бодрость.
– Тогда мы в первый раз провели прекрасный долгий день, – сказала Франсуаза. – Помните?
– Это кажется мне таким далеким, – ответила Ксавьер. – Как я тогда была молода!
– И года не прошло, – заметила Франсуаза.
Она тоже постарела с той недавней зимы. В то время она жила, не задавая себе вопросов, мир вокруг нее был обширным и богатым, и он принадлежал ей. Она любила Пьера, и Пьер ее любил, иногда она даже позволяла себе роскошь считать свое счастье однообразным. Франсуаза открыла дверь, узнала шерстяные ковры, медные подносы, разноцветные фонарики; место не изменилось. Танцовщица и музыканты сидели на корточках в глубине, в нише, и беседовали между собой.
– Как здесь стало печально, – сказала Ксавьер.
– Это потому, что еще рано, наверняка потом народу станет больше, – сказала Франсуаза. – Хотите пойти куда-нибудь еще?
– О, нет, останемся здесь.
Они сели на то же место, что и тогда, на шероховатые подушки, и заказали чай с мятой. И снова, расположившись рядом с Ксавьер, Франсуаза вдохнула необычный запах, заинтриговавший ее в «Доме».
– Чем вы мыли сегодня волосы? – спросила она.
Ксавьер коснулась пальцами шелковистой пряди.
– Я не мыла волосы, – с удивлением ответила она.
– Они пахнут аптекой, – сказала Франсуаза.
Ксавьер понимающе улыбнулась, но тут же подавила улыбку.
Лицо ее помрачнело, и она с несколько отреченным видом закурила сигарету.
Франсуаза ласково положила ладонь на ее руку.
– Какая вы хмурая, – сказала она. – Нельзя так распускать себя!
– Что я могу поделать? – отвечала Ксавьер. – Характер у меня невеселый.
– Но вы не делаете никаких усилий. Почему вы не взяли книги, которые я для вас приготовила?
– Я не могу читать, когда я в тоске, – ответила Ксавьер.
– Почему вы не работаете с Жербером? Это будет лучшее средство – поставить хорошую сцену.
Ксавьер пожала плечами.
– С Жербером невозможно работать! Он играет для себя самого, показать он ничего не способен. С таким же успехом можно работать со стеной. – И она добавила резким тоном: – К тому же мне не нравится, что он делает, это мелко.
– Вы несправедливы, – возразила Франсуаза. – Ему не хватает темперамента, но у него есть ум и чувствительность.
– Этого недостаточно, – ответила Ксавьер. Лицо ее исказилось. – Я ненавижу посредственность, – в ярости добавила она.
– Он молод и не слишком владеет ремеслом. Однако я думаю, что он чего-то добьется, – сказала Франсуаза.
Ксавьер покачала головой.
– Если бы, по крайней мере, он был откровенно плохим, оставалась бы еще надежда. Но он такой заурядный. Единственно, на что он способен, – так это правильно воспроизвести то, что показывает ему Лабрус.
У Ксавьер было много упреков к Жерберу, но наверняка один из самых жгучих – его восхищение Пьером. Жербер утверждал, что она никогда не бывала с ним такой злобной, как в тех случаях, когда он приходил после встреч с Пьером или даже с Франсуазой.
– Жаль, – сказала Франсуаза. – Если бы вы немного работали, это изменило бы вашу жизнь. – Она устало взглянула на Ксавьер. Ей и правда было неясно, что можно для нее сделать. Внезапно она узнала запах, исходивший от Ксавьер.
– Да вы пахнете эфиром, – с удивлением сказала она.
Ничего не ответив, Ксавьер отвернулась.
– Что вы делаете с эфиром? – спросила Франсуаза.
– Ничего, – ответила Ксавьер.
– Но все-таки?
– Я чуточку нюхаю его, – отвечала Ксавьер. – Это приятно.
– Вы впервые употребляете его, или с вами это уже случалось?
– О! Иногда это со мной случается, – сказала Ксавьер с наигранной резкостью.
У Франсуазы создалось впечатление, что Ксавьер не рассердило то, что ее секрет раскрыт.
– Будьте осторожны, – сказала Франсуаза. – Вы можете отупеть или разрушить себя.
– Было бы что терять, – отозвалась Ксавьер.
– Зачем вы это делаете?
– Я не могу больше напиваться, от этого я делаюсь больной, – отвечала Ксавьер.
– Вы сделаетесь еще более больной, – сказала Франсуаза.
– Вдумайтесь, – продолжала Ксавьер, – поднесешь к носу вату и на протяжении часов не чувствуешь больше, что живешь.