Франсуаза взяла ее за руку.
– Вы так несчастливы? – спросила она. – В чем дело? Расскажите мне.
Она прекрасно знала, что именно заставляет Ксавьер страдать, но не могла вынудить ее напрямик признаться в этом.
– Не считая работы, с Жербером у вас все хорошо? – настаивала Франсуаза.
Ответ она подстерегала с интересом, внушенным ей не только заботой о Ксавьер.
– О, Жербер! Да. – Ксавьер пожала плечами. – Знаете, он не так уж много для меня значит.
– Однако вы дорожите им, – возразила Франсуаза.
– Я всегда дорожу тем, что мне принадлежит, – сказала Ксавьер. И с ожесточенным видом добавила: – Это успокаивает – иметь кого-то, кто принадлежит только тебе одной. – Тон ее смягчился. – Но в общем-то в моей жизни это приятная вещь, и ничего больше.
Франсуаза похолодела, она почувствовала лично себя оскорбленной презрительным тоном Ксавьер.
– Так, значит, вы грустите не из-за него?
– Нет, – ответила Ксавьер.
Вид у нее был такой беспомощный и жалкий, что недолгая неприязнь Франсуазы улетучилась.
– Но и не по моей вине? – продолжала она. – Вы довольны нашими отношениями?
– О да! – ответила Ксавьер. На ее лице появилась милая улыбка, которая тут же исчезла. Внезапно она оживилась. – Мне скучно, – с жаром сказала она. – Мне отвратительно скучно.
Франсуаза ничего не ответила; это отсутствие Пьера создавало в жизни Ксавьер такую пустоту, надо было бы вернуть ей его, но Франсуаза опасалась, что это невозможно; она допила свой чай. Кафе понемногу заполнялось, и уже какое-то время музыканты дули в свои гнусавые флейты; на середину помещения вышла танцовщица, дрожь пробежала по ее телу.
– Какие толстые у нее бедра, – с отвращением заметила Ксавьер, – она располнела.
– Она всегда была полной, – сказала Франсуаза.
– Вполне возможно, – согласилась Ксавьер. – Так мало надо было раньше, чтобы восхитить меня. – Она медленно обвела взглядом стены. – Я сильно изменилась.
– На самом деле здесь все подделка, – сказала Франсуаза. – А вам теперь нравится лишь то, что действительно прекрасно, поэтому жалеть не стоит.
– Да нет, – отвечала Ксавьер. – Теперь меня ничто не трогает! – Закрыв глаза, она произнесла тягучим голосом: – Я постарела.
– Вам доставляет удовольствие так думать, – с досадой сказала Франсуаза, – но это только слова: вы не постарели, вы просто грустите.
Ксавьер с несчастным видом взглянула на нее.
– Вы дали себе волю, – ласково продолжала Франсуаза. – Так дальше нельзя. Послушайте, прежде всего пообещайте не употреблять больше эфир.
– Но вы представить себе не можете, – возразила Ксавьер, – как ужасны эти дни, которым нет конца.
– Поймите, это серьезно. Вы полностью себя уничтожите, если не прекратите.
– Никто от этого особо ничего не потеряет, – заметила Ксавьер.
– А я не в счет? – ласково спросила Франсуаза.
– О! – с недоверчивым видом молвила Ксавьер.
– Что вы хотите сказать? – спросила Франсуаза.
– Вы не должны теперь так уж меня ценить, – сказала Ксавьер.
Франсуаза была неприятно удивлена. Ксавьер, казалось, нечасто трогала ее нежность, но, по крайней мере, она никогда вроде бы не ставила ее под сомнение.
– Как! – возмутилась Франсуаза. – Вы прекрасно знаете, до какой степени я всегда вас уважала.
– Раньше – да, вы думали обо мне много хорошего, – сказала Ксавьер.
– А почему теперь меньше?
– Такое сложилось впечатление, – вяло отвечала Ксавьер.
– Однако мы никогда не виделись так часто, никогда я не искала большей близости с вами, – в замешательстве сказала Франсуаза.
– Потому что вы меня жалеете, – сказала Ксавьер с вымученным смешком. – Вот до чего я дошла! Я та, кого жалеют!
– Но это неправда, – возразила Франсуаза. – Кто вам это внушил?
Ксавьер с упрямым видом пристально смотрела на огонек своей сигареты.
– Объяснитесь, – настаивала Франсуаза. – Такие вещи без причин не говорят.
Ксавьер заколебалась, и снова Франсуаза с неудовольствием почувствовала, что та при всех недомолвках и умолчаниях направляла этот разговор по своему усмотрению.
– Было бы естественно, если бы вы возненавидели меня, – сказала Ксавьер. – У вас есть все основания меня презирать.
– Все та же старая история, – сказала Франсуаза. – Но мы ведь все выяснили! Я прекрасно поняла, что вы не хотели сразу рассказывать мне о своих отношениях с Жербером, и вы согласились, что на моем месте вы, как и я, хранили бы молчание.
– Да, – согласилась Ксавьер.
Франсуаза это знала: с ней никакое объяснение не было окончательным. Ксавьер опять, должно быть, просыпалась по ночам в ярости, вспомнив, с какой непринужденностью Франсуаза обманывала ее в течение трех дней.
– Лабрус и вы, вы до такой степени думаете одно и то же, – продолжала Ксавьер. – А у него обо мне отвратительное представление.
– Это касается только его, – сказала Франсуаза.
Эти слова стоили ей усилий, по отношению к Пьеру это было своего рода отступничеством, и тем не менее они выражали лишь правду, она действительно отказывалась вставать на его сторону.
– Вы считаете меня слишком поддающейся влиянию, – сказала Франсуаза. – Впрочем, он почти никогда не говорит мне о вас.
– Он должен так меня ненавидеть, – с грустью сказала Ксавьер.
Наступило молчание.
– А вы? Вы его ненавидите? – спросила Франсуаза. Сердце ее сжалось; весь этот разговор имел лишь одну цель: подсказать ей этот вопрос, она начинала понимать, к какому исходу они продвигались.
– Я? – спросила Ксавьер. Она бросила на Франсуазу умоляющий взгляд. – У меня нет ненависти к нему.
– Он уверен в обратном, – сказала Франсуаза. Повинуясь желанию Ксавьер, она продолжала: – Вы согласились бы снова встретиться с ним?
Ксавьер пожала плечами.
– Он этого не хочет.
– Я не знаю, – сказала Франсуаза. – Если бы он знал, что вы о нем сожалеете, это бы все изменило.
– Естественно, я сожалею, – медленно произнесла Ксавьер и добавила с неуместной непринужденностью: – Вы же прекрасно знаете, что Лабрус не тот человек, с которым можно перестать встречаться без сожаления.
С минуту Франсуаза смотрела на мертвенно-бледное лицо, от которого исходили фармацевтические запахи; гордость, которую Ксавьер сохраняла в своей скорби, была до того жалкой, что Франсуаза почти невольно произнесла:
– Возможно, я могла бы попытаться поговорить с ним.
– О! Это ни к чему не приведет, – возразила Ксавьер.
– Не уверена, – ответила Франсуаза.
Свершилось, решение было принято само собой, и Франсуаза знала, что теперь она не сможет больше помешать себе привести его в исполнение. Пьер выслушает ее с недобрым выражением лица, ответит без мягкости, и его резкие фразы откроют ему самому силу его неприязни к ней. Франсуаза уныло опустила голову.
– Что вы ему скажете? – вкрадчиво спросила Ксавьер.
– Что мы говорили о нем, – отвечала Франсуаза. – Что вы не выразили никакой ненависти, совсем напротив. Что если только он забыл свои нарекания, то вы, со своей стороны, будете счастливы вновь обрести его дружбу.
Она отстраненно рассматривала пеструю обивку. Пьер изображал равнодушие к Ксавьер, но стоило произнести ее имя, как сразу чувствовалось, что он настороже; однажды он встретил ее на улице Деламбр, и Франсуаза увидела промелькнувшее в его глазах дикое желание броситься к ней. Быть может, он согласится снова встретиться с Ксавьер, чтобы помучить ее вблизи, быть может, тогда она снова завоюет его. Но ни утоление его злобы, ни возвращение его беспокойной любви не сблизят его с Франсуазой. Единственно возможное сближение – это отослать Ксавьер в Руан и начать жизнь заново без нее.
Ксавьер покачала головой.
– Не стоит стараться, – сказала она со страдальческим смирением.
– Я все-таки могу попробовать.
Ксавьер пожала плечами, словно отказываясь от всякой ответственности.
– О! Делайте что хотите, – добавила она.
Франсуаза рассердилась. Ксавьер сама довела ее до этого своим выражением лица, а теперь по своему обыкновению укрывается за высокомерным равнодушием, избавляя себя таким образом от позора поражения или от неизбежной благодарности.
– Я попробую, – повторила Франсуаза.
У нее не оставалось ни малейшей надежды быть связанной с Ксавьер той дружбой, которая единственно могла бы ее спасти, но, по крайней мере, она сделала все, чтобы заслужить ее.
– Я сейчас же поговорю с Пьером, – сказала она.
Когда Франсуаза вошла в кабинет Пьера, он все еще сидел за своим рабочим столом с трубкой во рту, со всклокоченными волосами и радостным видом.
– Какой ты прилежный, – сказала она. – Ты все это время не вставал с места?
– Ты увидишь, думается, я проделал хорошую работу, – сказал Пьер. Он повернулся на стуле. – А ты? Ты осталась довольна? Программа была хорошая?
– О! Мы не пошли в кино, этого следовало ожидать. Таскались по улицам, было бессовестно жарко. – Франсуаза присела на подушку на краю террасы; воздух немного посвежел, тихонько шелестели верхушки каштанов. – Я рада предстоящему путешествию с Жербером, я устала от Парижа.
– А мне предстоит ежедневно дрожать за тебя, – сказал Пьер. – Ты благоразумно будешь посылать мне каждый вечер телеграмму: «Пока жива».
Франсуаза улыбнулась ему. Пьер остался доволен своим днем, лицо его выглядело веселым и ласковым. Случались такие минуты, когда можно было подумать, что с прошлого лета ничего не изменилось.
– Тебе нечего опасаться, – ответила Франсуаза. – Пока еще слишком рано для настоящих гор. Мы отправимся в Севенны или в Канталь.
– Надеюсь, сегодня вы не станете весь вечер строить планы, – с опаской сказал Пьер.
– Не бойся, мы избавим тебя от этого, – ответила Франсуаза. Она снова немного робко улыбнулась. – Нам с тобой тоже вскоре предстоит строить планы.
– Верно, не пройдет и месяца, мы уедем, – сказал Пьер.
– И надо, наконец, решить куда, – добавила Франсуаза.