– Вы вот так пришли издалека? – спросила старшая из двух.
– Мы поднялись от Бюрзе, – ответила Франсуаза.
– Неблизкий путь, – заметила другая женщина.
– Поэтому мы и проголодались, – добавила Франсуаза.
– Но вы не из Бюрзе, – продолжала старуха с осуждающим видом.
– Нет, мы из Парижа, – сказал Жербер.
Наступило молчание; женщины вопросительно обменялись взглядами.
– Дело в том, что у меня мало что есть для вас, – призналась старуха.
– У вас нет яиц? Или куска пирога? Чего-нибудь, неважно… – сказала Франсуаза.
Старуха пожала плечами.
– Яйца, да, яйца есть. – Она встала и вытерла руки своим синим фартуком. – Пройдите, пожалуйста, сюда, – словно нехотя произнесла она.
Они последовали за ней в комнату с низким потолком, где пылал дровяной огонь; это походило на добротную провинциальную гостиную с круглым столом, комодом, заваленным безделушками, и креслами с оранжевыми атласными подушками с аппликациями из черного бархата.
– Будьте любезны, принесите нам сразу же бутылку красного вина, – попросил Жербер. Он помог Франсуазе снять ее рюкзак и положил свой.
– Мы здесь как короли, – сказал он с довольным видом.
– Да, здесь очень удобно, – согласилась Франсуаза, подойдя к огню.
Она прекрасно знала, чего не хватало этому радушному вечеру; если бы только она могла коснуться руки Жербера, с неприкрытой нежностью улыбнуться ему, тогда огонь, запах ужина, а еще черные бархатные кошки и клоуны весело нашли бы место в ее сердце. Но все это не трогало ее, и находиться здесь казалось ей почти нелепым.
Хозяйка вернулась с бутылкой густого столового вина.
– У вас нет ли случайно сарая, где мы могли бы провести ночь? – спросил Жербер.
Поставив приборы на клеенку, женщина подняла голову.
– Не станете же вы спать в сарае? – с негодующим видом сказала она. Потом задумалась. – Не повезло, у меня нашлась бы комната, но только что вернулся мой сын, который уезжал – работал кондуктором.
– Нам будет отлично на сене, если только это вам не помешает, – сказала Франсуаза. – У нас есть одеяла. – Она показала на рюкзаки. – Но очень холодно, чтобы ставить палатку.
– Мне-то это не помешает, – ответила женщина. Она вышла из комнаты и принесла дымящуюся супницу. – Это вас все-таки немного согреет, – любезным тоном сказала она.
Жербер наполнил тарелки, и Франсуаза села напротив него.
– Она смягчилась, – сказал Жербер, когда они остались одни. – Все складывается к лучшему.
– К лучшему, – убежденно повторила Франсуаза.
Она украдкой взглянула на Жербера: освещавшая его лицо радость походила на нежность; правда ли, что он недосягаем? Или же она просто никогда не решалась протянуть к нему руку? Кто ее удерживал? Конечно, не Пьер и не Ксавьер; она ничего больше не должна Ксавьер, которая, впрочем, собиралась предать Жербера. Они были одни на вершине иссеченного ветрами холма, отделенные от остального мира, и их история не касалась никого, кроме них.
– Я собираюсь сделать одну вещь, которая вам не понравится, – угрожающим тоном произнес Жербер.
– Что же это? – спросила она.
– Я вылью вино в свой бульон. – Свои слова он подтвердил жестом.
– Это, должно быть, отвратительно, – заметила Франсуаза.
Жербер поднес ко рту ложку кровавого цвета жидкости.
– Это восхитительно, – сказал он. – Попробуйте.
– Ни за что на свете, – отвечала Франсуаза.
Она выпила глоток вина; ее ладони стали влажными. Она всегда пренебрегала своими мечтами, желаниями, но теперь ее приводило в ужас это тусклое благоразумие; почему она не решалась хотеть того, чего желала?
– Вид с холма открывается замечательный, – сказала она. – Думаю, что завтра у нас будет отличный день.
Жербер бросил на нее косой взгляд.
– Вы опять заставите нас подняться на заре?
– Не жалуйтесь, тот, кто относится к делу серьезно, с пяти часов утра уже на вершинах.
– Это безумец, – возразил Жербер. – А я до восьми часов неживой.
– Знаю, – отвечала Франсуаза. Она улыбнулась. – Ну а если вы отправитесь в Грецию, в путь там придется пускаться до рассвета.
– Да, но тогда спят днем, – сказал Жербер. Он задумался. – Мне хотелось бы, чтобы это не сорвалось. Я имею в виду гастрольную поездку.
– Если сохранится напряженность, боюсь, все провалится, – сказала Франсуаза.
Жербер решительно отрезал себе большой кусок хлеба.
– В таком случае я найду выход. В следующем году я не останусь во Франции. – Лицо его оживилось. – Говорят, на острове Маврикий золото можно грести лопатой.
– Почему на острове Маврикий?
– Это Рамблен мне сказал; там полно богатых типов, которые готовы заплатить сколько угодно, чтобы их немного развлекли.
Дверь отворилась, и вошла хозяйка, неся огромный омлет с картошкой.
– Какая роскошь, – сказала Франсуаза. Положив себе, она передала блюдо Жерберу. – Держите, я оставляю вам самый большой кусок.
– Все это мне?
– Все вам.
– Это по-честному, – сказал Жербер.
Она бросила на него быстрый взгляд.
– Разве я не всегда была с вами честной? – спросила она. В ее голосе звучала смелость, которая ее смутила.
– Всегда, надо это признать, – не моргнув, ответил Жербер.
Франсуаза мяла пальцами катышек хлебного мякиша. Что требовалось, так это неустанно цепляться за то решение, перед которым она вдруг очутилась; она не знала, каким образом, но что-то должно было случиться до завтрашнего дня.
– Вам хотелось бы ненадолго уехать? – спросила она.
– На год или на два, – отвечал Жербер.
– Ксавьер смертельно обидится на вас, – вероломно сказала Франсуаза. И, катая по столу серый шарик, непринужденным тоном добавила: – Вас огорчит расстаться с ней?
– Напротив, – порывисто ответил Жербер.
Франсуаза опустила голову, внутри нее произошла такая сильная вспышка света, что она испугалась, как бы это не стало видно снаружи.
– Почему? Она настолько тяготит вас? Я думала, что вы все-таки немного привязаны к ней.
Она была довольна, думая, что по возвращении из этого путешествия Жербер не будет страдать, если Ксавьер порвет с ним. Однако это вовсе не было причиной той неподобающей радости, которая вспыхнула в ней.
– Она не тяготит меня, если я думаю, что вскоре это кончится, – сказал Жербер. – Но время от времени я спрашиваю себя, не так ли начинаются сожительства: это было бы ужасно.
– Даже если бы вы любили женщину? – спросила Франсуаза.
Она протянула ему свой стакан, который он наполнил до краев. Теперь ее охватила тревога. Он был тут, напротив нее, один, без привязанностей, совершенно свободный. Но его молодость, уважение, которое он всегда питал к Пьеру и к ней, не позволяли ожидать от него никакого жеста. Если Франсуаза хотела, чтобы что-то произошло, она могла рассчитывать лишь на себя.
– Я не думаю, что когда-нибудь полюблю какую-то женщину, – сказал Жербер.
– Почему? – спросила Франсуаза. Она была до того напряжена, что рука ее дрожала. Наклонившись, она выпила глоток, не касаясь стакана пальцами.
– Я не знаю, – ответил Жербер. Он заколебался. – С девчонками ничего нельзя: ни прогуляться, ни напиться – ничего. Они не понимают шуток, и, потом, с ними всегда требуется множество церемоний, все время чувствуешь себя виноватым. – И он убежденно добавил: – Мне нравится, когда с людьми я могу быть именно таким, какой я есть.
– Со мной не стесняйтесь, – сказала Франсуаза.
Жербер громко рассмеялся.
– О, вы! Вы – как мужчина! – с симпатией сказал он.
– Это верно, вы никогда не принимали меня за женщину, – заметила Франсуаза.
Она почувствовала на своих губах странную улыбку. Жербер с любопытством взглянул на нее. Отвернувшись, она допила свой стакан. Она плохо взялась за дело, ей было стыдно прибегать с Жербером к неловкому кокетству. Уж лучше было бы откровенно продолжить: вас очень удивит, если я предложу вам переспать со мной? Или что-то в таком роде. Однако губы ее отказывались произнести эти слова. Она показала на пустое блюдо.
– Вы полагаете, она даст нам еще что-то? – спросила она. Голос ее звучал не так, как ей хотелось бы.
– Я не думаю, – ответил Жербер.
Молчание слишком затягивалось, в воздухе повеяло чем-то двусмысленным.
– Во всяком случае, можно попросить еще вина, – сказала она.
И снова Жербер взглянул на нее с некоторым беспокойством.
– Полбутылки, – сказал он. Франсуаза улыбнулась. Ему нравились простые ситуации. Догадался ли он, почему ей понадобилось прибегнуть к опьянению?
– Мадам, будьте любезны, – позвал Жербер.
Вошла старуха и поставила на стол кусок вареной говядины с овощами.
– Чего вы хотели бы после? Сыра? Конфитюра?
– Думаю, есть нам больше не захочется, – отвечал Жербер. – Принесите нам, пожалуйста, еще немного вина.
– Почему эта безумная старуха сначала стала говорить, что у нее нечего есть? – спросила Франсуаза.
– Местные люди часто бывают такими, – заметил Жербер. – Думаю, они не слишком заинтересованы в том, чтобы заработать двадцать франков, и говорят себе, что им причинят беспокойство.
– Наверное, что-то в этом роде, – согласилась Франсуаза.
Женщина вернулась с бутылкой. Поразмыслив, Франсуаза решила не пить больше одного или двух стаканов. Ей не хотелось, чтобы Жербер мог приписать ее поведение мимолетному помутнению.
– Словом, – продолжала она, – вы упрекаете любовь в том, что с ней чувствуешь себя стесненно. Но не думаете ли вы, что жизнь обеднеет, если отказаться от всяких отношений с людьми?
– Но есть иные глубокие отношения, кроме любви, – с живостью возразил Жербер. – Дружбу я ставлю гораздо выше. Я вполне удовольствовался бы жизнью, в которой существовали бы лишь дружеские отношения.
Он с какой-то настойчивостью смотрел на Франсуазу. Хотелось ли и ему тоже заставить ее что-то понять? Что дружеские чувства, которые он испытывал к ней, были настоящие и что она была ему дорога? Он редко так много говорил о себе: в этот вечер его отличала какая-то особая приветливость.