– По сути, я никогда не смогу полюбить того, к кому не буду сначала испытывать дружеских чувств, – сказала Франсуаза. Она употребила фразу в настоящем времени, но придала ей безучастное, утвердительное звучание. Ей хотелось бы что-то добавить, однако ни одна из фраз, висевших у нее на языке, не могла сорваться с него. Под конец она сказала: – Просто дружба, я нахожу это невыразительным.
– Я так не считаю, – сказал Жербер. Он немного ощетинился; он думал о Пьере, о том, что нельзя дорожить кем-то больше, чем он дорожил Пьером.
– Да, в сущности, вы правы, – сказала Франсуаза.
Положив вилку, она пошла и села у огня; Жербер тоже встал и, взяв возле камина толстое круглое полено, ловко положил его на подставку для дров.
– Теперь вы закурите добрую трубку, – сказала Франсуаза. И, не скрывая порыва нежности, добавила: – Мне нравится, когда вы курите трубку.
Она протянула руку к огню; ей было хорошо, этим вечером между ней и Жербером установилась почти объявленная дружба, зачем требовать чего-то большего? Он слегка наклонил голову, и огонь золотил его лицо. Сломав сухую хворостинку, Франсуаза бросила ее в очаг. Ничто не могло уже убить охватившее ее желание держать эту голову в своих руках.
– Что будем делать завтра? – спросил Жербер.
– Мы поднимемся на Жербье-де-Жонк, потом на Мезено. – Встав, она порылась в своем рюкзаке. – Я не знаю в точности, где лучше спускаться. – Она разложила на полу карту, открыла путеводитель и сама растянулась рядом.
– Хотите посмотреть?
– Нет, я доверяю вам, – отозвался Жербер.
Она рассеянно взглянула на сеть мелких дорог, окаймленных зеленью и утыканных синими пятнами, обозначавшими места обзора; что будет завтра? На карте ответа не было. Ей не хотелось, чтобы это путешествие закончилось в сожалениях, которые теперь обернулись бы угрызениями и ненавистью к ней самой: она заговорит. Но доставит ли Жерберу удовольствие целовать ее? Возможно, он об этом никогда не думал; она не вынесет, если он уступит ей из вежливости. Кровь бросилась ей в лицо; она вспомнила Элизабет: женщина, которая берет; эта мысль приводила ее в ужас. Она подняла глаза на Жербера и немного успокоилась. Он был слишком привязан к ней и слишком уважал ее, чтобы втайне смеяться над ней; что требовалось, так это умело подготовить ему возможность откровенного отказа. Но как за это взяться?
Она вздрогнула. Перед ней стояла более молодая из двух женщин, размахивая большой ветрозащитной лампой, которую держала в руках.
– Если хотите пойти спать, я провожу вас, – сказала она.
– Да, большое спасибо, – ответила Франсуаза.
Жербер взял оба рюкзака, и они вышли из дома. Стояла кромешная тьма, и дул резкий ветер; дрожащий круг света освещал перед ними топкую местность.
– Не знаю, хорошо ли вам будет, – сказала женщина. – Одно окно разбито, и, потом, коровы рядом шумят в хлеву.
– О! Нам это не помешает, – ответила Франсуаза.
Женщина остановилась и толкнула тяжелую деревянную дверь. Франсуаза с радостью вдохнула запах сена; это был очень просторный сарай, среди мельничных жерновов виднелись поленья, ящики, ручная тележка.
– Спички-то у вас хоть есть? – спросила женщина.
– Нет, у меня фонарик, – ответил Жербер.
– Тогда спокойной ночи, – сказала она.
Жербер закрыл дверь и повернул ключ.
– Где мы устроимся? – спросила Франсуаза.
Скудным кругом света Жербер провел по полу и стенам.
– В углу, в глубине, как вы думаете? Слой сена толстый, и мы окажемся далеко от двери.
Они продвигались с осторожностью. У Франсуазы пересохло в горле. Теперь или никогда. У нее оставалось около десяти минут, поскольку Жербер сразу засыпал как убитый, а она понятия не имела, с чего начать разговор.
– Вы слышите, какой ветер? – сказал Жербер. – Здесь нам будет лучше, чем в палатке. – Стены сарая дрожали под порывами ветра; рядом корова тряхнула своими путами, ударила ногой в перегородку.
– Вот увидите, какое прекрасное сооружение я оборудую, – заметил Жербер.
Он поставил фонарик на доску и аккуратно разложил трубку, часы, бумажник. Франсуаза достала спальный мешок и фланелевую пижаму. Она отошла на несколько шагов и переоделась в тени. В голове у нее не было ни одной мысли, только это суровое предписание, колом стоявшее в желудке. У нее не оставалось времени придумывать обходной путь, но она не отступалась: если фонарик погаснет до того, как она заговорит, она окликнет его: «Жербер!» – и одним духом скажет: «Вы никогда не думали, что мы могли бы спать вместе?» Что произойдет после, уже не имело значения; у нее было одно желание: освободиться от этого наваждения.
– Как вы изобретательны, – заметила она, возвращаясь к свету.
Жербер расположил спальные мешки рядом и соорудил подушки, набив сеном два свитера. Он отошел, и Франсуаза наполовину скользнула в свой спальный мешок. Сердце ее громко стучало. На мгновение у нее появилось желание все бросить и укрыться во сне.
– До чего хорошо на сене, – сказал Жербер, укладываясь рядом с ней. Он поставил фонарик на балку позади них. Франсуаза взглянула на него, и снова ее охватило мучительное желание ощутить его губы на своих губах.
– У нас был замечательный день, – продолжал он. – Здесь хороший край.
Улыбаясь, он лежал на спине и, казалось, не слишком торопился заснуть.
– Да, мне очень понравились ужин и пылающий огонь, возле которого мы беседовали, как старики.
– Почему как старики? – спросил Жербер.
– Мы говорили о любви, дружбе как люди степенные, которые уже вне игры.
В ее голосе звучала обиженная насмешка, не ускользнувшая от Жербера; он бросил на нее смущенный взгляд.
– Вы наметили прекрасные планы на завтра? – спросил он после недолгого молчания.
– Да, это было несложно, – отвечала Франсуаза.
Она отступилась; без неудовольствия она почувствовала, что атмосфера сгущается. Жербер сделал новое усилие.
– То озеро, о котором вы говорили, приятно будет, если сможем в нем искупаться.
– Наверняка сможем, – сказала Франсуаза.
Она замкнулась в упорном молчании. Обычно разговор между ними никогда не прекращался. Жербер в конце концов что-то почувствовал.
– Посмотрите, что я умею делать, – внезапно сказал он.
Подняв над головой руки, он пошевелил пальцами. На противоположной стене фонарь отразил смутный профиль животного.
– Как вы искусны! – сказала Франсуаза.
– Еще я могу изображать судью, – продолжал Жербер.
Теперь она была уверена, что он пытается скрыть смущение. С комком в горле она смотрела, как он старательно изображает тени зайца, верблюда, жирафа. Истощив свои ресурсы, он опустил руки.
– Китайские тени – это прекрасно, – словоохотливо продолжал он. – Почти так же прекрасно, как куклы. Вы никогда не видели фигуры, которые нарисовал Беграмян? Вот только нам не хватало сценария; на будущий год мы попробуем возобновить это.
Он вдруг умолк – не мог больше притворяться, будто не замечает, что Франсуаза его не слушает. Перевернувшись на живот, она не спускала глаз с фонаря, свет которого тускнел.
– Батарейка садится, – произнес он. – Фонарь скоро погаснет.
Франсуаза ничего не ответила, несмотря на холодную струю воздуха из разбитого окна, она была вся в поту. Ей казалось, что она остановилась над пропастью, не в силах ни продвигаться вперед, ни отступить; у нее не было ни мыслей, ни желания, и внезапно ситуация показалась ей просто нелепой. Она нервно улыбнулась.
– Чему вы улыбаетесь? – спросил Жербер.
– Ничему, – ответила Франсуаза.
Губы ее начали дрожать; всей душой она призывала этот вопрос, а теперь испугалась.
– Вы о чем-то подумали? – спросил Жербер.
– Нет, – отвечала она, – ни о чем.
Внезапно слезы выступили у нее на глазах, нервы ее были на пределе. Теперь она слишком много всего сделала, и Жербер сам заставит ее говорить, и, возможно, такая приятная дружба, существовавшая между ними, будет испорчена навсегда.
– Впрочем, я знаю, о чем вы подумали, – вызывающим тоном заявил Жербер.
– О чем же? – спросила Франсуаза.
Жербер надменно махнул рукой:
– Я этого не скажу.
– Скажите, – попросила Франсуаза, – а я скажу вам, так ли это.
– Нет, скажите первой, – настаивал Жербер.
Мгновение они смотрели друг на друга, как два врага. Франсуаза собралась с духом, и слова наконец слетели с ее губ.
– Я смеялась, задаваясь вопросом, что за вид у вас будет, у вас, кто не любит осложнений, если я предложу вам спать со мной.
– А мне казалось, будто вы думаете, что я хочу поцеловать вас, и не решаюсь, – сказал Жербер.
– Я никогда не предполагала, что вы хотите поцеловать меня, – высокомерно отвечала Франсуаза. Наступило молчание, в висках у нее стучало. Ну вот и все, она свое сказала. – Так что отвечайте: какой вид у вас был бы? – продолжала она.
Жербер весь сжался, он не спускал глаз с Франсуазы, и на его лице отразилась настороженность.
– Не то чтобы мне не понравилось, – проговорил он. – Но это вызвало бы у меня большую робость.
Франсуаза перевела дух и сумела мило улыбнуться.
– Искусный ответ, – сказала она, голос ее окреп. – Вы правы, это было бы неестественно и тягостно.
Она протянула руку к фонарю. Надо было как можно скорее погасить свет и погрузиться во тьму; она наверняка расплачется, но по крайней мере избавится от этого наваждения. Все, чего она опасалась, – так это того, что их пробуждение утром будет волнительным.
– Спокойной ночи, – сказала она.
С отчаянным и нерешительным видом Жербер упорно смотрел на нее.
– Я был уверен, что перед отъездом в путешествие вы держали пари с Лабрусом, что я попытаюсь поцеловать вас.
Рука Франсуазы опустилась.
– Я не настолько самоуверенна, – отозвалась она. – Я прекрасно знаю, что вы принимаете меня за мужчину.
– Это неправда, – возразил Жербер. Его порыв вдруг угас, и снова тень сомнения прошла по его лицу. – Меня привело бы в ужас стать в вашей жизни тем же, что такие, как Канзетти, для Лабруса.